Ведуньи из Житковой - Тучкова Катержина

Это именно они уже после уничтожения барщины целых пятьдесят лет бесплатно трудились на графов из замка Светлов, поскольку в Копаницах никто не умел ни читать, ни писать, не говоря уж о том, чтобы получать газеты, и потому вести об отмене барщины сюда попросту не добрались. Только вмешательство пришедшего в ужас адвоката Вечержа, пионера туризма, любителя белокарпатской девственной природы и автора статьи «Современные рабы» в журнале «Независимость», исправило это положение. Он разъяснил все изумленным крестьянам, а в конце 1896 года даже посетил в Вене главу правительства Бадени, чтобы изменить сложившуюся ситуацию. Что за дело было ему до пота и изнурительной работы двух поколений незаконно надрывавшихся местных жителей? Да никакого. Но, возможно, его толкнуло на это ощущение того, что в конце девятнадцатого века в цивилизованной Моравии попросту не могут существовать столь глубокое невежество и всеобщая необразованность, соседствующие с рабством. Однако же они существовали. Причем еще не одно десятилетие. Даже в пятидесятые годы двадцатого века, когда коммунисты похвастались, будто победили неграмотность, новость об этом не могла прочитать добрая треть обитателей Моравских Ко-паниц.

Тем не менее чувство, что они особенные, было в них неискоренимо. Потому что жили они в особенных местах. Вот с чего Дора хотела бы тогда начать. Да только предварять академический труд разделом о крае гор, поросших лесами, полными карпатских дубов и буков с неохватными стволами, о крае, где на склонах зеленеют луга, сияющие летом редкостными орхидеями, ятрышниками (называемыми также кукушкиными слезками) и анемонами-ветреницами, а между этими лугами тянутся вниз узкие возделанные поля с домиками, почти вросшими в землю, — это абсурд. Научный текст не должен начинаться с описания свежего горного лета, которое в один миг может затмиться адской бурей, что затягивает гребни гор темными непроницаемыми тучами, либо с описания суровой зимы, когда среди холмов гуляют снежные вихри, какие можно было бы ожидать в Сибири, а вовсе не на юге Моравии. На страницах дипломной работы нельзя рисовать огромную круглую луну, повисшую над прильнувшими друг к дружке вершинами, которую причудливо расчерчивают ночные облака, или же описывать светлые ночи, когда на небе ни облачка и дороги, бегущие по склонам, видны не хуже, чем днем. А если выйти в такой момент на порог дома, стоящего на вершине холма, то кажется, будто находишься на небе, потому что под твоими ногами расстилается целый мир. С противоположного склона светят тебе из окон разбросанных по холму домиков огоньки, а в долине моргает, словно дитя в колыбели, Грозенков, и все соседи знают друг о друге. Каждый поодиночке, но все вместе.

По-настоящему начало ее диплома должно было бы быть именно таким. Читателям следовало дать понять, что это за волшебное место — Копаницы на отрогах Белых Карпат — и почему только здесь могло зародиться и налиться силой нечто особенное. Ведовство и ведуньи.

Однако ничего подобного в научном труде, ограниченном правилами минималистской эстетики, быть не могло. Ну так она ничего подобного и не писала, потому как попробуйте написать нечто такое после того, как представите себе пять пар глаз кандидатов наук из аттестационной комиссии, в которой по крайней мере один наверняка осведомлен о ваших анкетных данных:

— Я, товарищи, очень уважаю наших трудящихся и поверьте, что поступаю так не из-за того, что не вижу классово обусловленных различий во взглядах… скорее, наоборот. Но это же недопустимо, это совершенно не вписывается в шкалу оценок, абсолютно не соответствует критериям научного подхода! Такое могла бы написать разве что, ну да, разве что продавщица. Со всем уважением к ее почетному труду на благо нашей социалистической родины. Но — труду в торговом кооперативе «Единство»!

Так что начала она совсем по-другому.

РЕЛИГИЯ И МАГИЯ

Религия и магия суеверий не раз подвергались критике в целом ряде научных трудов выдающихся теоретиков этнографии и этнологии, которые на основе научного материализма убедительно доказали ошибочность веры в сверхъестественные силы. Их аргументация недвусмысленно свидетельствует в пользу того, что появление представлений о высшем существе и его сверхъестественных способностях (в случае христианства — Бога, в случае магии — сил природы) означает отказ от практического разума и в итоге от справедливости, что неизбежно приводит к порабощению человека человеком.

Тем не менее, рассматривая проблематику так наз. житковских ведуний, приходится оперировать этими категориями и в исследовательских целях различать религию и магию. Только в этом случае мы сможем понять синтез той и другой в процессе магической практики ведуний, которые вовлекали в свои ритуалы в том числе и христианского Бога [6].

Хотя это явление может показаться противоречивым, в наши дни оно уже достаточно известно благодаря обстоятельному исследованию д-ра Ченека Зибрта [7]. В своей работе он приводит различные формы взаимодействия между христианской верой и язычеством на протяжении всего периода развития европейской культуры.

Можно утверждать, что первоначально речь шла о переплетении новой веры с прежней языческой традицией (ср. стремление соединить церковные праздники, такие как рождество и пасха, с зимним и весенним солнцестоянием и т. п.), и только впоследствии церковь, находящаяся под защитой господствующего класса, стала навязывать, кроме в корне иной идеи веры, также новые, непривычные требования и суровые путы этических предписаний, которые, в частности, предполагали отказ от давних обычаев и ритуалов. Зибрт, однако, доказывает, что по всей Европе долгое время сохранялись родовые сообщества, решившиеся сберечь древние умения своих предков и не забывать родовую мудрость, передаваемую от поколения поколению, даже если она была объявлена языческой, а следовательно, еретической.

Это не ускользнуло от внимания церковников. Меры, принимавшиеся ими ради сплочения народа под сенью единой веры, доносит до нас главным образом ряд порой жестоких, а порой причудливых церковных запретов, отрывочно сохранившихся в записях периода раннего Средневековья. Они были направлены в первую очередь против хранителей языческих традиций, которые были опасны для церкви прежде всего потому, что к ним обращались люди, верившие, будто хранители не только обладают силой, проистекающей из знания стародавних тайн, но и способны вовлекать в свои действия также новообретенную силу христианского Бога. «Двойное» знание и «удвоенные» способности делали их намного более влиятельными, нежели официальные представители церкви — священники и монахи [8].

Именно поэтому на свет появлялись сочинения, в которых ритуальные магические практики трактовались как опасные для христиан. И те, находившиеся большей частью на самом низком уровне образования, с готовностью верили ужасным рассказам о заключении хранителями языческих традиций сделок с дьяволом.

Наиболее известным сочинением этого рода является книга Malleus maleficarum, или «Молот ведьм», доминиканского монаха Генриха Крамера (Хенрикус Инститор) [9]. Несмотря на то, что кёльнский университет, при покровительстве которого автор намеревался издать свое сочинение, отверг его как опус психически нездорового клирика, после первой его публикации в 1486 году оно в течение последующих двух веков распространилось по всей Европе, выдержав 28 переизданий. В наступившие вскоре времена природных катаклизмов и эпидемий этой книгой стали пользоваться для раздувания истерии, ведущей к поискам виновников всех этих бедствий. Неудивительно, что таковые отыскивались среди носителей языческих традиций: именно они, колдуны и колдуньи, пособники дьявола, исполнители его воли на земле, обвинялись в злокозненном разрушении христианской общины…