Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

— Если она это всерьёз, то пусть не забывает своё обещание!

Когда машина выехала на дорогу к Гизе, Хусейн стал выжимать из неё двойную скорость, машина взвыла и уже никто ничего не говорил. Камалю это молчание было по душе, ибо он мог побыть наедине с собой и насладиться своим счастьем. Вчера в их семье состоялся разговор о нём, и глава семейства выбрал его в качестве мужа своей младшей дочери.

«О счастливые цветочные трели! Запомни каждое сказанное слово наизусть… Наполнись ароматом её парижских духов, запаси для своих ушей это голубиное воркование и жалобные стоны газели: возможно, ты ещё обратишься к ним, когда вернутся бессонные ночи. Словам возлюбленной не хватает мудрости мыслителей и перлов литераторов, но тем не менее, они потрясают тебя до глубины души, и в твоём сердце бьют источники счастья!.. Это то, что делает счастье загадкой, над которой бьются лучшие умы. О вы, те, кто так стремится в погоню за счастьем! Я обнаружил его в случайном слове, иностранном выражении, а ещё в молчании, и даже совсем ни в чём. Боже мой, до чего огромны эти деревья, возвышающиеся по обеим сторонам дороги! Их высокие ветви переплетаются над дорогой, образуя небесный полог из пышной зелени. А вот там течёт Нил, приобретая от солнечных бликов жемчужный покров. Когда ты в последний раз видел эту дорогу? Когда ехал к пирамидам, будучи ещё в третьем классе школы. В каждой поездке я давал себе зарок вернуться сюда в одиночку. А теперь позади тебя сидит человек, вдохновивший тебя на всё новое и прекрасное, заставивший посмотреть по-иному даже на традиционный уклад жизни в твоём древнем квартале. Желаешь ли ты чего-то ещё сверх того, что у тебя уже есть?.. Да: чтобы машина продолжала свой путь, прямо как сейчас, до бесконечности. Боже мой, неужели эта сторона постоянно ускользала от тебя, когда ты спрашивал себя, чего же ты хочешь от любви? На тебя снизошло вдохновение в этот час, невозможное в любой другой. Насладись счастьем, позволенным тебе в этот час. Вот и пирамида: издали она кажется небольшой, но скоро ты встанешь у её подножия, словно муравей перед стволом огромного дерева…»

— Мы собираемся посетить могилу нашего первого предка!

Камаль со смехом сказал:

— Давайте прочитаем суру «Аль-Фатиха» на иероглифах…

Хусейн насмешливо заметил:

— Родина народа, у которого самое величественное наследие — это могилы и трупы!.. — тут он указал рукой на пирамиду. — Посмотри на эти напрасные усилия…

Камаль воодушевлённо произнёс:

— Это вечность!..

— Ох… Ты как обычно не пожалеешь усилий для защиты родины. У тебя хронический патриотизм, и в этом наше отличие. Я бы, возможно, предпочёл быть во Франции, а не в Египте…

Скрывая боль за мягкой улыбкой, Камаль сказал:

— И ты обнаружишь там, что французы — самая патриотическая нация в мире!..

— Да, патриотизм — это всемирное заболевание. Но я люблю саму Францию, а во французах мне нравятся те замечательные их качества, которые никак не связаны с патриотизмом…

Такие слова и правда были грустными, но не вызывали гнева у Камаля, так как исходили от Хусейна Шаддада… Исмаил Латиф, к примеру, иногда доводил его до бешенства своей насмешкой… Хасан Салим тоже приводил его в ярость своим высокомерием…, но Хусейн Шаддад, несмотря ни на что, находил лишь одобрение в глазах Камаля.

Автомобиль остановился невдалеке от подножия самой большой пирамиды, присоединившись к длинной веренице пустых машин. Тут и там мелькал многочисленный народ: люди разделялись на небольшие группки, одни ехали верхом на осле или верблюде, другие взбирались по пирамиде. Были там и продавцы, и владельцы ослов и верблюдов. Просторная земля, что казалось, не имела ни конца, ни края, и лишь в центре её возвышалась пирамида, подобная легендарному колоссу. А на противоположной стороне, у спуска, виднелись город, верхушки деревьев, кромка воды и крыши зданий. Интересно, где же там улица Байн аль-Касрайн? Где его мать, которая поит кур под навесом из жасмина?

— Давайте оставим всё в машине, чтобы гулять налегке…

Они вышли из машины и прошли друг за другом в ряд: Аида, Хусейн, затем Будур, и в конце Камаль, державший за руку свою маленькую подружку. Они обошли самую большую пирамиду, любуясь ею с каждого угла, и углубились в пустыню. Песок мешал им идти и затруднял продвижение вперёд, хотя лёгкий нежный ветерок и подбадривал их. Солнце то появлялось, то скрывалось, а скопления облаков растеклись по горизонту, рисуя на небесном полотне непроизвольные картины, с которыми рука ветра обращалась как ей вздумается.

Хусейн, наполняя лёгкие воздухом, произнёс:

— Прекрасно… прекрасно…

Аида тоже что-то произнесла по-французски, и Камаль с его ограниченным познанием в этом языке понял, что она переводит слова брата. Эта тарабарщина была для неё привычной, и смягчала его чрезмерный пыл и фанатичную приверженность своему родному языку, арабскому, с одной стороны, а с другой, навязывалась его вкусам как одна из особенностей женской красоты. Вглядываясь в окружающую его обстановку, Камаль с волнением сказал:

— И правда, красиво. Хвала Всемогущему Творцу!

Хусейн Шаддад засмеялся:

— Ты постоянно за всем видишь только Аллаха и Саада Заглула…

— Полагаю, между нами нет противоречий по первому из них!

— Но твоё настойчивое упоминание о нём придаёт тебе особый религиозный налёт, словно ты один из представителей духовенства? — затем уже тоном капитуляции? — но что в этом странного? Ты же выходец из религиозного квартала!

«Могла ли скрываться за этой его фразой какая-нибудь насмешка? И возможно ли, чтобы Аида разделяла его сарказм? Интересно, а что они вообще думают о том древнем квартале? И как смотрит Аббасийя на Байн аль-Касрайн и Ан-Нахасин? Неужели тебя обуял стыд? Ну, не так быстро. Хусейн едва ли демонстрирует какой-либо интерес к религии, а твоя возлюбленная, кажется, и того меньше. Разве не заявила ли она как-то, что посещает уроки по христианской религии в школе Мер де Дьё, и что присутствует на мессе и поёт гимны? Но она же мусульманка! Мусульманка, несмотря на то, что не знает об исламе ничего, достойного упоминания! И что ты об этом думаешь? Я люблю её, люблю вплоть до обожания, и люблю также её религию, несмотря на угрызения совести. Я сознаюсь в этом, и прошу прощения у Господа!..»

Хусейн указал рукой на окружающие их красоту и великолепие, и сказал:

— Вот что по-настоящему влечёт меня. Ты же — обезумел от своего патриотизма. Сравни эту величественную природу с демонстрациями, Саадом и Адли, с грузовиками, набитыми солдатами!

Камаль с улыбкой сказал:

— И природа, и политика замечательны!..

Хусейн неожиданно спросил, словно эта смысловая ассоциация только что напомнила ему о чём-то важном:

— Я чуть не забыл: твой лидер подал в отставку!

Камаль лишь грустно улыбнулся, но не ответил, однако Хусейн, намеренный спровоцировать его, сказал:

— Подал в отставку, потеряв Судан и Конституцию, ну как?!

Камаль спокойно ответил, что было неожиданно для него в подобных обстоятельствах:

— Убийство сэра Ли Стака было ударом, направленным против правительства Саада…

— Позволь мне повторить тебе слова Хасана Салима: «Эта атака — проявление ненависти, питаемой некоторыми, в том числе и убийцами, к англичанам. И Саад Заглул первый несёт ответственность за разжигание этой ненависти!».

Камаль подавил в себе ярость, которую возбудило в нём мнение Хасана Салима, и спокойным тоном, обязательным в присутствии возлюбленной, произнёс:

— Это точка зрения англичан. Ты разве не читал телеграмм, что напечатаны в газете «Аль-Ахрам»? Неудивительно, что её повторяют либералы-конституционалисты. Среди достижений Саада, которыми он гордится, это вызванная им ненависть к англичанам…

Тут вмешалась Аида, которая с упрёком или скорее предупреждением, сверкнувшим в её глазах, и разбавленным очаровательной улыбкой, спросила:

— Мы здесь ради пикника или разговоров о политике?

Камаль показал на Хусейна и оправдываясь заявил: