Чалдоны - Горбунов Анатолий Константинович

Не обращая внимания на маленьких рыбаков, низко над водой мечутся зорькогрудые касатки, ловят со щебетом молодых комариков, вылупившихся из алых личинок, благополучно перезимовавших на дне озера.

—

Дождь будет, а нам завтра картошку сажать… — обеспокоился по-взрослому Юрша. — Вон ласточки-то снуют, и небо уж больно зеленое.

—

Си-не-е, — поправила учительским тоном Вальша.

—

Зеленое! — Братишка выудил распузастого гольяна.

—

Синее! — Сестренка выкинула на берег гольяна еще распузастее.

Их шутливую перебранку прервал журавлиный крик с противоположной стороны озера, где оно переходило во мшистое клюквенное болото с редкими карликовыми березками и окнами открытой воды:

—

Клы, клы, клы…

На берегу появился журавль.

—

Смотри, Трубач! — прошептала Вальша, замерев на месте.

Забыв про удочку, Юрша застыл как вкопанный.

Эта огромная красивая птица появилась на болоте прошлым летом. До самой осени жила без пары. Ребятишки жалели горемыку и рассказали как-то о ней отцу.

—

Истребил журавлей за годы войны голодный народишко, — ответил тот. — Раньше-то их у нас уйма гнездилась. Выбегу, бывало, спозаранку за околицу — и слушаю, как они на серебряных трубах играют. Отчего, думаете, наших предков Журавлёвыми окрестили? Среди журавлей жили! Значит, Трубач на болоте объявился? Ну-ну. Добрая примета.

—

До последнего перышка журавля разглядела, — засомневалась дотошная Вальша. — И никакой серебряной трубы не заметила?!

—

Она у него в горло вставлена! — догадался смекалистый Юрша.

—

Да-да-да! — поддержал отец. — Чтобы летать не мешала…

Трубач тоже узнал старых знакомых и вежливо кивнул им головой.

Вдруг, откуда ни возьмись, в небе появилась журавлиха. Сделала над озером широкий круг, осмотрелась и приземлилась на болото.

—

Кур, кур, кур… — Журавль, важно вышагивая, направился к ней.

—

Лы, лы, лы… — кланяясь, отвечала гостья.

—

Курлы, курлы, курлы… — отдавался звон серебряных труб за далеким лесом.

Вечером ребятишки еще с порога в один голос поделились светлой новостью:

—

Трубач замуж вышел!

Мать и отец растянули улыбку до ушей, а бабушка Аксинья и бабушка Ульяна всплакнули. Может, о своей вдовьей доле, о своих ненаглядных журавушках, сложивших буйные головушки за отчую землю?

Почти неделю птицы провели в брачных плясках, а затем устроили под чахлой березкой гнездо из сухих веточек и травы; отложили два крупных яйца. На кладке сидела в основном журавлиха. Трубач сменял ее лишь на время кормежки — на восходе и закате солнца.

Отец остерег Юршу и Вальшу:

— Не вздумайте к гнезду подходить, насмерть заклюют курлыки.

В справедливости его слов ребятишки убедились вскоре воочию. Увязалась за ними на рыбалку чья-то собачонка, учуяла на болоте журавлиное гнездо, решила полакомиться яйцами. Не успела к нему приблизиться — вихрем налетел Трубач, а следом подоспела журавлиха. Мгновенно ослепили несчастную лакомку и втоптали в трясину.

В июне с болота стали доноситься странные посвисты. У журавлей появилось потомство. Прошло немного времени, и они вывели его на берег озера, как бы напоказ. Пушистые журавлята забавно гонялись за стрекозами, норовили догнать вплавь шустрых водомерок, совали в теплую воду свои головенки, высматривая гольянчиков.

Любуясь на журавлят, Вальша удивилась:

—

Почему у них такие коротенькие ножки?! Может, это утята?

—

Нашла утят! — прыснул Юрша. — На клювы глянь: длиннее, чем нос у Буратино. Дай срок, и ножки отрастут.

И правда, к середине августа журавлята здорово приподнялись на ногах и обучились летать.

Как-то за ужином отец объявил:

—

Отгольянили, рыбаки. Сено будем готовить. Надумали мы с матерью «сталинскую корову» в рассрочку взять. Доктор у Генки и Людки малокровие признал, парным молочком советует поить пострелят.

—

Сталинскую?! — вытаращил от изумления глаза Юрша. — Что, ее там доить некому?

—

Доить-то есть кому, да кормить охотников нет… — расхохотался отец.

—

Не морочь парнишке голову, — рассердилась мать. И объяснила сыну: — Это козу так в народе шутя называют.

Соседний колхоз разрешил Журавлёвым выкосить бесплатно скудную на разнотравье кулижку около озера, где литовка сроду не гуляла. Дареному коню в зубы не смотрят, очистили покос от хлама и поставили балаган — прятаться от дождя.

Вальше не повезло: набегалась по росе босиком — и простыла. Сидит дома, пьет отвар мать-и-мачехи и не знает, куда деться от надоевших пуще горькой редьки Людки и Генки. То ссорятся, то жалуются друг на друга, выводят из терпения хроменькую бабушку Аксинью. Та, не разбираясь, кто прав, кто виноват, надает им шлепков и перемывает косточки бабушке Ульяне:

—

Журавлиха голенастая! Устроила мне каторгу. Вот завтра встану пораньше и тоже сбегу сенцо ворошить…

Вечером Юрша принес с покоса полную кепку красной смородины.

—

Журавлей видел? — первым делом поинтересовалась у него Валыпа.

—

Видел. Над горохом кружили.

—

Уже налился… — обреченно вздохнула больная. — Принес бы? — Свой-то в огороде она давно выщипала.

—

Ага, чтобы подстрелили? — возмутился Юрша. — Не мы сеяли, не нам убирать.

Он как в воду глядел.

Подслеповатый колхозный сторож, вооруженный дробовиком, объезжал поля и заметил на горохе четырех воров.

—

Сволочи! Сейчас накормлю бекасином…

Пока скакал через низину, воры скрылись, лишь четверо сенокосчиков на кулижке мечут стожок. Подскакал — коня на дыбы.

—

В тюрьму захотели?!

—

В чем дело-то? — спокойно спросил Журавлёв.

—

А в том, — заорал, хватаясь за дробовик, сторож, — что колхозный горох таскаете! Своими шарами вас только что на поле видел!

Заслонив Юршу собой, мать побелела как стенка.

Журавлёва дробовиком не запугаешь — от Москвы до Берлина сквозь ад прошел, всякого хлебнул. Бывший фронтовик грозно выставил вперед острые деревянные вилы, готовый в любой миг метнуть их в разъяренного самодура.

—

Если видел, почему с поличным не взял? Пошевели мозгами. До гороха отсюда версты две с гаком. Что мы, быстрее лошади бегаем?

От такого веского довода крикун опешил. Выругался грязно и, мстительно ударив потного коня по животу каблуками рваных сапог, ускакал.

Бабушка Ульяна плюнула вдогонку:

—

Берия в могиле, а народ всё тюрьмой пугают…

—

Без дисциплины и догляда никак нельзя, иначе растащат государство по горошинке, — не согласился Журавлёв.

Настроение у всех было испорчено. Молча дометали стожок и засобирались домой.

Размашисто шагая по пыльной дороге навстречу завтрашнему дню, Юрша хвалил себя в душе, что не поддался опасной просьбе Вальши: государство осталось в целости и сохранности, а он — живым.

— Бух! Бух! — раздались вдали выстрелы.

У парнишки екнуло сердце. Подслеповатый колхозный сторож обстрелял вернувшихся на горох журавлей. К счастью, бекасиная дробь не достала птиц, и они благополучно скрылись на болоте.

После этого случая Трубач стал садить свое семейство на кормежку посередине поля: береженого Бог бережет.

Незаметно к озеру подкралась на лисых ^{2} ивовых лапках осень. Облохматила продолговатые пуховые шишки на рогозе, осыпала белые лепестки с перелойки, перепугала ранними седыми утренниками не только луговых птах, но и жителей рабочего поселка.

Журавлёвы срочно убрали в огороде овощи и выкопали картошку. Вывезли с кулижки по торной пока что дороге стожок сена, заготовленного на зиму для «сталинской коровы». Она, кстати, оказалась удоистой. От парного козьего молока Генка и Людка заметно повеселели…