Петер Фёльдеш - Драматическая миссия (Повесть о Тиборе Самуэли)
После собрания многие подходили к нему, горячо жали руку. И вдруг… Он не поверил своим глазам — перед ним, широко улыбаясь, предстал коренастый шатен. Нет, ошибки быть не могло!
— Товарищ Кун?! А мне говорили, что вы в Петрограде…
Они обменялись крепкими рукопожатиями.
— Приехал на собрание! Нужно дать отчет в газету… А вы — товарищ Самуэли?.. Я слышал от Янчика о ваших планах издавать газету в Америке. По-моему, здесь вы нужнее. Идите к нам, в редакцию! «Нэмзеткёзи социалишта» — «Социалист-интернационалист» — название-то какое! Пойдемте в столовую, пообедаем, а заодно и поговорим обо всем…
В тесной, пропахшей кухонными испарениями комнате они уселись за покрытый клеенкой стол. Бела Кун достал из кармана свежий номер газеты. Небольшого формата, она предназначалась главным образом для венгерских солдат по ту сторону фронта, которых еще заставляли воевать против революционной России.
— Жаль, что в ней всего четыре страницы… — сказал Тибор, внимательно разглядывая газету.
— Зато можно забрасывать в окопы противника сразу много экземпляров, — ответил Бела Кун.
— Товарищ Кун, у меня есть материал на целую серию статей, очерков, репортажей, новелл…
Бела Кун пристально посмотрел на Тибора.
— Я понимаю вас. Но прошу об одном: прежде чем принимать решение, хорошенько подумайте…
В эту ночь Тибор не сомкнул глаз. Все думал, думал… Пережитое рвалось наружу, подобно вулканической лаве. Как уместить его на узеньких полосках? Но сегодня на собрании он убедился, что враги революции не сложили оружия1 Они маскируются, хитрят, и тем опаснее! Так можно ли уехать отсюда, где создается предсказанное «Коммунистическим манифестом» новое общество, наш новый мир?!
К утру решение созрело. Провожая Бела Куна, возвращавшегося в Петроград, Тибор сказал ему па вокзале:
— Товарищ Кун, считайте меня сотрудником редакции «Нэмзеткёзи социалишта», я еду в Петроград, — в добавил решительно: — Иначе быть не может!
Бела Кун взял его под руку.
— Именно такие слова я надеялся услышать от вас… Да, иначе а быть не может… По приезде в Петроград я немедленно все оформлю и телеграфирую…
Куп уехал, Тибор с головой окунулся в работу. Выступал с докладами, составлял обращения, встречался с делегациями из подмосковных лагерей.
И ждал телеграммы.
Ее не было. А в Москву пришла тревожная весть: немцы, воспользовавшись промедлением в мирных переговорах, двинули свои армии на Петроград. Бела Кун, возглавив отряд военнопленных, прямо из редакции выехал на фронт…
Республика Советов в опасности!
Снова война. Комнаты, где находился Комитет военнопленных, завалены оружием. Во дворе слышатся команды: «Смирно!», «Вольно!»… Кто-то четко отдает рапорт. Тибор с досады скрипел зубами — не глядели бы глаза на все это, как истосковались люди по мирной, свободной жизни! И вот опять… Сделав над собой усилие, Тибор подошел к столу, тому самому, за которым каких-нибудь два дня назад с такой страстью говорил он о мире, и взял в руки револьвер. Пальцы обожгло мертвящим холодом, но металл быстро согрелся. Да, революция требовала сегодня от поборников мира большой жертвы — вновь взяться за оружие.
— Как он заряжается? — спросил Тибор.
Подошел военнопленный, судя по всему, — оружейный мастер, и, взглянув на револьвер, сказал:
— Это пистолет французской фирмы, — и подробно объяснил, как с ним обращаться.
Тибор решительным движением поставил в угол палку и сунул оружие в карман. В соседней комнате ему выдали красногвардейскую фуражку со звездой и кожаную куртку.
— Еду в подмосковные лагеря мобилизовывать военнопленных! — доложил он Янчику.
Комитет раздобыл для Тибора старый автомобиль. Ну и досталось же больным костям Тибора, когда он колесил по ухабистым дорогам. Но он лишь сильнее стискивал зубы. Все мысли его были направлены на то, чтобы расшевелить венгров, немцев, австрийцев, хорватов, чехов, словаков, румын, болгар, турок и создать из них интернациональный батальон. В этом он видел первую искру, из которой разгорится могучий факел грядущей мировой революции.
Пленные во сне и наяву мечтали о мирной жизни, о доме. Известие о том, что снова придется сидеть в окопах, переползать от воронки к воронке, поначалу повергло их в отчаяние. Но Тибор всем сердцем ненавидел войну, и его ненависть зажигала сердца слушателей.
Ветхий рычащий рыдван возил Тибора из одного лагеря в другой. С венграми он говорил по-венгерски, со славянами — по-русски, с немцами и австрийцами — по-немецки. Он выступал по нескольку раз в день. И каждый раз находил для своей речи новые горячие слова. Сиденье автомобиля служило ему трибуной, капот мотора — столом, на котором лежал лист бумага, куда торопливо записывались имена добровольцев, вступавших в Красную гвардию. Тибор сам формировал подразделения, помогал избирать командиров, объяснял методы ускоренной боевой подготовки. И снова трясся по ухабам — уже чтобы раздобыть оружие, снаряжение, продовольствие, медикаменты, хоть какую-то одежду и транспорт. Откуда только бралась сила? Давно ли он еле передвигал ноги от слабости, а теперь отброшена палка, шаг энергичен. Спать приходилось по два-три часа в сутки, но просыпался он всегда бодрый, выспавшийся, весь устремленный навстречу грядущему, исполненному забот дню.
Красная Армия остановила немцев под Псковом и Нарвой. В Брест-Литовске был подписан мирный договор, но не пришло еще время складывать оружие. Контрреволюция на юге развернула белое знамя, поднятое генералом Корниловым.
В марте 1918 года Советское правительство переехало в Москву. Однажды, придя утром в Комитет военнопленных, Тибор, к своему удивлению и радости, встретил там Бела Куна.
Кун был поражен, увидев Тибора здоровым и веселым. Он любовался его загорелым лицом, твердой походкой, стройной фигурой. От одежды Тибора на него пахнуло пороховой гарью, солдатским потом.
— Вот не поверил бы, — засмеялся Кун, — что всего месяц назад этот «калека» прочил себя в регистраторы событий, собирался вдохновлять пером людей. Как с газетой? Покончено?
— Ни за что! — заявил Тибор и, погрустнев, добавил: — Насколько вше известно, в соответствии с условиями Брест-Литовского договора «Нэмзеткёзи социалишта» закрыта.
— Ничего, мы создадим новую газету, большего формата и назовем ее «Социалиш форрадалом» («Социальная революция»). Вы согласны войти в состав редакции? — Тибор радостно кивнул головой. — Но… — Кун улыбнулся. — Вам придется эту работу совмещать. Вот… — Он достал из кармана гимнастерки сложенный вчетверо лист бумаги и протянул Тибору. — Мне поручено передать вам этот документ о назначении вас комиссаром интернациональных отрядов Красной гвардии.
В Москву пришла весна. Дымясь, просыхали лужи на тротуарах, звонко цокали копыта по булыжной мостовой, — извозчики сменили саночки на высокие, покачивающиеся на рессорах, фаэтоны. В скверах, палисадниках, на бульварах отчаянно гомонили весенние птицы. Набегали тучи, проливаясь быстрым теплым дождем, и снова ярко светило солнце, взблескивая в золоте церковных куполов.
Теперь большую часть дня Тибор проводил в гостинице «Дрезден», где находился его редакторский кабинет. Он сидел, склонившись над влажными газетными полосами, с наслаждением вдыхая едкий запах типографской краски. Как он истосковался по любимой работе!
Вдруг дверь без стука распахнулась — и на пороге появился здоровенный детина.
— Вот и я, браток!.. — весело сказал великан. — Давай мне винтовку.
На ногах — опорки, на плечах — лохмотья, лишь отдаленно напоминающие о том, что это рубище было когда-то военной формой. Лицо заросло дремучей бородой. А вот голос не изменился.
— Винерман! — радостно вскрикнул Тибор, пожимая огромную сильную руку.
— От Урала до Украины протопал пешком, — рассказывал Винерман, сердито вращая глазами. — Там напоролся на земляков. Ты думаешь, они встретили меня по-человечески? Хоть бы стакан воды дали. А я-то думал, они скажут: «Вот тебе литер, садись на поезд и поезжай к семье…» Как бы не так! Полевые жандармы сразу взяли меня за бока: «Ступай обратно, откуда пришел, разносчик большевистской заразы!..» Вот как! Четыре раза пытался проскочить сквозь заградительный заслон, и каждый раз возвращали обратно. В последний раз пригрозили застрелить. Один штабной унтер шепнул, что есть тайный приказ: никого из России, даже прибывших с транспортом, домой не пропускать, отправлять на месяц в карантинные лагеря, лишь потом отпуск… всего па недельку! И будьте любезны — на итальянский фронт! Мерзавцы! А я слепец! Ну да ладно! Не хотят по-мирному — прорвусь силой! Приведет меня домой мировая революция. Вез нее я и сам не пойду теперь!
Появление Винермана оказалось как нельзя кстати. В Покровских казармах подобрался конный батальон, а командира до сих пор подыскать не удавалось. Винерман с готовностью взялся за дело, и через десять дней батальон на учебном плацу так лихо провел атаку, что тут же получил приказ грузиться в вагоны и следовать на Южный фронт. Как ни велика была нужда в боевом пополнении, однако отправка эшелона на этот раз задерживалась.
