Петер Фёльдеш - Драматическая миссия (Повесть о Тиборе Самуэли)
С тех пор минуло три недели, а он все еще в пути. В городах и селах, через которые он проходил, Тибор видел много интересного, и в его блокноте оставалось все меньше и меньше чистых страниц.
Вольный ветер революции подхватил и закружил всех.
На башенках бывших барских Хоромов приветственно развевались красные флаги. Мужики, заросшие щетиной, выворачивали ломами кирпичи из фундаментов господских домов и строили себе жилье. В городах по извилистым улочкам с ревом проносились грузовики, и матросы разбрасывали листовки с первыми декретами Советской власти. Приходилось видеть и бывших аристократов. Один, стараясь приспособиться, ходили по улицам в армяках, подпоясанные пеньковой веревкой, другие испуганно озирались и жались к стенам домов. В комитетах бедноты за канцелярскими столами сидели молодые крестьянки и энергично расправлялись с делами. Попадались на глаза и бывшие офицеры-золотопогонники, утратившие ныне свой прежний блеск. Чеканили шаг по мостовым патрули вооруженных рабочих. На рукавах алели повязки, за плечами поблескивали вороненые грани штыков. В России все было перевернуто вверх дном."Хаос», — уныло сокрушались те, кто тосковал о прошлом. Может, по-своему они были правы. Но этот «хаос» в отличие от прежнего бессмысленного порядка имел свой великий, исторический смысл.
Тибор добрался до Петрограда. И хотя пробыл там недолго, понял, что никогда не забудет этого революционного города. Не забудет стены домов, заклеенные плакатами, декретами, лозунгами, не забудет красных полотнищ, перекинутых с одной стороны улицы на другую, трепещущих на ветру. Не забудет мокрого снега, тяжело падающего с неба на закутанные туманом улицы. Фонарей не было видно, но где-то высоко-высоко бродила полная луна, и туман принимал голубоватый оттенок. Пикеты из двенадцати человек то и дело вышагивали по улицам, четко и гулко звучали их шаги. Что-то отчаянно прогудело над ним — он поднял голову, но за туманом ничего не смог разглядеть, а через минуту вместе с мокрым снегом, кружась, стали опускаться на землю листовки…
Тибор разыскал Народный комиссариат внутренних дел, прошел к секретарю и спросил, где получить разрешение на выезд в Америку. Ему второпях ответили, что такое разрешение он может получить только в Комитете по делам военнопленных, а комитет находится в Москве. Отчаянно звонил телефон, подходили все новые и новые люди, много людей, они обращались к секретарю с вопросами, и тот еле успевал отвечать. Тибор понял, что сейчас здесь не до него — надо отправляться в Москву.
Что ж, снова в путь…
Тибор все еще сильно прихрамывал. От деревни к деревне, от города к городу добирался он на попутных санях. Сесть на поезд было не так-то просто.
Составы ходили редко и нерегулярна. На станциях торговцы и мешочники с огромными кошелками, сундуками, узлами осаждали набитые до отказа вагоны. Вагоны брали с бою, лезли через окна, располагались на крышах. Тибор, чувствуя себя слабым после болезни, не пытался и близко подходить к поездам.
Однажды — это было уже в середине февраля — он попал на железнодорожную станцию, где патрульную службу несли венгерские красногвардейцы. Тибор окликнул их.
— Куда следуете? — строго спросил старший патрульный, окинув Тибора с ног до головы подозрительным взглядом.
Тибор ответил, что держит путь на Москву, в Комитет военнопленных, что идет пешком от самой финляндской границы, побывал в революционном Петрограде.
Взгляд красногвардейца потеплел.
— Комитет разместился на Поварской, в бывшем особняке князя Лейхтенберга. А делами там управляет Ференц Янчик, — сказал красногвардеец, и Тибор невольно заметил за собой, с каким удовольствием слушает он родную речь.
— Один из руководителей венгерских металлистов? — живо спросил Тибор.
— Точно! — обрадовался красногвардеец и гордо добавил: — Участвовал в установлении Советской власти. Во время Московского вооруженного восстания возглавлял венгерских красногвардейцев из Иваново-Вознесенского лагеря. Так-то…
— Да ну? — У Тибора защемило сердце: ему не довелось сражаться на баррикадах! Разве не обидно: товарищи участвовали в боях, а он прозябал в штрафном лагере.
— Не веришь, дружище? — улыбаясь, спросил старший красногвардеец. — Мадьяры тоскуют по революции. В Москве военнопленных очень много. Съезжаются со всех концов России. Комитет держит связь с лагерями, ищет надежных людей. Венгры сражались в России за победу социалистической революции. О Бела Куне слышал? Бывший прапорщик, он еще в Томском лагере работал с большевиками. Сейчас в Петрограде редактирует венгерскую газету.
Слышал ли он о Куне? Еще бы… В Коложваре Кун возглавлял работу по социальному страхованию. Образованный социалист, прекрасный оратор, отлично владеет пером… В 1913 году Тибор встречался с Куном на съезде социал-демократической партии. Как жаль, что в Петрограде не повидались!
— Да, браток, за наших можно не краснеть. Многие потрудились для святого дела. Я записал тут несколько имен… — он вытащил из кармана потрепанный блокнот и полистал его. — Послушай-ка, в Томске, например, вместе с Куном действовали лейтенант доктор Ференц Мюнних и старший лейтенант Зайдлер. В Саратове — Келлнер, в Соликамске — капрал Самуэли, в Омске — прапорщик Лигети…
Тибор улыбнулся и хотел что-то сказать, но в этот момент в разговор вмешался второй красногвардеец.
— Да что ты с ним разоткровенничался? Или не видишь — переоделся в штатское и пробирается в Москву. Готов поклясться, что не комитет ему нужен, а черная биржа…
— Помолчи! — строго одернул старший. — О человеке не по одежде судят, — и обратился к Тибору: — Сейчас потесним мешочников, браток, и посадим тебя на поезд. Помни, мы верим тебе.
Так пришел конец его скитаниям. На следующий день утром он прибыл в Москву.
Ему повезло: в особняке на Поварской проходило собрание представителей подмосковных лагерей. Они съехались, чтобы обсудить первоочередные задачи организации.
Представившись Янчику, Тибор устроился в удобном кресле, прислонил к подлокотнику палку и, достав блокнот, стал с интересом слушать.
Каждый оратор начинал свое выступление с приветствий в адрес Советской власти, которая предоставила им возможность создать организацию военнопленных. Однако в ходе прений все резче обозначались серьезные разногласия. Одни настаивали на том, чтобы организация занималась лишь бытовыми вопросами, другие ратовали за создание поистине социалистической организации, которая, не забывая об экономических интересах военнопленных, вела бы в основном политико-воспитательную, просветительную и организационную работу.
— Главная наша забота — сохранить людей, не дать им замерзнуть, погибнуть от эпидемий, помочь добраться до дому живыми и здоровыми, — упрямо твердили одни.
— Самое важное — упрочить завоевания пролетарской революции в России, от этого зависит наше будущее! — настаивали другие.
Представители экономических интересов спорили до хрипоты:
— Мы — иностранцы, — говорили они. — Мы не имеем права вмешиваться во внутренние дела русских. Здесь, на далекой чужбине, мы должны сохранять национальное единство. А политические разногласия будем обсуждать дома.
Тибор слушал, и все кипело у него внутри. «Опять вносится путаница!» — злился он. Хмурые морщины все резче выступали на его высоком лбу, карандаш все медленнее скользил по бумаге. Наконец, не выдержав, Тибор вскочил, да так стремительно, что палка с громким стуком покатилась по паркету.
— Прошу слова, — обратился он к председательствующему Янчику и тут же громко начал: — Разрешите спросить, каким образом сторонники экономических интересов собираются защищать права военнопленных, не утвердив завоеваний революции? Или вы забыли, что до прихода Советской власти пленные не имели никаких прав? Им было запрещено даже вмешиваться в распределение продуктов, обуви, постельного белья! Эти права им предоставила Советская власть. Господа ярые защитники-экономисты, вы не желаете сеять, а на урожай заритесь, не так ли?!
Он говорил горячо и страстно, разбивая один за другим все аргументы противника. В комнате установилась напряженная тишина, одни слушали его, одобрительно кивая головами, другие бросали на оратора негодующие взгляды.
Точка зрения Тибора восторжествовала. В принятой резолюции было четко сказано, что организация военнопленных — но только хозяйственный, но прежде всего политический орган. Организацию призвали в кратчайший срок наладить социалистическую агитацию в лагерях.
После собрания многие подходили к нему, горячо жали руку. И вдруг… Он не поверил своим глазам — перед ним, широко улыбаясь, предстал коренастый шатен. Нет, ошибки быть не могло!
