Софья Бородицкая - Две невесты Петра II
Она изредка взглядывала на своего жениха, который несмотря на разницу в возрасте (Пётр Алексеевич был на четыре года моложе невесты), выглядел взрослым. Причиной тому послужил, видимо, новый светлый, шитый золотом наряд, да и ростом он не уступал невесте.
Молодой государь надел на палец невесты золотое кольцо с крупным алмазом. Блеск его порадовал невесту, и она впервые за весь вечер улыбнулась жениху.
Великому князю Петру Алексеевичу, ставшему волей умершей царицы Екатерины I российским государем, отвели во дворце Меншикова на Васильевском острове целое крыло дома, располагавшееся налево от главного входа. Покои молодого государя составили несколько комнат: спальня, классная комната и множество отдельных помещений для его двора, прибывшего вместе с ним. Комната Ивана Долгорукого — любимца государя — находилась сразу же за спальней Петра Алексеевича.
Прибыв на новое место жительства, государь осмотрел предназначенную ему спальню, нашёл её весьма удобной, но попросил своего «батюшку», как он привык называть Александра Даниловича, пробить в стене небольшую дверцу, чтобы его комната прямо сообщалась с той, в которой расположился его гоф-юнкер Иван Долгорукий. Меншиков тут же согласился, даже радуясь в душе, что молодой государь будет под постоянным присмотром князя Ивана, которому Александр Данилович не то чтобы не доверял, а просто считал его малоумным человеком, способным разве что ловко танцевать на придворных праздниках да лихо носиться верхом по окрестностям Петербурга, что так нравилось новому государю.
Желание юного монарха было тотчас исполнено, после чего его спальня непосредственно соединилась с покоями, где поселился князь Иван.
Жизнь на новом месте показалась Петру Алексеевичу вполне приятной, если бы... если бы не приходилось часто встречаться со своей нареченной невестой, которая строгим видом своего красивого, всегда без улыбки, лица нравилась ему всё меньше и меньше. Правда, после помолвки Петра Алексеевича и княжны Марии они редко оставались наедине. Мария Александровна — обручённая невеста его величества, как стала она называться после помолвки, — была занята хлопотами к предстоящей свадьбе. Ей был определён придворный штат с массой людей и расходов.
Слушая разговоры о свадьбе, беспрерывно звучащие в доме (казалось, все только этим и были заняты), государь нередко хмурился, чем вызывал недоумение на лице «батюшки» и тётки невесты — Варвары Михайловны, получившей при дворе племянницы должность статс-дамы и немалое денежное содержание. Лишь сама обручённая невеста, казалось, не замечала ничего: ни холодности будущего супруга, ни того, что он избегал любой возможности оставаться вдвоём с ней.
Такое отношение к княжне Марии поддерживал и князь Иван Долгорукий, частенько проводивший в спальне государя целые ночи, благо теперь попасть в неё можно было совершенно незаметно.
Как-то раз после искреннего ночного разговора князя Ивана с молодым государем о его предстоящей свадьбе, его нелюбимой невесте Пётр Алексеевич признался своему сердечному другу, что он совсем не хочет жениться на Марии, что он боится её строгого лица. Он повторил когда-то уже сказанную им фразу, что она такая же холодная, как статуя, что стоит у них в сенях, и, помолчав, с мечтательной улыбкой проговорил:
— То ли дело царевна Елизавета!
— Царевна Елизавета? — удивлённо переспросил князь Иван.
— Да, да, — всё с той же улыбкой произнёс молодой государь. — Она такая красивая, а ловка до чего! — продолжал он, воодушевляясь. — Вчера мы с ней целый день верхами ездили. Она такая красивая! — вновь мечтательно сказал он. — Вот ежели бы мне на ней жениться! Вот счастье-то было бы!
— Так что же, ваше величество влюбились в цесаревну? — улыбаясь, спросил князь Иван.
— Ах, Ванюша, кабы ты знал, как я её люблю!
— Ну а она как же? — после некоторого молчания поинтересовался князь.
— Не знаю, не знаю, а уж так хотелось бы, чтобы и она меня полюбила. — Пётр Алексеевич мечтательно смотрел куда-то мимо князя Ивана, потом, словно очнувшись, произнёс:— Слушай, Ванюша, я тут ей стихи написал, право слово, стихи. Ты только не смейся, — добавил он, увидев улыбку на лице князя Ивана. — Может, они и не очень хороши, но я ей всё-всё там высказал.
— Что высказал?
— Ну что я её очень, очень люблю.
— Уже отдали ей?
— Что? — не понял государь.
— Ну стихи те, что написали.
— Вот в том-то и дело, что нет. Знаешь, Ванюша, когда я думаю про неё, так складно всё говорю ей, а как увижу...
— Словно язык отнимается, — подсказал князь Иван.
— Да, да, Ванюша, будто я немой и говорить совсем не могу.
Князь, улыбаясь, смотрел на влюблённого молодого государя.
— А ты не смейся, не смейся, — обиженно произнёс тот.
— Нет-нет, ваше величество, я и не смеюсь вовсе, просто вспоминаю.
— Вспоминаешь? — оживился государь. — Что же ты вспоминаешь? Ты что, тоже влюблён в цесаревну Елизавету? — озабоченно спросил он.
— Бог миловал, хотя цесаревна страсть как хороша, да в неё, почитай, половина всех мужчин при дворе влюблена.
Князь Иван умолк, несколько минут с улыбкой смотрел на озабоченное лицо юного государя и наконец сказал:
— Нет, я вспоминаю, как я влюбился впервой.
— Ты тоже влюблялся? — обрадованно вскричал государь, садясь рядом с другом и обнимая его.
— Конечно, влюблялся. Да лет-то мне тогда было менее, чем теперь тебе.
— Менее? — удивился государь. — А это возможно?
— Ну отчего же нельзя?
Всю ночь молодой государь и князь Иван провели в разговорах, совсем забыв про сон. Иван рассказывал Петру Алексеевичу о своих бесчисленных любовных приключениях, бывших с ним в Польше, где он долго жил в доме деда. Рассказал даже о том, как подглядывал на озере за купальщицами и как потом влюбился.
— В купальщицу? — затаив дыхание от новизны темы и любопытства, спросил государь.
— В неё, — улыбнулся князь Иван…
— Так что ж ты на ней не женился?
— Женился?! — удивился князь.
— Ну да. Раз влюбился, значит, надо было и жениться.
— Ну нет, — рассудительно возразил Иван. — Разве можно жениться на всех?
— Как на всех? — не понял государь. — Их что, разве много было?
— Кого?
— Ну тех, кого ты любил?
— А то нет! — самодовольно улыбнулся князь Иван, совсем забыв, что говорит, по существу, ещё с ребёнком.
Хотя государю осенью должно было исполниться двенадцать лет, но по своему образу жизни, воспитанию, мыслям это был совершенный ребёнок.
— Значит, можно и много, — задумчиво произнёс он.
— Конечно, можно, — уверенно повторил князь Иван, — ещё как можно-то! А иначе как же и жить тогда? Выходит, как влюбился, так и женись?
— А разве не так? — робко спросил своего наставника государь.
— Боже упаси! В этом деле нельзя торопиться.
— А как быть, ежели влюбишься?
— Вот тебя теперь женят — ведь невесту свою ты совсем не любишь?
— Ох, ежели б ты знал, как не люблю! Ванюша... — тихо и не глядя на Ивана, проговорил Пётр Алексеевич.
— Да, ваше величество.
— Ну опять ты называешь меня так, — стукнув по колену кулаком, рассердился государь, — ведь мы с тобой тут одни. Сейчас же назови меня, как прежде.
— Хорошо, Петруша, хорошо, — медленно и глухо, тоже не глядя на государя, произнёс князь Иван.
— Так-то лучше. Что я хотел тебе сказать? — вспоминая и всё ещё смущаясь, продолжал государь.
— Что же? — спросил князь.
— А ты научишь меня всему?
— Чему? — не понял князь Иван.
— Ну... ну... — никак не решался сказать государь. — Ну как ты всё это делаешь?
— Как можно любить девушек и женщин и не жениться? — откровенно глядя в глаза государя, спросил князь.
— Да, да, — обрадованно проговорил государь, благодарно улыбаясь Ивану за то, что тот отгадал его мысли и избавил от прямого разговора.
— Какие дела! — улыбнулся князь Иван. — Не сомневайся, Петруша, всему тебя обучу, что сам знаю.
После ночной беседы с князем Иваном Пётр Алексеевич направился к сестре Наталье с твёрдым намерением просить, умолять её помочь ему избавиться от женитьбы на Марии Меншиковой, одна только мысль о которой приводила его в содрогание.
Увидев расстроенного брата, упавшего перед нею на колени и молившего о помощи, и узнав причину, великая княжна Наталья Алексеевна ужасно огорчилась.
Став на колени рядом с братом, она обняла его одной рукой за плечи, другой, подняв его заплаканное лицо, стала вытирать слёзы, уговаривая и успокаивая, как маленького:
— Ну что ты, братец, так убиваешься? Не плачь, перестань.
