Софья Бородицкая - Две невесты Петра II
Уже много позже, когда Меншикова не было рядом, Пётр Алексеевич вспоминал строгое и решительное лицо «батюшки», когда тот обматывал куском рубахи его окровавленную руку. Ни одного слова упрёка не услышал от него государь, пока они возвращались домой.
Глава 10
В середине июля 1727 года светлейший князь Александр Данилович Меншиков внезапно тяжело заболел. Он был так плох, что даже написал духовную — завещание — и несколько писем влиятельным сановникам с просьбой не оставить в беде его семью.
За время болезни Александра Даниловича неожиданно многое изменилось. Во-первых, уехал из города в Петергоф молодой государь. Там он почти совсем забросил занятия и большую часть времени проводил в бесконечных прогулках верхом, охоте, балах и прочих увеселениях. Однако веселье, постоянным участником которого был князь Иван Долгорукий, подчас оставляло в душе юного монарха глубокое разочарование.
Как-то раз, когда весь двор находился ещё в Петербурге и Пётр Алексеевич жил во дворце своего «батюшки» на Васильевском острове, поздно вечером, когда он уже собирался лечь в постель, отворилась заветная дверь, ведущая в покои его любимца, и сам князь Иван появился на пороге. Он вошёл с кем-то, кого государь не мог рассмотреть из-за полумрака в комнате.
— Ваше величество, — официально произнёс князь Иван, — я пришёл к вам не один.
— С кем же? — удивлённо спросил государь, стараясь рассмотреть незнакомца, пришедшего вместе с Иваном.
— Лизхен, — обратился Иван к спутнику, — подойди поближе.
— Лизхен? — ещё раз удивился Пётр Алексеевич. — Разве это женщина? — недоумевал он, разглядывая мужское платье незнакомца.
— Ну да, женщина, и очень хорошенькая, — смеясь, ответил князь Иван.
Незнакомка, которую князь Иван назвал Лизхен, подошла ближе к постели государя, и только тут Пётр Алексеевич увидел, что в мужском платье, ловко сидящем на ней, действительно была прехорошенькая девушка со светлыми волосами, которые рассыпались по её плечам, как только она сняла с головы шляпу, пухлыми щёчками и голубыми глазками. Всей своей статью она очень напоминала цесаревну Елизавету.
— Её зовут Лизхен? — переспросил государь.
— Да, ваше величество, — тихо ответила незнакомка, склоняясь в низком поклоне.
Некоторое время все трое молчали. Удивлённый государь переводил взгляд с Лизхен на князя Ивана, не зная что сказать.
— Лизхен, — почтительно произнёс князь Иван, — упросила меня познакомить её с вашим величеством.
— Её со мной? — всё так же удивлённо переспросил государь. — Но почему?
— Лизхен, — обратился к ней князь Иван, — скажи сама его величеству Петру Алексеевичу, зачем ты умолила меня привести тебя сюда.
— Затем, — в замешательстве сказала девушка, не глядя на молодого государя, — что я люблю вас.
— Ты любишь меня! — воскликнул Пётр Алексеевич.
Он подошёл к ней совсем близко, с любопытством рассматривая её смущённое лицо.
— Я полагаю, ваше величество, что мне лучше удалиться, чтобы своим присутствием ещё больше не смущать Лизхен.
Государь не успел ничего ответить, как дверь за князем Иваном бесшумно затворилась и он остался наедине с девушкой.
На следующее утро князь Иван, не дожидаясь появления государя в урочное время, тихо постучал в его дверь. Ответа не последовало. Он постучал ещё раз уже чуть громче. За дверью послышались какие-то звуки, похожие то ли на всхлипывания, то ли на вздохи. Решившись наконец открыть дверь, князь Иван заглянул в спальню.
На смятой постели ничком, уткнувшись в подушку, лежал государь, плечи его вздрагивали.
Удивлённый князь Иван подошёл ближе, склонился над государем и услышал, что он плачет. Девушки в комнате не было.
— Ваше величество, — обеспокоенно произнёс князь, — что случилось? Почему вы плачете?
Он слегка коснулся плеча государя, словно желая повернуть его к себе лицом.
— Ах, оставь, оставь меня!— неожиданно громко ответил Пётр Алексеевич, поворачиваясь к Ивану, но не открывая глаз.
Он сел, оперся локтями на подогнутые колени, опустил голову на руки и, мотая ею из стороны в сторону, проговорил скороговоркой:
— Гадко, гадко, всё гадко! Она была такая толстая, потная... Ах, как гадко, — повторял он, не переставая мотать головой.
Поняв, в чём дело, князь Иван присел на край постели, обнял плачущего молодого человека и, укачивая, будто маленького, начал говорить ему что-то тихо и ласково. Пётр Алексеевич, казалось, внимательно слушал его. Наконец он перестал качаться, слёзы словно высохли на его лице, он открыл глаза, посмотрел на своего друга, увидел его добрый, внимательный взгляд, уткнулся головой ему в грудь и затих.
Много позже, уже будучи в Москве, предаваясь вместе со своим наставником и другом всяким утехам, молодой государь, оставшись наедине с ним, иногда с улыбкой вспоминал и ту первую свою ночь с Лизхен, и свои слёзы поутру.
Во время болезни «батюшки» Пётр Алексеевич так отвык от его постоянной опеки, от мысли о необходимости женитьбы на нелюбимой Марии Меншиковой, что не мог даже представить себе возврата к прежней жизни.
Преодолев тяжёлую давнюю болезнь лёгких, Александр Данилович поправился и вновь принялся за разнообразные государственные и светские дела. Его особо заботило строительство своего загородного дома в Ораниенбауме, куда он уехал в конце августа 1727 года.
Молодой государь со всем двором и сестрой Натальей Алексеевной переехал в Петергоф.
30 августа в семье светлейшего князя Александра Даниловича намечались грандиозные торжества по случаю его именин.
К этому дню готовились загодя. Из теплиц в Петербурге были привезены созревшие к тому времени дыни и арбузы, готовились музыканты и певчие, с участием которых должно было пройти освящение церкви, построенной рядом с домом.
Однако к глубокому огорчению и разочарованию светлейшего князя, Дарьи Михайловны и особенно её сестры Варвары Михайловны, улавливающей все изменения, происходящие при дворе молодого государя, ни сам Пётр Алексеевич, ни знатнейшие вельможи на день именин Александра Даниловича к нему не приехали. В этом Варвара Михайловна увидела дурной знак и неоднократно говорила зятю:
— Ох, неспроста всё это, неспроста. Ты бы, Александр Данилович, побывал сам в Петергофе, разузнал бы, что там и как.
— Брось, Варвара Михайловна, — отмахивался от её тревожных предсказаний уверенный в своём могуществе светлейший:— Ну что за дела? Там при нём Андрей Иванович Остерман. Он мне недавно писал, что у них всё хорошо. Государь даже к занятиям пристрастился.
— Ох, не верю я ему, не верю, — качая головой, повторяла Варвара Михайловна. — Какой-то он больно скользкий, словно налим под корягой: и хочешь его на свет вытащить, да не можешь ухватить: так и соскальзывает с рук, так и соскальзывает.
— Ну уж ты, Варвара Михайловна, и скажешь — налим! — смеялся Александр Данилович. — Налим рыба смирная, лежит себе под корягой и лежит. Ты его не тронь, и он тебя не обидит.
— Ладно, ладно, — не соглашалась свояченица, — пусть он-то смирен, а кроме него там щук да прочих хищников полно. Одни Долгорукие чего стоят! Уж им-то палец в рот не клади.
— А никто и не собирается им пальцы в рот совать, на них у нас и острога найдётся, — серьёзно добавил Меншиков, перестав смеяться.
Однако когда ни на день именин, ни на освящение построенной церкви не приехал не только молодой государь, но и никто из родовитых вельмож, Меншиков обеспокоился не на шутку.
Прибыв в Петергоф, он не застал там юного монарха, хотел было повидать его сестру, великую княгиню Наталью Алексеевну, но и её не оказалось дома. Светлейший не мог даже себе представить, что, увидев его подъезжающим к дворцу, сестра государя Наталья Алексеевна, как расшалившаяся девчонка, выпрыгнула из окна первого этажа, благо оно было совсем низко, а под ним на клумбе росли уже начинавшие расцветать гвоздики и флоксы.
Вечером, узнав о приезде светлейшего в Петергоф, князь Алексей Григорьевич Долгорукий, неотступно следивший за двором государя и его сестры, вошёл в покои своего сына, князя Ивана, которые и в Петергофе располагались рядом с покоями государя. Долгорукий застал сына, лежащим на постели поверх дорогого атласного покрывала в верхнем платье, только снятые сапоги валялись в разных углах комнаты.
Заложив руки за голову и подняв согнутые в коленях ноги, князь Иван мечтательно смотрел в окно на уже прозрачное, по-осеннему бледное вечернее небо.
— Всё отдыхаешь, — чуть насмешливо произнёс князь Алексей Григорьевич, без приглашения сына усаживаясь в глубокое низкое кресло.
