Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
- Милости просим! Милости просим! - поясно кланялись высокому гостю боярин с боярыней.
Подошли с поклонами Улита и Яким, а следом за ними Овдотьица подтолкнула Рода.
- Славные у тебя дети, боярин, - похвалил Гюргий, глядя на Улиту.
- Моя кровь! - обнял Якима с Улитой Кучка.
- Поздравляю и с новообретённым сыном Петром, - впились в Рода маленькие глазки Гюргия. - Вылитый молодой Гюрята. Две капли воды! - не утерпел он прибавить.
- Мой христианский долг пригреть сироту, - пробормотал Кучка. - В честь него и пир.
- Помню Роговича, - вздохнул князь, не спуская глаз с Рода. - Случилась у нас нескладка, да зла я на него не держал, - произнёс он значительно и положил руку на плечо юноши, - Будь мне верным слугой.
Род склонил голову.
Гости рассаживались по поставу[78]. В челе стола - боярин с боярыней, князья Суздальский и Владимирский. Виновника торжества не по чину, а по случаю поместили рядом с Андреем Гюргиевичем. Якима по малолетству увели, а Улита осталась на пиру. Род заметил, что Андрей не спускал щёлочек-глаз с боярышни. Она была чудо как хороша. Привлекало червчатой яркостью подпоясанное прямое платье из золотой камки с широкими длинными рукавами, снабжёнными наручами. Пояс и наручи одного цвета, затканные золотым шитьём. Подол изукрашен каймой, а верх платья круглым отложным воротником. То и другое богато вышито. Потому что, как объясняла Овдотьица, нечистая сила не может ни войти, ни выйти через отверстие, защищённое вышивкой. Саму носительницу такого наряда, видно, не обременяла собственная красота. С детской игривостью она бросала тайные взоры через стол в сторону Рода, сидевшего рядом с Андреем, встречала пристальный взгляд князя и тут же отводила глаза.
Музыка приглушала застольные голоса. Слышали друг друга лишь сидящие бок о бок. Соседи Рода, князь Андрей по правую руку и Короб Якун по левую, своей значительностью стесняли его. Андрей с непроницаемым половецким лицом почти не замечал юношу. Он или опускал голову, поглощая яства, или поднимал её, пожирая глазами боярышню. Зато Якун оказался куда как разговорчив. Густая жёсткая борода его, коротко постриженная под Гюргиеву, то и дело мелькала перед вежливым Родом, вынужденным к нему оборачиваться.
- Говорят, ты со зверями в лесу на волчьем молоке вырос? - обдавал его боярин хмельным духом.
- В лесу вырос, - подтвердил Род. - Не со зверями, а с людьми и не на волчьем молоке, а на овечьем да козьем.
- Все равно лес - не город. Там жить тяжело, - пробасил Якун.
- Нет, боярин, - ответил Род. - В лесу деревья человеку силу дают. Они живут дольше, они крепче, вот и делятся своей крепостью. Особенно дуб, сосна, кедр, берёза. Не зря люди любят делать из дуба все от полов и лавок до ложек и гребней. И хороводы вокруг дубов водят, и костры из них жгут. А берёза жён питает силой. Женское дерево!
- Значит, от деревьев ты лишнюю силу взял? Значит, ты сильнее нас, горожан? - жуя, спрашивал Якун.
- Ну, жизнь иных деревьев короче нашей, - уклонился от прямого ответа Род. - Ель и осина не дадут тебе силы, боярин, а ещё твою отберут себе на потребу.
- Однако ты больше с дубами да кедрами знался, а? - смеялся, тряся окороченной бородой, Якун, - А мы, горожане, больше по ельникам да осинникам охотимся с соколами на зайцев. Мы, стало быть, слабее. А дай-ка я пожму твою руку?
Он, ухмыляясь, сжал крупную кисть юноши. И ухмылка внезапно схлынула с его лица, высокий боярский лоб покрылся испариной.
- Отпусти, - Он потряс под столом рукой и совсем иным, уважительным взглядом окинул юного соседа, - Вижу, вполсилы ты со мной поздоровался. Однако силен не по летам! Обмануться можно. Лешего принял за человека, вот мой обман.
- Я не леший, - возразил Род.
- Ну не поставь во грех, повороти в смех, - доброй улыбкой оправдался боярин. - Скажи-ка мне, лесной житель, что ты сейчас ешь? - спросил он, меняя разговор.
Род, ожидая подвоха, показал на своё блюдо:
- Гуся.
- Рыбу, а не гуся, - захохотал Якун, - Только здесь, в Красных сёлах на Мосткве-реке, готовят таких гусей. Выбирают из рыбы все кости, бьют её в ступках, пока не станет как тесто, потом в изобилии начиняют луком и шафраном, кладут в деревянные формы в виде барашков и гусей, жарят в постном масле на очень глубоких, вроде колодцев, противнях, чтобы прожарить насквозь, и подают. Кто не знает, примет за гусятину или баранину. Я тоже принимал поначалу, пока секрет не узнал.
Род с удивлением положил в рот кусок и ощутил отдалённый вкус рыбы.
- А что же ты, богатырь мой, не пьёшь, а закусываешь? - спохватился Якун, - Пиршественная чара пустовать не должна. Дай-ка налью тебе медку. Какой более уважаешь? Малиновый, черемховый, яблочный?
- Благодарствую, боярин, - отодвинул Род свою чарку. - Хмельных медов отродясь не пивал. Вот в тесном кругу попробую, тогда и на пиру осмелею.
- Меду не хочешь, инда испей вина, - не унимался Якун. - Чем наполнить твой кубок? Ренским аль романеей? Заморские нашим не чета: у нас - на хмелю, винограда нет. Хоть сказано: «Не упивайся вином, в нем же несть спасения», - однако познакомимся с тобой кубками. Как тебя звать-величать?
- Родислав Гюрятич.
- А порекло?
- Пётр.
- Ну, Пётр-Родислав, за твою силу. Чтоб достало её честно жизнь прожить.
Музыка стихла. Говор заполнил сени. Перекрывая его, князь Гюргий повелел:
- Пришла пора речей. Аршин сукна швецам и кувшин вина певцам!
Кучка одарил музыкантов, виночерпий обнёс их напитками, и гудцы, откланявшись, удалились.
- За нашего государя и моего дорогого гостя! - поднял свой кубок боярин Кучка и влепоту произнёс здравицу в честь Гюргия, сидящего по другую руку боярыни.
- Гляди-ка, - басил Роду на ухо Короб Якун, пока говорил хозяин дома. - Ендова-то в руках Степана Иваныча серебряная, с носиком, по венцу золочены травы резаны, весом полсемигривенки… Богат Кучка, местный властелин. И вмале, и ввелике богат! Да власть его клонится к закату. Даже самому долгому дню приходит конец. Так природой устроено.
Охмелел Якун Короб, заметно охмелел. Да и все охмелели.
- Помнишь, Громила, семилетье тому назад отличились мы под Рязанью? - через стол кричал Гюргий своему дружиннику.
- Это когда печенежский богатырь Темирхозя от нас побежал да на бегу был убит? - тихо спросил молчаливый Громила.
- Должно быть, опять ходили за зипунами? - ядовито вставил Кучка, намекая на зряшный поход.
- Доколе ты будешь ноздри мне щекотать, Степан? - вспылил князь. - Я долготерп. Но ты моё долготерпение не испытывай.
- Пока меня не сожгут, из твоей воли не выйду, - сразу осёкся Кучка.
- Тебя не сожгут, - пообещал князь, - По-христиански похоронят, а не по-вятски.
- Вятичи тоже христиане теперь, - робко возразил Кучка.
- Что это ты затеял строить на Боровицком холме, отец? - громко через стол перебил нехороший разговор Андрей.
- Детей наплоди сперва, - не мог угомониться Гюргий, сверля малыми глазками Кучку, - У меня одиннадцать сыновей и две дочки, а у тебя по одному каждого полу.
- Стал усыновлять чужих, - вставила Амелфа.
Подали плечо баранье жареное с подбелом. Это отвлекло.
- Что я надумал строить? - переспросил коснеющим языком Гюргий, оборотясь к Андрею. - Я много чего построил на Боровицком холме. На месте языческого капища - церковь Иоанна Предтечи, неподалёку - церковь Спаса на Бору. Дворец не хуже, чем в Кидекше на Нерли под Суздалем. Из Суздаля дорога в Киев через Козельск далека, а через Красные села намного ближе. Потому быть здесь большому городу. Вот десять лет назад в устье Нерли на Волге построил я город Скнятин. И тут построю. Будет город Москов - по имени реки. И все Красные села в него войдут.
- И моё Кучково? - мрачно спросил Кучка.
- И твоё Кучково. И Старое городище, и Заяузское… И потекут сюда товары со всех стран света.
- К нашей пристани у Николы Мокрого давно уж самые редкостные товары текут, - сказал Кучка. - Прошлую пятницу я для своей боярыни у восточных гостей[79] гурмыцкий жемчуг купил.
- Что за гурмыцкий жемчуг? - взглянул на Амелфу Гюргий.
- Пойдём, государь, покажу. Знатное огорлие[80], - встала боярыня. - В тёплых южных морях за этаким жемчугом ныряют на дно.
- Нырнём на дно, - тонко посмеиваясь, удалился с ней князь.
Пирующие поначалу этого не заметили. Лишь Короб Якун, опорожняя очередную чару, пробубнил:
- Корова не гостья, на повети сено видит.
Андрей был поглощён созерцанием Улиты и наконец обратился к Роду:
- Ослепительная у тебя сестра.
- Она мне не сестра, - сказал Род.
Владимирский князь за общим гомоном не расслышал его слов и сожалеюще затряс головой.
