Виктор Дьяков - Дорога в никуда. Часть вторая. Под чёрными знамёнами
ГЛАВА 11
Зима в Долине в начале 19 года вновь выдалась многоснежной, обещая сильный паводок и обилие влаги в почве весной. Обстановка в станице, поселках и деревнях оставалась относительно спокойной, ибо мобилизация молодых парней-новоселов 1898-99 годов рождения осенью прошлого года прошла достаточно формально. От призыва укрылось большинство потенциальных новобранцев. Казаки из отряда усть-бухтарминской милиции этих уклонистов особенно не искали, а обещанную специализированную команду из Усть-Каменогорска так и не прислали - там было по горло работы с такими же, из предгорных сел и деревень. Здесь же по-прежнему в станице и поселках казаки выжидали, когда там, в России верх окончательно возьмут белые, новоселы в деревнях теперь уже почти все - красные. Кержакам все едино, лишь бы их не трогали. Но, не смотря на столь разные социальные позиции, никто, что называется, резких движений не делал, соседей не трогал - война свирепствовала в стороне, и каждый надеялся на положительный для себя ее результат, в то же время, избегая непосредственного в ней участия. Пока что Тихону Никитичу удавалось поддерживать взаимоприемлемый компромисс, хрупкое равновесие, благодаря свей изворотливости и отдаленности от всех войсковых, отдельских, губернских, уездных властей, а главное, от неугомонного Анненкова.
Степан Решетников явился в станичное правление в новой зимней форме введенной Анненковым в атаманском полку, самом привилегированном в дивизии: высокая лохматая черная папаха, такая же черная английского сукна шинель с ярко красным башлыком. На левом рукаве шинели "угол" из черной и красной лент вершиной к плечу с "адамовой головой" (череп и перекрещенные кости) на нем.
Буквально с порога он дал понять Тихону Никитичу, что не просто нарочный, а лицо официальное:
- Господин станичный атаман, имею честь передать вам предписание от атамана Партизанской дивизии, полковника Анненкова,- с этими словами Степан подал Тихону Никитичу пакет, запечатанный сургучными печатями.
И атаман и тут же присутствующий станичный писарь с трудом сдерживались от смеха. Писарь, наклонившись над выдвинутым ящиком своего стола, кривил губы, чтобы не выдать улыбки, а Тихон Никитич стал покашливать в кулак, будто чем-то внезапно поперхнулся.
- Ну, ты Степа, молодец... орел, просто орел. Ух, как вас ваш атаман одевает... шинель-то... поди не нашенская... дорогая... Да, брось ты посла-то полномочного изображать, рассупонься, садись-ка вот, чай не чужие люди,- перевел официоз в легкую шутку Тихон Никитич.
Степан уже не мог и дальше держать весь этот форс, стушевался, расстегнул шинель, снял папаху, сел. В этом кабинете по-прежнему, так же, как и год и два назад, тепло, уютно, столы, стулья, чернильница с крышками, промокательное папье-маше, только над атаманским столом нет привычного портрета государя-императора. А во всем остальном... будто и не сменилась трижды власть, и не разгорается все сильнее пламя гражданской войны. Тихон Никитич в своем обычном рабочем кителе читал анненковское послание. Потом, чуть кивнув головой, отложил его.
- Этот циркуляр я не могу воспринимать как приказ вышестоящий инстанции. Я, конечно, понимаю, что твой командир самый влиятельный человек в области, но официально я подчиняюсь не ему, а атаману отдела Ляпину и войсковому атаману Иванову-Ринову. А они приказа о начале призыва казаков второй и третьей очереди пока не спускали, так что...
- Тихон Никитич, ты, конечно, не обязан подчиняться нашему атаману, но поверь мне, этот приказ о призыве вот-вот придет из Омска. Потому Борис Владимирыч и хочет за это время, покуда тот приказ дойдет набрать из наших фронтовиков хотя бы сотню, а лучше две, - Степан горячился, он ожидал именно такую реакцию Тихона Никитича и принялся его убеждать.- Они же все равно всех их призовут и угонят за Урал, воевать вдалеке от станицы. Куда сподручнее идти к нам, пока не поздно, и воевать здесь неподалеку, в Семиречье. Тут и в отпуск приехать недалеко и по ранению случ чего дома лечиться. Подумай Никитич, ей Богу лучше к нам. А воевать все одно придется, не избежать. Наш атаман специально целый полк формирует из казаков нашего отдела. Смотри, какая у нас кипировка и кормят хорошо. У атамана нашего жить можно, поверь.
Тихон Никитич внимательно слушал Степана и... решил, что переговоры с ним лучше вести без посторонних. Знаком остановив Степана, он выжидающе взглянул на писаря:
- Фадеич, ты кажется собирался в крепость, проверить слепки с печатями на складах?
Старый писарь сразу все понял, и ничуть не обидевшись, оделся и вышел.
- Так, что ты там говорил-то?...
Тихон Никитич и сам понимал, что призыв казаков-фронтовиков неминуем, вопрос только в сроках. Ведь к власти в Омске пришел человек, который ведет настоящую бескомпромиссную войну с большевиками и не остановится даже перед всеобщей мобилизацией. Потому предложение, с которым приехал Степан, вовсе не казалось ему неприемлемыми. А Степан видя, что Тихон Никитич колеблется, продолжал убеждать:
- Ты не смотри, что Борис Владимирыч такой молодой. Его сам Верховный уважает. Он его даже в генералы хотел, да тот сам отказался. Ему услужишь, и себе хорошо сделаешь. Я ж тебе Никитич как родне помочь хочу. Мужик ты умный, сам прикинь, что лучше тебе, его в друзьях или во врагах иметь. Если он просит, надо сделать...
А по станице тем временем передавались привезенное спутниками Степана известие совсем иного содержания, которое, тем не менее, имело очень "громкий" резонанс. Это было известие о том, что пьяный Васька Арапов ещё в декабре месяце на балу застрелил семипалатинскую барышню, дочь какого-то чиновника из областной земской управы. За это Анненков разжаловал его в рядовые казаки, отчислил из атаманского полка, и вообще известный в станице ухорез вновь чудом избежал расстрела. Именно эту новость обсуждали Полина со свекровью, когда Степан вернулся из правления после встречи с Тихоном Никитичем. Хмуро взглянув на невестку, он спросил:
- Иван где? Мне с ним край потолковать надо.
- О чем еще толковать, и так вчера заполночь заговорились,- недовольно отозвалась Полина.
- Вчера один разговор, севодни другой. Опосля того, как с папашей вашим Полина Тихоновна разговор имел, уже и расклад другой. Вы уж позвольте с братом родным потолковать,- с сарказмом, едва сдерживаясь, чтобы не взорваться, говорил Степан.
- Офицер, прежде всего должен научиться правильно разговаривать... севодни, опосля... Нет таких слов в русском языке!- в свою очередь неприязненно отреагировала Полина...
День воскресный, занятий в школе не было. Полина после замужества, не имея возможности шить новые платья, одевала поочередно старые, благо у нее их имелось много. Сейчас она была одета как богатая казачка, в кашемировую кофту с оборками с черной кружевной пелериной. А вот юбку не удержалась, перешила сама, заузила. Отчитав деверя, она, обдала его презрительным взглядом, резко встала со стула, на котором сидела, и демонстративно удалилась в свою комнату. "Ишь, фря, что не по ней сразу фырчит, грамотой попрекает, в своем дому как нахлебник себя чувствую. Шестидюймовкой бы ее по гладкой ж...",- непроизвольно родились у Степана мысли, когда он задержал свой взгляд, на туго охваченных материей и вызывающе покачивающихся бедрах невестки.
Отец и Иван появились к обеду. Они ездили за сеном на свои покосы, где у них с осени был сметан стог. Уединившись в горнице, мужчины закрылись и часа полтора о чем-то говорили, то тихо, то повышая голоса. Наконец, потерявшая терпение Полина настежь распахнула дверь, и не допускающим возражений тоном сообщила, что пора накрывать на стол. Степан вновь глянул на нее недобро - он никак не мог примириться с фактом, что невестка в доме командует, и с этим явно смирились, и мать, и отец. Видя, что Полина не довольна их "секретнечанием", Иван сразу после обеда отвел ее в их комнату и рассказал о встрече брата с Тихоном Никитичем.
- Завтра сам к нему пойду. Степан прав, надо сотню формировать и немедленно выступать в распоряжение Анненкова. Если так не сделаем, это и для Тихона Никитича может плохо кончиться, с огнем играет,- высказал он и свое мнение.
- Так ты, что и сам с этой сотней ехать собираешься!?- Полина сердцем почувствовала намерения Ивана, хоть он об этом и не обмолвился.
От осознания возможности скорой разлуки, она сразу побледнела, почувствовала слабость в ногах и бессильно присела на постель. Иван подсел рядом, обнял, привлек, попытался поцеловать, но жена, передернув плечами, молча отстранилась.
- Пойми, Поля, война идет, а я офицер, меня учили воевать. Я понимаю, Тихон Никитич хочет меня оградить, в штат милиции зачислил. Но я не могу так больше, мне стыдно за него прятаться, пойми меня,- шептал Иван, продолжая обнимать Полину, и ласково поглаживать изгибы ее тела.
