ГАРРИ ТАБАЧНИК - ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ
Образ молодого энергичного советского лидера стал ассоциироваться с происходящими в Советском Союзе изменениями, что еще больше увеличивая популярность Горбачева за рубежом, вызывало недоумение у советских граждан, которых, в первую очередь, интересовали успехи внутри страны. Если во внешней политике ему помогало сотрудничество западных держав, то во внутренней политике у него таких щедрых, идущих ему навстречу партнеров не было. Здесь он сам должен был показать, на что он способен. И вот через пять лет после начатой им программы реформ он признает, что никаких улучшений в жизни народа не произошло. В то время как в Китае, где впервые после многолетнего перерыва тоже увидели советского руководителя, экономические реформы привели к удвоению дохода на душу населения, в Советском Союзе он понизился.
По-прежнему советская экономика находилась в тупике. Терпела поражение и борьба с коррупцией. В Орджоникидзе, после того как было раскрыто, что город вот уже двадцать лет полностью контролирует мафия и арестовали ее главарей, союзная прокуратура, как и в застойные времена, увольняет ведущего расследование местного прокурора, приказывает арестованных выпустить и дело прекратить. Артисты приехавшей на гастроли знаменитой миланской оперы Ла Скала рассказывали, как у них на каждом шагу вымогали взятки. Возникла целая каста паразитирующих на кооперативах, на различных видах посреднической деятельности партийных и государственных чиновников, за огромные суммы выдающих разрешения, отпускающих дефицитные товары, заинтересованных в создании дефицита, специально создающих его, так как это открывает широкий простор для всевозможных махинаций.
Потерпела поражение и антиалкогольная кампания. Хотя его по-прежнему называют „минеральным секретарем”, пить меньше не стали, компенсируя недостаток водки самогоном и другими подручными средствами. Сокращение же потребления производимого государством спиртного привело к огромным потерям в бюджете, и от многих ограничений на его продажу пришлось отказаться. В конце 1989 года инфляция по официальным данным составляла 7,5%, на самом же деле из-за роста цен и отсутствия товаров она была намного выше. Представление о действительном уровне инфляции дает курс обмена доллара. В Москве на черном рынке за 1 доллар давали 15 рублей, а в других городах цена доходила до 20 и даже 30 рублей!
Таким образом, из первоначальной программы Горбачева осталась только гласность, за эти годы раскрывшая перед народом кровавые страницы его истории. Был опубликован „Архипелаг ГУЛаг”, но восстания, которое бы смело основавшую этот архипелаг партию, не произошло. Зато цена на черном рынке на книгу упала и интерес к ней убавился. В букинистическом магазине на Арбате продавали работу великого князя Николая Михайловича об Александре Первом, но гласность советской прессы еще не достигла такой степени, чтобы можно было открыто писать о том, что известный историк был расстрелян по приказу Ленина, который на просьбу Горького сохранить ему жизнь, ответил: „Нам историки не нужны”.
Теперь историки понадобились опять, поскольку требовалось устранить то, что генсек назвал „белыми пятнами”, имея в виду при этом, в первую очередь, те „пятна”, устранение которых служило политическим целям нынешнего руководства. Утверждение, что от советских людей была сокрыта правда только о некоторых периодах истории страны, что только они и являются „белыми пятнами”, затемняло тот факт, что вся советская история — одно сплошное пятно, и отнюдь не белое, а кровавое, правду о котором еще предстоит рассказать.
И все же нельзя отрицать, что гласность сыграла определенную роль в событиях в Восточной Европе. Поступавшие туда советские газеты, пусть и неполно и не касаясь самых верхов, все же обнажали, по определению советского философа М. Мамардашвили, „механизм принятия решений и действия лиц власти и показывали, что значит иметь возможность оспаривать эти решения и действия”.
Но следует ли ставить это в заслугу нынешнему хозяину Кремля? Пожалуй, все-таки прав А. Михник, писавший, что причину отступления тоталитарной диктатуры надо искать не в том, что люди не смогли бо-
лее терпеть ее, а в том, что ее отказались терпеть неодушевленные предметы, что это их „бунт заставил власти пойти на реформы. Общество оказалось бессильным перед лицом тоталитарной диктатуры, но и она оказалась бессильной перед лицом восставших радиаторов”.
В привлекшей к себе внимание в конце 1989 г. статье Л. Баткина „Сон разума. О социально-культурных масштабах личности Сталина” ставится вопрос: как мог долгие годы править страной глубоко невежественный, духовно примитивный человек, иными словами — посредственность, которую Троцкий называет гениальной, а Баткин — хамской? А как оценит личность Горбачева история?
В начале 1990 года это был уже не тот Горбачев, который пять лет назад считал, что быстрыми подтягиваниями гаек можно будет, следуя поучениям своего ментора Андропова, подправить систему, и „винтики”, если их подстегнуть плеткой дисциплины, станут работать лучше, и все поправится. Он проявил умение менять свои взгляды, что напоминает
о менявшем, как хамелеон цвет, учителе Андропова Куусинене. Хамелеонство — важнейшее качество партаппаратчика. Выработанная Горбачевым за годы его партийной карьеры способность к приспособлению сыграла свою роль. Теперь он повернул ее в ином направлении, приспосабливаясь не к требованиям вышестоящих партийных боссов, а к требованиям обстановки. Э. Шеварнадзе утверждает, что мысли об изменении советской системы вынашивались Горбачевым задолго до того, как он объявил о своей программе в апреле 1985 года.
Если это так, то почему он начал не с изменения доказавшей свою непригодность системы, а с попытки заставить негодную систему работать лучше, искоренив пьянство, коррупцию и неэффективность? Лишь через два года Горбачев приходит к пониманию, что этим дела не поправишь, и все же радикальных, порывающих с прошлым реформ не проводит,желания, как это сделали поляки, решительно порвать с прошлым, и от социалистической системы перейти к западной модели экономики, не проявляет. Поначалу уверенный, что приведший его к власти партийный и государственный механизм должен остаться без изменений, он решает изменить его лишь тогда, когда тот начинает угрожать его власти. Не сумевшему ничего за 5 лет сделать с экономикой, Горбачеву в феврале 1990 года не остается ничего иного как заявить: „Есть много людей, которые хотели бы простых решений, но их нет.”
И это наводит на мысль о том, что подлинная перестройка еще даже и не начиналась. Еще далеко до наступления такого времени, когда, как писал в заключение своего романа „Подросток” Достоевский, на которого Горбачев однажды сослался, как на источник понимания русского характера, появится „наконец-то хоть что-нибудь построенное, а не веч-
ная ломка, не летающие щепки, не мусор и сор, из которых вот уже двести лет ничего не выходит”. Надежды на то, что ломка прекратится и строительство наконец-то обретет пристойную форму, что наконец-то что-то стало выходить, появились в последнее пятидесятилетие перед октябрьской катастрофой. Захват власти большевиками надежды эти разрушил. Горбачевская программа действий их не возродила. Генсек все еще пытается перепрыгнуть через пропасть в два прыжка. Однако расходящийся с ним, по его словам, не в конечных целях, а в тактике, Ельцин утверждает, что если бы „Горбачев пал, и власть захватили бы консерваторы, произошел бы полный крах”.
В России всегда слишком много зависело от воли одного человека, стоящего наверху. Обычно лидер выражает то, что уже давно назревало в обществе. В России, а потом в заменившем ее СССР — иначе. Правители здесь, за редким исключением, никогда не выражали чувств населения. Они заставляли его воспринимать их собственные чувства, действовать согласно их желаниям, их воле. Представительных учреждений, где граждане могли бы выразить свои мнения, приглашавших их к участию в управлении государством, создано не было. Да и само понятие гражданина, которым каждый „быть обязан”, к чему еще в начале прошлого века призывал Рылеев, было чуждо. Граждан как таковых не существовало. Были подданные, а потом строители социализма — винтики. Никто не чувствовал, что его голос имеет значение, что он сам что-то значит, что он может и должен участвовать в жизни страны. Каждый был Акакием Акакиевичем, давно утерявшим и шинель, и понятие о каких-либо правах. Оставались только обязанности, которые несли, ожидая дарования прав сверху. Понимая, что все зависит только от государя, советник Александра П граф Лорис-Меликов, один из авторов проекта, который „открыл бы путь к мирному переходу от самодержавия к полу-конституционной монархии”, взволнованно восклицал:
