Шпионы и солдаты - Брешко-Брешковский Николай Николаевич
Посланные в разведку драгуны вернулись. Они побывали в немецком городке, островерховая кирха которого иглою пронизывала ясные небеса впереди, в трехчетырех километрах. Там — хоть бы одна душа человеческая! Вымер город, все бежало. Только что бежало. Следы "горячие" — в буквальном смысле слова. Спешившись, драгуны вошли в один дом и наскоро пообедали еще неостывшим картофельным супом…
Ротмистру Попову приказано было вместе с его эскадроном занять покинутый город.
— По крайней мере, заснем по-людски. Я восемь суток не раздевался, — говорил Попов едущему рядом с ним Троссэ.
Старый легионер, просившийся в добровольцы, и не в пехоту, а в конницу, назначен был в эскадрон к Попову. Кроме Троссэ было еще девять человек охотников, — сплошь все кавказская молодежь в черкесках, с тонкими, как у девушек, талиями. И вышло само собою так, что эскадронный отдал всю эту молодежь, или, как называл ее Попов с презрительной ласковостью, "иррегулярную кавалерию", под опеку старого африканца, которого оценил с первых же шагов совместной "работы".
— Берите себе эту иррегулярную кавалерию и делайте с нею, что хотите… Я вполне доверяю вам!..
Не прошло и нескольких дней, как Троссэ с избытком оправдал доверие эскадронного.
Без малого полжизни дравшийся в колониях, он личным опытом изучил полный предательского коварства способ ведения войны со своими черными и желтолицыми противниками. И весь этот мудрый опыт из африканской пустыни и джунглей Индо-Китая он перенес на лоно чистенькой, чопорной и аккуратно выметенной природы восточной Пруссии.
Разведка была так поставлена у Троссэ, можно было подумать, что он знает не только передвижения, но и мысли неприятельские. Поперек лесных дорог он устраивал проволочные заграждения. Точно в капкан или мышеловку попадали в них не только большие разъезды, но и целые эскадроны пруссаков. А "иррегулярная кавалерия", частью превращенная в пехоту, ибо лежала у дороги, затаившись в кустах, частью ставшая воздушной конницею, так как забиралась на деревья, — снизу и сверху жесточайшим огнем расстреливала ошеломленное, сбившееся в беспорядочную гущу, лошадиное и человеческое месиво…
Однажды таким образом Троссэ взял в плен бронированный автомобиль со штабом германской дивизии. Получил за это Георгия. Словом, что ни день, то новый какой-нибудь подвиг.
И неутомимость при этом — изумительная. Уж на что кавказцы народ привычный, выносливый, а даже и эта молодежь в папахах и черкесках пасовала перед железным стариком. По восемнадцати часов не слезал с коня, и хоть бы что — ни в одном глазу!
Ехавшие в голове эскадрона тучный с короткой шеей Попов и сухой, весь из нервов, Троссэ — были фигуры на диво контрастные. "Пешком" Попов казался вдвое толще. На коне же совершенно преображался. Вдруг худел, неизвестно куда подбирая часть тела, которую французы галантно называют "la naissanse de jambes" [8], и посадкой его можно было залюбоваться…
Попов известен был во всей русской коннице своим искусством буквально срастаться с лошадью. Раз одна высокопоставленная особа делала инспекторский смотр полку. А потом все офицеры верхом провожали высокого гостя на железнодорожную станцию, за двадцать пять верст. Попов, как выехал, положил четыре пятака следующим образом: два на каждое стремя, придерживая их подошвами, это называется "играть стременем", а два между седлом и каждым коленом. И лишь у самого вокзала, спешиваясь, вынув из стремян ноги и расставив "шенкеля", он уронил на землю все четыре пятака. Этот труднейший трюк привел всех в восторг, а высокий гость, сняв с себя золотые часы, пожаловал их Попову…
Горячили своих маленьких горбоносых "звездочетов" молодые кавказцы, грудью припадавшие к луке.
— Эх вы, иррегулярная кавалерия! — улыбнулся в свои рыжеватые густые бакены Попов, не признававший ни казачьей, ни кавказской посадки.
Серым полотнищем уходило шоссе. Впереди, у горизонта, обозначались крыши городка и над ними — шпиц кирки. День был серенький, и сквозь матовый алюминий облаков дразняще как-то, чуть заметно обозначался круг солнца.
— Кажется, неприятельский разъезд, — заметил Троссэ, прищурившись в осенние прозрачные дали.
Попов вооружился биноклем.
— Да, верно. Однако, милейший Троссэ, у вас по природному цейссу сидит в каждом глазу.
Красивый, смуглый, носатый чеченец с черным пушком над верхней губою, весь загоревшись, подлетел к эскадронному:
— Гаспадин ротмистр, разрэшите… Разрэшите, га-спадин ротмистр…
— Что такое?..
Юноша выразительно махнул нагайкой по направлению немецкого разъезда.
— Далеко ведь. Около двух верст, поди… Уйдут, как от стоячих?.. А?..
— Гаспадин ротмистр, разрэшите! — с мольбою и чуть ни со слезами просил чеченец.
— Ну, валяйте… иррегулярная кавалерия…
С удивительной сочностью выходило у Попова это "иррегулярная кавалерия".
Кавказцы, заломив косматые папахи, нахлестывая своих "звездочетов", вынеслись полевым галопом. Только по камням копыта зацокали.
— Месяц-другой по этим проклятым шоссейным дорогам, и весь конский состав к черту! — с досадою сетовал эскадронный старому африканцу. — Сколько мы не брали в плен немецких кавалеристов, и у всех лошадей ноги разбиты. И все по милости шоссейных дорог. Камень…
Кавказцы распластываются уже далеко впереди. Германский разъезд о десяти конях бросился наутек по направлению к городу.
— А ведь догонят, — заметил Троссэ.
— Догонят, чего доброго, — согласился Попов, — и вырежут всех до одного. А когда вернутся с немецкими лошадьми в поводу и спросишь: "Где же пленные?" — у них один ответ: "Сапрротивлалысь"… Иррегулярная кавалерия!..
Впереди эскадрона, шагах в тысяче, на шоссейную дорогу с пересекавшей ее проселочной, въехала нагруженная каким-то скарбом телега. И на ней — две фигуры.
— Мужчина и женщина, — сказал Троссэ.
— Мужчина и женщина, — скрепил глянувший в свой цейс Попов.
Телега медленно двигалась. Между нею и эскадроном все уменьшалось пространство. Обе фигуры, немецкий мужик в шляпе и баба, завозились над чем-то.
По лицу Троссэ пробежала судорога… Старый африканец, дав шпоры, вынесся вперед, осадил коня, сорвал с плеча карабин и почти не целясь выстрелил раз и другой…
Баба в платке мешком свалилась с телеги, а мужик так и остался лежать на своем скарбе.
— Вы с ума сошли… Нельзя же расстреливать мирное население! — вскипел Попов, догоняя Троссэ.
— Это — такое же мирное население, как и мы с вами, ротмистр, — спокойно отвечал Троссэ, вешая за спину карабин. — Не угодно ли убедиться. Я уверен, еще минута, и они обстреляли бы наш эскадрон из пулемета… Прав я или нет, сейчас убедимся…
Троссэ и Попов, два офицера и вахмистр окружили телегу. Баба, разметавшаяся на пыльном шоссе, еще стонала, царапая скрючившимися пальцами камни. А мужик неподвижным пластом лежал на телеге, раскинув руки. Словно защищая свое добро. Все спешились. Троссэ разгреб у задка телеги сено, вышвырнул два пустых ящика — и показался новый, ловко замаскированный пулемет.
— Как вы могли угадать? Какой вы дивный стрелок! — всплеснул руками восторженный корнет Имшин.
— Инстинкт! — пожал плечами с улыбкой Троссэ. — И кроме того, подозрительно: мирное население от нас убегает, напуганное баснями о зверстве русских войск, а эти — вдруг ни с того ни с сего… Но погодите… это еще не все…
Старый легионер подошел к бабе с навылет простреленной грудью, она продолжала стонать, — и одной рукой сорвал закутывавший голову и лицо платок, другою — поднял юбки. Под юбками оказались офицерские сапоги и синие панталоны с красным кантом. Через всю голову шел сквозной английский пробор, а над верхней губою — выбритые усы. Какой-нибудь юный лейтенант, жаждавший подвига?.. Убитый мужик при ближайшем рассмотрении оказался нижним чином. Поверх мундира — поношенное штатское пальто.
