Виктор Московкин - Тугова гора
Вся игра и была в том, что княгиня со своими девушками никак не могла поверить, будто князь разнемогся, отказывалась идти к нему в город. И вот уж слуги говорят:
Скажите княгине:
Князя-то хоронить хотят.
Спохватилась княгиня, всплескивает руками.
После девушки отправились на ржаное поле — «хоронить князя». Юноши шли за ними — каждый старался не выпускать из виду свою избранницу.
На краю поля князя заставили ходить по кругу. Потом мальчик собрал примятые колоски, стал раздавать девушкам. Получив свой колосок, каждая отбегала в сторону, таилась, — кто бы не подглядел, как она выбирает зерна. Если зерен окажется много, да еще четное число, — славный жених ждет девушку.
4
Девушка с любопытством разглядывала Василька. Он был красив, строен, гибок. Глаза излучали восторг.
— Пойдем, — властно позвал он.
По лицу девушки скользнула гордая усмешка.
— Куда зовет меня молодой повелитель?
Парень вспыхнул от насмешки, но упрямо сказал:
— В ночь праздника расцветает папоротник. Кто увидит его цветок, тому будет много счастья. Я покажу тебе, где растет папоротник.
Раздвигая ветви руками, он шагнул в чащу леса. Девушка, колеблясь, осторожно пошла следом. В лесу было тихо и сыро.
— В эту ночь люди купаются в лесной росе, — сказал Василько, он дождался, когда она подойдет, взял за руку. — Роса исцеляет хворых и дает силу здоровым. Так говорит Кичи.
— Это тот старик, у которого темный взгляд?
— У жреца Кичи ясный взгляд, — возразил Василько. — Мудрость чтят…
— Когда он смотрел на меня, его взгляд был темен, — сказала девушка.
В лесу развиднелось — стало много берез. Отяжелевшая от ночной сырости густая трава опутывала ноги.
На опушке, заросшей высоким папоротником, Василько остановился. На поляну опускался туман — сыро, неуютно, боязно. Девушка беспокойно оглядывалась. Она слышала таинственные шорохи, которые пугали ее; она сама жила в таком же лесу и к нему привыкла, просто все сегодня было для нее необычно. Василько ласково дотронулся рукой до ее щеки. Девушка вздрогнула и отстранилась, во взгляде было смятение.
— Я не вижу ни одного цветка, — тихо сказала она.
— Надо смотреть долго.
— Не вижу, — упрямо повторила она.
Василько удивленно спросил:
— Разве, где ты живешь, нет леса? Ты откуда?
Она зябко повела плечами.
— Я из-за озера. Там такой же лес, но этот меня почему-то пугает. Мы живем с дедушкой.
— У нас будет огонь, — успокоил Василько. — Станет веселее, и ты согреешься.
Он оглядывался, выискивая в рассеивающейся темноте сухое дерево. Потом опять взял ее за руку и повел к месту, которое показалось ему удобным для костра.
Треск сучьев впереди заставил его мгновенно насторожиться. И в то же время темная громада зверя поднялась на их пути. Встревоженный, сердитый рев медведя пронесся по опушке.
Парень шагнул к стоявшему на задних лапах зверю.
— Великий бог будет недоволен тобой! — громко крикнул он, предостерегая зверя от нападения. — Сегодня бог милостив к людям. Иди спроси, мы только оттуда.
Более грозный рев заставил Василька вздрогнуть. Он резко оттолкнул от себя девушку и выхватил из-за голенища нож.
— Зачем ты не предупредил нас раньше? Кто знал, что это твои владения? Мы нашли бы другую поляну. А теперь иди, я встречу тебя.
Зверь еще раз коротко рявкнул, повернулся и медленно затрусил прочь, хрустко ломая сучья. С каждым скачком он обиженно рыкал.
— Хозяин леса устыдился, — торжествующе сказал Василько оцепеневшей от страха девушке. Он снова провел рукой по ее холодной щеке. На этот раз она не отстранилась.
— Ты мне еще не сказала, как тебя зовут?
Она усмехнулась, приходя в себя. Этот диковатый, смелый парень ей нравился.
— Повелитель лесных зверей опомнился, — сказала она. — Почему ты не спросил об этом раньше? Тебя я знаю. А меня зовут Россавой. Дедушка зовет Росинкой.
— И я буду звать тебя Росинкой? Но откуда ты меня знаешь?
— Твоя мать Евпраксия Васильковна приходила к дедушке. Это она пригласила меня на праздник.
— Ага, — неопределенно сказал он. Он надрал бересты, у старой ели наломал нижних сухих веток. Веселый огонек, пока еще слабый, осветил их лица.
— В твоем колоске было много зерен?
— В моем колоске не было зерен. Когда я брала его, подул ветер, и они рассыпались.
Юноша с тревогой посмотрел на нее.
— Может, ты не заметила?
— Я не видела ни одного зернышка.
— Это плохая примета, — огорченно сказал Василько.
5
Голубая ночь. Крупные звезды в высоком небе. Назойливо гудят комары, да скрипит дергач в высокой траве у озера. Люди у шалашей притомились, многие спят на подстилках из еловых веток, другие негромко разговаривают. Насытившиеся старцы уронили головы на грудь, посапывают. Евпраксия Васильковна рассеянно смотрит на огонь. Рядом с ней бодрствует Кичи.
— Сын должен быть в послушании…
Женщина прислушалась, насторожилась. Но старец жует вялыми губами и ничего не объясняет.
— Ты недоволен моим сыном?
— Я видел его с девушкой. — В голосе Кичи чувствуется явная тревога. — Кто она?
Старый Перей с трудом поднял голову, уставился на жреца.
Василько ушел с гостьей из-за озера, — пояснил он. — Ладья, на которой она приплыла, быстра, как птица, легка, как ветер. Я знаю, кто она, их жилье у Гнилой протоки.
Кичи взволнованно заерзал на мягкой подстилке. Дряблые щеки его гневно дернулись.
— Кругом мор, обиды обильные… Воинство поганое рыщет, того гляди, наскочит сюда. Время ли гостей принимать. Закрыть все тропы, таиться. Всё порушат, когда придут, всё… Зачем пришел ярославский кузнец?
— Привечаем тех, кого знаем, кто нужен, — сердито сказала Евпраксия Васильковна. — И то уж скрылись, отгородились от людских горестей. Словно и не русичи.
— Ладно, кузнец… Девка зачем нужна? — не унимался Кичи.
— Внучку бортника Савелия пригласила я. Пусть побудет на празднике.
— Вот, вот, — сварливо буркнул Кичи.
Евпраксия Васильковна промолчала. Когда-то и она хотела жить тихо, покойно, когда укрылась здесь с малым дитем. Но ушли те думы вскоре — невозможно жить прячась.
— Ты смотрел мою судьбу, — переменила она разговор. — Почему не сказал, откуда будет беда?
Тусклые, мелкие глаза Кичи совсем прикрылись. Произнес тихо:
— Беда будет исходить от тебя. Так показывают тайные знаки…
— Ты мудр и много знаешь, — побледнев, сказала Евпраксия Васильковна. — Но сейчас небо замутило тебе разум.
— Небо сегодня чистое. — Кичи склонил голову, прислушался к своим словам: не говорит ли в нем раздражение.
— Кругом много звезд, — добавил он.
Кряхтя, поднялся, поманил старого воина. Когда отошли от шалаша, Перей склонил ухо к шепчущим губам старца.
— Та… девка, отроковица, пусть возвращается, откуда пришла. — Кичи вспомнил восторженный блеск глаз Василька, забеспокоился больше, торопливо договорил — Пусть не мешкая… Ты скажешь ей об этом.
— Но, господине, — растерялся старый воин, — в праздник мы привечаем всех, жданных и заблудших. Девушка из-за озера — наша гостья.
— Ты убьешь ее, если она не послушает.
Перей отшатнулся. Мертвенная бледность на морщинистом лице жреца напугала его больше, чем сами слова.
— Так надо, — закончил Кичи.
Старый воин нерешительно шагнул в темноту.
К шалашу, мягко ступая в кожаных постолах, подошел Дементий, поклонился Евпраксии Васильковне.
— Садись, Дементий, — ласково сказала она, указывая место подле себя. — Где задержался, что вижу тебя так поздно? Или лихо какое случилось в пути?
— Не хотел до времени докучать тебе, голубушка Евпраксия Васильковна, сидел у другого костра.
— Пошто обижаешь меня, Дементий? Разве ты не желанный гость? Память не изменяет мне, что ты был добрым другом моего Лариона. Мой дом — твой дом.
— Негоже так говорить, Евпраксия Васильковна. Не держу в себе ничего такого. Старцы твои смутили меня, боялся не в лад сказать.
— Знаю твою нелюбовь к старцам, сама труд великий беру на себя, сдерживаясь. Испей меду и скажи здоровье княгини Марины Олеговны. Крепка ли она?
— Крепка и светла лицом.
— Здоров ли князь Константин Всеволодович?
— Здоров, да только все дни в заботе.
— Али все с монахами книжную цифирь просматривает? В чем забота?
Добрые внимательные глаза кузнеца посуровели. Осторожно отставил пустую чашку, сказал глухо:
— Другие заботы тяготят. Молод, нетерпелив, легко ли сносить обиды. Сегодня поутру еще большой оружный отряд прибыл. Басурманин поживу ищет: богат град Ярославль торговлей и ремеслами, ой, как богат!
