Анатолий Лысенко - Хомуня
Козьма же, наоборот, все это считал делом несерьезным, твердо был убежден, что никакое ремесло ничего не стоит, если у народа нет сильной рати, способной защитить родной дом от супостатов.
3. Аримаса и Русич
Каждый вечер, еще до захода солнца, Мадая сильно клонило ко сну. Он словно проваливался в бездну, и ничего не мог с собой поделать. И просыпался Мадай в одно и то же время, когда Аримаса укладывалась спать. Он старался не кашлять и не ворочаться с боку на бок, чтобы не потревожить дочь.
О чем только ни думалось бесконечно длинными ночами. И о Сахире, старшей дочери, которую забрал себе в жены Бабахан; и об Аримасе, на которой, к несчастью, до сих пор никто не женился. А пора бы ей иметь мужа, рожать детей. Давно пора. Мадай подсчитал и удивился — два полных круга и еще один год прожила Аримаса, двадцать пять лет!
Как же он мог допустить такое? Юноши уже не возьмут Аримасу, а вдовец не находится. Почему так получилось? Ноги, руки у нее на месте. Стройна. Лицом — дай бог каждой иметь такое, сам бы целовал ее глаза и губы. Нет, Аримаса у него красивая. Пожалуй, получше Сахиры. А, впрочем, может, он и не прав. Сахира не родная ему дочь. Он всегда больше любил Аримасу.
Правда, чуть грубоватой стала Аримаса в последние годы. Но это потому, что ей самой приходится делать всю мужскую работу. И на зверя охотиться, и поле рыхлить, и рожь убирать. И вдруг подумалось: из-за него, из-за Мадая, никто не захотел жениться на Аримасе, брать к себе в дом беспомощного, ворчливого старика. Кому захочется возиться с таким?
Раньше у Мадая много скота было. А теперь только лошадь и корова. Бедно стали жить. Оно и понятно. Если мужчины в доме нет, о каком богатстве может идти речь. Сам Мадай уже давно не способен работать. И днем и ночью валяется на кошме. Наверное, в селении и не помнят, что Мадай был когда-то лучшим охотником. На медведя всегда в одиночку ходил. Вон сколько шкур по сакле разбросано. Шестьдесят пять лет ему было, когда родилась Аримаса. К тому времени оба сына, которые родились от первой жены, погибли. Он остался один и привел к себе в дом рано овдовевшую женщину. Ребенка от первого мужа, Сахиру, она родила уже в его сакле. Года через три принесла ему и Аримасу. Только сама прожила недолго. Но в третий раз Мадай жениться не стал. Сам растил дочерей. У других деды моложе, чем у Аримасы отец.
Мадай прислушался, ему показалось, будто в горах заревел медведь. «Нет, это не медведь, — сам себе прошептал Мадай. — Гроза? Еще рано, весна только начинается».
А рев становился все громче и громче. Скоро он перерос в сплошной грохот, будто все горы рушились разом. Вскочила Аримаса, раздетая, заметалась по стынущей сакле. Подбежала к Мадаю и опустилась перед ним на колени.
— Отец, я боюсь! Надо спасаться! Что это?
Рев и грохот были уже рядом, ржала и рвалась с привязи лошадь, мычала корова, земля дрожала, и Мадай уже не слышал последних слов Аримасы. Что-то тяжелое глухо ударило в саклю, она вздрогнула, покосилась, но устояла, только бревна натужно заскрипели, возвращаясь на прежнее место. По сакле пронесся ветер, костер разгорелся сильнее. И сразу все стихло. Аримаса лежала, тесно прижавшись к отцу, и плакала громко, навзрыд, как иногда в детстве.
Мадай молча гладил ее распущенные волосы. Ему жалко было Аримасу. Из-за него не решилась бежать из сакли. Но, кажется, все обошлось. Теперь он догадался, что гремело за стенами.
— Успокойся, Аримаса. Все уже позади. Рядом прошла лавина. Успокойся, дочь.
Когда костер совсем погас и небо утренним светом заглянуло в дымовую дыру, Аримаса успокоилась и, обессиленная, уснула в объятиях отца. Уснул и старый Мадай.
Разбудила их корова. Она глухо мычала, звала хозяйку — вымя распирало молоко. Аримаса встала с трудом. Мадай посмотрел на нее и ужаснулся. Даже при тусклом свете видно, как вспухли и налились кровью глаза дочери.
Полсть, которой закрывали дверной проем сакли, почти до половины была завалена снегом, и Аримасе пришлось немало потрудиться, чтобы выбраться наружу.
Выбравшись, Аримаса взглянула в сторону селения и закричала в ужасе. Вместо селения увидела нагромождения плотно сбитого снега с торчащими скелетами обломанных деревьев. Она взбежала наверх и посмотрела вокруг. Далеко, за широкой грядой, одиноко зияли пустыми дверными проемами несколько полуразрушенных домов. Кругом было тихо и безжизненно.
Мадай тоже выполз и печальными глазами уставился на мертвые снежные глыбы.
После завтрака Аримаса пробралась к уцелевшим домам. Поняла, что оставшиеся в живых люди в спешке покинули свои сакли и ушли из долины. Она с радостью отметила, что сакля Бабахана и Сахиры, стоявшая на краю селения, пострадала меньше всех. Значит, сестра не погибла. Собрав брошенные домашние вещи и сложив их в одну кучу, Аримаса вдоль снежной насыпи перешла на противоположный берег небольшой речки — лавина докатилась даже туда, где начинаются высокие, отвесные скалы, поверх которых проходила дорога на город Аланополис.
Как и предполагала Аримаса, под скалами, у Хвоста еминежа, торчащего из недр земли в нескольких шагах от обрыва, можно было на лошади обогнуть язык лавины и добраться к покинутым домам.
Когда снова перешла речку, только теперь с другой стороны белой насыпи, ближе к своей сакле, увидела скрытую огромными, как валуны, плотно сбитыми комьями снега корову — лишь голова и видна была. К удивлению Аримасы, корова еще дышала, но уже почти не открывала глаз.
Аримаса побежала в дом, взяла нож, топор, большую корчагу и вернулась обратно.
Расчистив снег, Аримаса отрубила голову корове и собрала кровь в корчагу. С тушей она провозилась целый день, но выкопала из снега все мясо и перетаскала в саклю. Следующий день она потратила на его обработку, чтобы не пропало. Часть пересыпала солью, часть потушила, окорока повесила вялить на высоко обрубленные сучья сосны, которая росла у самой сакли.
Шли дни. Снег полностью растаял. Аримаса надеялась, что сородичи все же надумают побывать на месте бывшего селения, и тогда, может быть, помогут перебраться на новое место, туда, где теперь, наверное, они уже построили себе новые жилища. Но за все лето так никто и не приехал. Только на противоположной стороне, поверх скалистой гряды, иногда проходили караваны. Некоторые шли из Грузии в сторону Куфиса, но чаще видела тех, кто наоборот, поднимался вверх из долины Куфиса в Грузию. Аримаса издали смотрела на людей, но никому из них не было дела до затерявшейся под утесом одинокой сакли. А может, оттуда ее, эту саклю, и не видно за соснами?
Но зато свободно было на поле, где росла многолетняя рожь, — одно, хоть и горькое утешение. Никогда еще Аримаса не привозила в саклю столько зерна. Им с отцом хватит года на два, а может, и больше. С ячменем получилось хуже, слишком мало его посеяла. Придется гнедому больше довольствоваться сеном. Сена она постаралась запасти вдоволь. Лучшее, из самой молодой травы, Аримаса сложила в сакле отдельно: скоро у коровы должен появиться теленок.
Зима пришла внезапно. Стоял теплый безветренный день. Солнце так прогрело землю, что Аримаса босиком ходила к роднику и ноги не мерзли. Но к вечеру небо покрылось тучами, заморосило, потянуло холодом. Ночью выпал снег. Три дня Аримаса только тем и занималась, что отгребала его от входа в саклю, расчищала дорожку к воде.
Потом снова заиграло и пригрело солнце. В ущелье потеплело, снег осел, стал упругим. За ночь приморозило, и он уже не проваливался под ногами. Аримаса отправилась в лес, отыскала звериные тропы, поставила ловушки.
Едва вернулась, с гор спустился туман. К утру и сосны, и крыша сакли, и дорожка — все обледенело. Было очень скользко, и Аримаса, чтобы легче идти к ловушкам, взяла старую отцовскую пику — опиралась на нее и долбила лунки на крутых подъемах.
Старый Мадай тоже не сидел без дела. Когда туман уплыл вниз по ущелью и солнце наполнило долину теплым воздухом, Мадай, захватив два длинных тисовых прута, нож, полосы мягкой кожи, небольшую полсть, выполз из сакли.
Бросив полсть на пригреве, он уселся на нее и начал мастерить ловушки. Раньше он много делал ловушек и на оленя, и на зайца, и на лису. Аримаса здесь же, в селении, меняла их на соль, ткани, ножи. Удачливые охотники — то ли от щедрости душевной, то ли жалели старого Мадая, — но одаривали Аримасу купленными в Аланополисе готовыми халатами, шароварами, и еще разной одеждой и обувью. Теперь же ловушки без дела висели на стене сакли. Но Мадай не обращал на это внимания, если чувствовал в себе бодрость, снова принимался за дело. В селении считалось, что никто лучше Мадая не знает повадок диких животных. Ловушку он делал так, что зверь, казалось, сам рвался в петлю, едва дождавшись, пока охотник поставит ее на тропе.
Согревшись на солнце, Мадай незаметно уснул. Проснулся, когда снизу, от реки, потянуло холодом, и туман снова начал подступать к сакле.
