Алексей Гатапов - Тэмуджин. Книга 1
Сорхон был уверен, что вся эта нечисть, падкая на легкую поживу, сейчас роем кружится вокруг. А во время объездки молодые кони особенно уязвимы. Они пугливы и злобны, души их мечутся в страхе и легко могут покинуть свои тела. Тут-то и подстерегают их потусторонние духи, невидимые для людских глаз. Обычно от этого и начинается падеж в табунах. Того, кто забыв про это, даже нечаянно пугал лошадей в пору сумерек, Сорхон жестоко наказывал плетьми.
После работы табун гоняли на водопой, купали их в броду. Купались сами, смывая с себя дневную усталость и пот. Пока резали овец из жиденькой отары, что паслась в сторонке, и варили мясо в больших походных котлах, темнело. С десяток с лишним костров до поздней ночи ярко светили во тьме. Протяжные песни о далеких походах предков, веселый гомон молодых голосов, то и дело перекрывавшиеся громами хохота, разносились далеко по степи.
С отъездом Есугея-нойона, несмотря на твердую руку Сорхона, как-то неуловимо повеяло вольным духом. Пропала деланная скромность среди старших парней, громче стали их окрики на младших, щедрее стали подзатыльники.
Тэмуджин после первой оплошности с иноходцами еще один день пробыл с ними, а потом Сорхон перевел его на объездку. На смену ему заступил парень старше его года на три, на его глазах объездивший четырехлетнего дикаря, и, увидев это, Тэмуджин успокоился окончательно.
Поздним вечером, рассевшись вокруг догорающего костра, парни доедали мясо из котла, из засаленных, черных от грязи и жира деревянных чашек хлебали суп с густым крошевом дикого лука и черемши. С далеких северных гор с ветерком доносилась слабая, еле ощутимая прохлада.
Тэмуджин, насытившись, лежал на траве, облокотившись о сложенный вчетверо потник. Наискосок против него сидел Бэктэр с поджатыми под себя ногами, сухой травинкой ковырял в зубах, исподлобья глядя на пламя костра. Тэмуджин не переставал удивляться тому, как сильно изменился тот после приезда сюда. Дома угрюмый и нелюдимый, здесь он быстро сошелся со всеми, стал вдруг весел и разговорчив. С Тэмуджином он стал держаться вызывающе независимо. Особенно заметно это стало с отъездом отца: Бэктэр перестал разговаривать с ним совсем, на вопросы неприязненно бросал одно-два слова и отворачивался.
Кострища здесь разделялись по возрастам объездчиков, и они, оба года кабана, попали к одному котлу, но жили между собой почти как незнакомые. Тэмуджин видел, как того пьянила здешняя воля. Здесь считались с сильными и ловкими, и Бэктэр изо всех сил старался показать себя. Без страха он вскакивал на обезумевшего дикаря, неутомимо выдерживал его метания и прыжки, падал и тут же снова оказывался в седле, неотвязным упорством укрощая его нрав. Вскоре его заметили, похвалил сам Сорхон, что было редкостью, и он уже на равных разговаривал с парнями постарше. На ровесников он теперь посматривал уже свысока.
Тэмуджин, хотя ему такое поведение Бэктэра и не нравилось, не мог одернуть его: внешне тот не нарушал порядка между ними. Но внутренне он чувствовал, что тот вступил с ним в противостояние и пытается поставить себя выше него, и это сильно задевало его самолюбие. Бэктэра с малых лет приучали слушаться и подчиняться ему, и тот раньше не прекословил. Но в последние годы во внешне равнодушном, отрешенном его взгляде Тэмуджин стал чувствовать затаенную злобу. Такая злоба бывает у прирученных волков: они, вроде бы, и подчиняются хозяину, но все же таят в мерцающих своих глазах извечную звериную жажду воли и неповиновения. Однако Тэмуджин твердо знал о законности своего старшинства.
«Я старше по роду, и он должен смириться передо мной, – твердил он про себя, думая об отношениях между ними. – Будь на его месте я, пришлось бы смириться мне – все справедливо».
Он лежал со смутными мыслями об этом, рассеянно слушал парня из рода оронар, приехавшего в гости к генигесам и оставшегося здесь, чтобы заработать у Есугея.
– У нас на камышовых озерах гусей больше, чем комаров, – хвастливо рассказывал тот. – Бывает, одной стрелой убьешь двух и еще третьего подденешь.
– Неужели так густо? – насмешливо переглядывались парни. – Так у вас не озера, а настоящие котлы с мясом. Камыши поджечь – и суп будет.
– Ха-ха-ха…
– И скот не надо резать.
– Все племя может десять лет кормиться возле одного такого озера с супом.
– А мы, когда будем готовить мясо на зиму, скот у вас будем воровать.
– Правильно!
– Осенью соберемся.
– Зачем им скот возле таких озер!
– Одна обуза.
– Ха-ха-ха…
– Молчите, не нужно заранее себя выдавать…
– Это на каких озерах так стреляют? – от соседнего костра подошел Нохой, тот, который помог Тэмуджину удержать иноходцев в первый день.
– За Агацой, – охотно повернулся на голос оронар. – Как перейдешь реку, так они и начинаются.
– Но ведь это не ваша земля, – Нохой с недоуменной улыбкой смотрел на него. – Я хорошо знаю те места, моя мать из племени бугунод.
– А вы давно там были?
– В позапрошлом году.
– Земля, верно вы говорите, не наша, – вежливо говорил оронар, показывая свое уважение к старшему. – Там всегда летовали бугуноды, но на три года мы ту землю забрали к себе.
– Как это забрали?
– Отобрали, что ли?
– Что-то мы не слышали такого, – возбужденно зашевелились парни у костра, перестав усмехаться.
– Выиграли на спор, – с достоинством сказал оронар, довольный тем, что удалось привлечь к себе внимание.
– А ну-ка, расскажи нам, – Нохой, не спуская с него любопытного взгляда, сел рядом. – Когда это было?
От других костров по одному, по двое подходили парни, присаживались рядышком. Оронар, видя, что захватил внимание многих, сделал важное лицо, отхлебнул из чаши и обвел глазами круг.
– Месяц назад мы пришли с весенних пастбищ и встретились с бугунодами, наши летние стойбища стоят рядом, через реку. Они приехали к нам на праздник, мы всегда вместе встречали начало лета. Когда начались состязания, договорились так: выигравшая сторона забирает у побежденной половину летних пастбищ на три года. Это старики на пьяные головы придумали. Скачку выиграли бугуноды, а в борьбе взяли наши. Осталась стрельба. Ну, здесь нам никакой надежды не было, про их Бульчиру-мэргэна вы все слышали: посылает одну стрелу вперед, а второй расщепляет ее сзади. Но в тот день стрелять не стали, уже вечерело, и отложили на завтра. Утром, когда солнце поднялось на локоть, стрелки встали у черты. От нас вышел Мэхэлху-мэргэн, видим, стоит невеселый, далеко ему до Бульчиру. Отмерили им семьсот шагов, по три прута воткнули в землю, по три же стрелы-хоорцаг положили им в колчаны. Первым стрелял наш Мэхэлху, из трех попал только в один прут. Ну, думаем, сейчас Бульчиру с закрытыми глазами все три прута перешибет и пастбища наши заберет. Наша бабушка даже не стала дожидаться конца, ушла собирать вещи. Взял Бульчиру свой желтый лук, пустил первую стрелу… – оронар широко открыл глаза, оглядывая парней, сделал удивленное лицо. – И не попал! Никто не поверил этому, мы подумали, что он захотел с нами поиграть. Смотрим, а он и во второй раз не попал. У нас сразу полегчало на сердце, повеселели мы, думаем, уважили нас гости. Третьей-то уж попадет, думаем, чтобы ни нам, ни им не досталось. Только смотрим: вид у него не такой веселый, каким он был поначалу. Будто какая-то тень упала на лицо. Сам он старается не показать нам, покашливает в кулак, но мы-то все видим. Да и гости наши что-то поприжали языки, острить перестали. Долго стоял Бульчиру и все неприметно посматривал на свой лук, будто не узнавал его. И вот он поднимает его, натягивает до острия… – оронар опять обвел всех расширенными глазами. – И снова не попал! Мы не можем понять, к чему такое чудо случилось, к добру или к беде. Может, думаем, какой-нибудь подвох? Но тут бугуноды на ноги вскочили, кричат на своего Бульчиру, обвиняют, что к нам предался. Так и досталась нам эта земля. Уже потом, когда проводили гостей, мы узнали, в чем дело. Была у нас одна рабыня из татарских пленниц. Ходила в лохмотьях, годилась разве что только на то, чтобы котлы мыть да аргал собирать. Вот эта рабыня была поставлена прислуживать гостям. Вечером, когда все бугуноды ушли на пир, она прокралась в их юрту и навела порчу: взяла колчан Бульчиру-мэргэна и три раза провела под беременной черной сукой. Вот и летели его стрелы мимо. Дело было в стрелах, а он все лук свой рассматривал, – насмешливо хохотнул оронар и тут же согнал с лица улыбку. – Рабыня сразу никому ничего не сказала, умная оказалась, ведь в праздник много пьяных, могут проболтаться. Открылась только после отъезда гостей. Наши старейшины тут же ее из рабынь перевели в вольные харачу, да еще в наш род приняли. Замуж выдали за одного нашего харачу, двух дойных кобыл и овец им дали. Вот как мы взяли ту землю! – оронар победно оглядел круг, беря чашу с супом.
Парни молчали.
– Обманом живете, да еще хвастаетесь этим, – сказал Тэмуджин, с презрением глядя на оронара. – Таких баб надо за волосы к жеребячьим хвостам привязывать, а вы скотом награждаете да еще в свой род принимаете.
