Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб
11
Девочка-служанка провела Ясина в гостиную и удалилась. Он находился в доме покойного Мухаммада Ридвана впервые в жизни. Комната здесь была такой же, как и в доме его отца — просторная, с высоким потолком, машрабийей, выходящей на улицу Байн аль-Касрайн, и двумя окнами, открывающимися на сторону бокового переулка, куда также выходила главная дверь дома. Пол был застелен небольшим ковриком, вдоль стен выстроились диваны и кресла. На двери и окнах висели шторы из серого бархата, выцветшего со временем, а на стене, у противоположной двери в чёрной рамке была надпись «Во имя Аллаха, Милостивого и Милосердного». На правой стене посередине — над самым большим диваном — портрет покойного Мухаммада Ридвана, представляющий его в самом расцвете сил…
Ясин выбрал первый попавшийся диван справа от входа, уселся на него и стал разглядывать комнату, пока его глаза не остановились на лице господина Мухаммада Ридвана, который, казалось, смотрит на него глазами Мариам!.. Он довольно улыбнулся и принялся махать своей метёлкой-опахалом из слоновой кости… Он столкнулся с одной проблемой с тех пор, как задумался над тем, чтобы прийти сюда и попросить руки Мариам: отсутствие в доме мужчин и постигшая его неудача в собственном доме найти хоть кого-то женского пола, кого можно было бы уполномочить… В результате он пришёл сам, словно ветвь, срубленная с дерева — по его собственным словам, — что немного вызывало у него смущение, как у мужчины, унаследовавшего из своей среды гордость за семью и близких. Но с другой стороны, он был уверен в том, что Мариам уже наверняка подготовила для него путь, поговорив с матерью, так что одного сообщения о его приходе будет достаточно, чтобы узнать, ради чего он прибыл, а значит, и создать хорошую атмосферу для выполнения его миссии.
Служанка вернулась с подносом с сервизом и кофе, поставила его на столик перед ним и отошла, сообщив, что её старшая госпожа уже идёт к нему…
А её младшая госпожа, интересно, знает о его визите сюда? И какой отклик это вызовет в её тонкой и ранимой душе? Он отвезёт эту красотку в Каср аш-Шаук, а там уж может делать с ней что хочет!.. Но кто бы мог подумать, что Амина способна на такой гнев? Она была кроткой как ангел. Да уничтожит Господь горе!! Отец точно так же гневался, когда Ясин в его лавке признался, что покинет дом, однако его гнев был милосердным, выражавшим горе и переживания. Интересно, расскажет ли ему Амина о прошлом Мариам? Гнев матери, у которой умер сын, был страшным, но Камаль обещал, что заставит её успокоиться и молчать… «В Каср аш-Шаук ты столкнулся с первой приятной неожиданностью посреди всей этой бури!! То была смерть того самого продавца фруктов, место которого занял часовщик. В могиле!!..»
Он услышал, что кто-то покашливает возле двери, и взгляд его направился в ту сторону. Он поднялся и тут же увидел госпожу Бахиджу, которая вошла боком, так как створки главной двери не были достаточно широки для неё. Он невольно заметил линии, очерчивающие её массивное тело, и не удержавшись, восхитился, когда появились её ягодицы, которые в верхней части доходили ему до половины спины, а нижняя их часть перетекала в бёдра, похожие на надутые мячи!! Она медленным шагом приблизилась к нему своим телом, слепленным из чистой плоти и жира, и сказала:
— Добро пожаловать. Вы оказали нам честь и осветили этот дом…
Ясин вежливо пожал ей руку, продолжая стоять, пока она не села на противоположный диван, затем сел сам… Он видел её вблизи впервые, хотя её давние связи с его семьёй и приобретённое с годами положение, сравнимое с положением матери-главы семейства благодаря возрасту и статусу, заставили его отказаться от тщательного разглядывания, как он поступал с другими женщинами, всякий раз завидев их на улице. Ему показалось, что он на пороге нового открытия. На ней было платье, закрывавшее её тело, начиная с шеи до стоп. На ногах её были надеты белые носки, несмотря на тёплую погоду. Рукава платья опускались до самых запястий, а голову и шею закрывала белая накидка, широкие концы которой закрывали верхнюю часть груди и спины. Эта скромность соответствовала её положению и возрасту, приближавшемуся к пятидесяти, насколько ему было известно, при этом она выглядела цветущей и здоровой, что говорило о спокойном темпераменте и молодости сердца. Насколько он заметил, она предстала перед ним ненакрашенной: лица её не коснулся макияж, несмотря на то, что она была известна своим пристрастием наряжаться и украшаться наилучшим способом. С давних пор всё, что касалось женской косметики, украшений и одежды в их квартале, он ассоциировал с ней. В связи с этим он вспомнил, как Амина нападала на эту женщину, всякий раз, как выпадал случай, критикуя её за чрезмерное выставление себя напоказ, и как она затем в последние годы стала бросаться на неё по самым мелочным поводам, обвиняя её в недостатке стыдливости и пренебрежении к требуемой возрастом скромности.
— Благородный шаг, Ясин-эфенди…
— Да возвеличит вас Аллах!!
Он чуть не закончил свою фразу словом «тётя», однако в самый последний момент инстинктивный страх помешал ему, особенно потому, что он заметил — она не называет его «сынок», — чего он ожидал от неё. Женщина снова спросила:
— Как ваши дела? И как дела у вашего отца, матери Фахми, у Хадиджи, Аиши и Камаля?
Он ответил ей, смущаясь от её вопросов про тех, которые без видимой причины стали к нему относиться враждебно:
— У всех всё хорошо. Они спрашивали о вас в надежде, что вы тоже здоровы…
Без сомнения, она сейчас думает о том холодном приёме, оказанном ей в доме его отца после гибели Фахми, заставившим её прекратить навещать его семью вслед за дружбой, длившейся всю жизнь. Какой же холодный был тот приём!! Нет, то было начало молчаливой вражды!! Вскоре его мачеха объявила о том, что «чувства» подсказывают ей, что Мариам и её мать не были искренними в своей скорби по Фахми!.. Боже упаси от такого!.. Она сказала, что было бы абсурдно, если бы до них так или иначе не дошёл в своё время отказ господина Ахмада от сватовства его сына к Мариам, но даже если и так, они не могли не сделать для себя выводов. Абсурдно также, чтобы они знали об этом и не затаили на них вражду!.. Она часто повторяла, что слышала, как Мариам, оплакивая Фахми на похоронах, говорила: «Мне жаль твою молодость, которой ты не насладился!» От этого печаль и досада её лишь возрастали, и никакая уловка не могла ей помочь избавиться от этих «чувств», и вскоре её отношение к Мариам и её матери изменилось, пока не прекратилось совсем!..
Ясин, всё ещё находясь под действием смущения и неловкости, сказал:
— Да проклянёт Аллах шайтана!..
Бахиджа, будучи уверенной в своих словах, ответила:
— Тысячей проклятий!.. Я часто задавала себе вопрос, в чём я так провинилась перед госпожой Умм Фахми, что получила такое отношение к себе, однако снова и снова молюсь за то, чтобы Господь послал её терпение… Несчастная!
— Да вознаградит вас Аллах всеми благами за ваш благородный нрав и доброе сердце. Да, она и впрямь несчастная и нуждается в терпении!!
— Но в чём же моя-то вина?!
— На вас вины нет, это всё проклятый шайтан…
Женщина качнула головой, словно это она была невинной жертвой, и ненадолго замолчала, пока её взгляд случайно не упал на чашку кофе, которая, казалось, стояла всеми забытая на кофейном подносе. Кивнув в её сторону, она спросила:
— Вы ещё не выпили свой кофе?
Ясин поднял чашку ко рту и осушил её до последней капли, а затем вновь поставил на поднос, и слегка прочистив горло, заговорил:
— Меня очень огорчает то, чем закончилась дружба наших семейств, но я ничего не могу поделать. В любом случае нам следует попытаться забыть и предоставить это дело времени. По правде говоря, я не хотел бы вызывать эти горькие воспоминания, не для того я пришёл сюда. Я пришёл по другой причине, весьма далёкой от этих печальных воспоминаний…
Женщина качнула головой, как будто отгоняя тем самым тягостные воспоминания, и улыбнулась с готовностью услышать что-то новое. И её кивание головой, и её улыбка были похожи на какой-то музыкальный инструмент, что сопровождает пение и меняет лад, готовясь представить вокалиста на новом этапе. Ясин, подкреплённый её улыбкой, сказал:
