Владислав Бахревский - Свадьбы
— Пей и ты.
Я хочу уйти отсюда. Где Мехмед?
— Его скоро подлечат… Уйти отсюда, не выпив кофе, нельзя.
Сулейман глазами показал на здоровенных молодчиков, сидящих на самом большом ковре. Все они играли в кости.
— А ты разглядел, что было внутри алмазного яйца? — спросил Сулейман, и глаза его заблистали, как черный хрусталь.
— Нет.
— Мне осталось совсем немного. Одну половину я начинил памирским лазуритом. Синим, как ночь. И месяц там у меня и алмазная капелька звезды, как на турецком флаге. А другая половина зелена, словно знамя пророка. Но зелена сверху, а внизу рубины, как тюрбаны воинов султана. Их множество, и над ними алмазный блеск бесчисленных ятаганов. А посредине, между двумя половинами, золотой круг земли. Яйцо закрывается. Замок сверху в виде девя- тиглавой золотой змеи с изумрудными глазами. Яйцо я помещу на перстень… Не знаю, куда мой мастер отправит его, но мне бы хотелось, чтобы этот перстень принадлежал султану Мураду. Тогда на земном круге я мог бы выбить печать султана.
— Зачем это тебе?
— Символы перстня должны напомнить султану — его дело быть мечом пророка. Он должен идти вперед, пока зеленое знамя не осенит все части света. А наш султан, вместо того, чтоб искоренить неправду мира, гоняется за курильщиками табака.
— Чтоб идти вперед, нужно иметь дом, в который можно вернуться и принести в него то, для чего ушел…
Сулейман резким глотком выпил свой кофе.
— Я все уже умею. Я всему научился у отца, но он разорился и умер… А мастером мне быть через годы. Не мастерство — пропуск в мастера, деньги…
И вдруг одними губами прошептал:
— За нами стали следить. Ты не пьешь и не куришь.
Пришел Мехмед. Лицо залеплено пластырем, а все равно
веселый.
— Что же ты скажешь теперь своему мастеру? — простонал Сулейман.
— Ха! Скажу, что вор, за которым я погнался, опрокинул на меня казан.
Тот, кто не хотел пить кофе, усмехнулся. Краем глаза он видел: на большом ковре оставили игру в кости. Трое молодцов встали и направились к ним.
Мехмед сразу все понял. Схватил чашечку кофе и единым духом выпил. Друзья поднялись. Сулейман расплатился с хозяином-греком. Грек взял деньги, не считая, глаза его нацелились на того, кто не пил кофе и не курил.
— Это наш! — сказал Сулейман упавшим голосом.
Мехмед загородил друга, но молодцы отодвинули его и
подошли вплотную к тому, кто им не понравился.
Сверкнули два кинжала, уперлись в ключицы. И чашечка кофе поплыла к губам упрямца. Замерла.
Тот, кого щекотали кинжалами, улыбнулся, взял кофе, выпил и сказал Сулейману:
— Заплати и за это. Я расплачусь после.
Сулейман дрожащими руками отсыпал хозяину мелочь. &
Кварталы Эюб-Ансари с его кладбищами имели в Истамбуле дурную славу.
Тот, кто покинул друзей, сидел под огромным деревом в тени. Ноги сладко гудели. Глаза смыкала дрема. Из кустов выскочил маленький ветерок и холодным язычком лизнул взмокшее от пота лицо. Сидевший увидел аиста, улыбнулся и спокойно закрыл глаза. И уснул. Привиделся ему фонтан. Бедный совсем. Каменная гладкая чаша. Из центра — порывами тугая струя. В глухом биении воды о камень он услышал далекие удары боевых барабанов.
Сон пропал. Тот, кто уснул, увидал в десяти шагах от себя древнего старика. Старик сидел на коврике и молился.
Потом он свернул коврик, повернулся к тому, кто пробудился, и сказал:
— Еще не успеют растаять в горах снега, а тебя, Убежище Веры, — да будет тебе милость и всепрощение! — назовут завоевателем Багдада!
Тот, кто услышал это слово, встрепенулся:
— Ты знаешь мое имя?
— Оно известно всему миру — да будет благость милосердного на нем.
— Кто ты, скажи мне! Если твое пророчество исполнится, я награжу тебя и окружу такими почестями, каких еще не удостаивался никто из моих рабов!
— Моя награда на небе. Но ты, если хочешь сделать угодное богу, поставь над источником, возле которого мы сидим, дом молитвы. Пусть в нем обретут покой уставшие от святых странствований дервиши.
— Сказанное тобою исполнится, святой отец.
И тут послышался топот лошадей. Дерево, где сидел тот, кого назвали завоевателем Багдада, окружили люди в драгоценных одеждах. И все припали к его ногам.
— Великий падишах, мы ищем тебя по всему городу, — сказал янычарский ага. — Крымский хан прислал тебе дерзкое письмо. Он захватил Кафу и убил пашу и кадия.
Тот, кто сидел, встал.
— Коня!
Повелителю царств, грозе народов султану Мураду IV предстояло решить судьбу крымских татар и дерзостного хана Инайет Гирея.
Глава третья
Бесшумные двери сами отворялись перед Мурадом IV. Он шел быстро, не обращая внимания на кланявшихся ему вызолоченных, усыпанных сверкающими каменьями людей Сераля.
Он прошел к своему трону, в пыльной одежде простолюдина, в грязной чалме. На трон сел не колеблясь. Кроме десятка немых, самых верных телохранителей султана и хранителей самых лютых тайн Сераля, в зале было двое: великий визирь Байрам-паша и великий Муфти Яхья- эфенди.
— Говорите! — приказал Мурад.
— Великий падишах. — Голос у Байрам-паши дрожал. — Крымский хан Инайет Гирей прислал великому Муфти дерзкое письмо. Столь дерзкое, что язык мой немел, а глаза мои слепли, когда я читал его.
— Хороши ли глаза и хорош ли язык у тебя, Яхья- эфенди?
— Ради благополучия империи я готов вынести бремя твоего гнева, о падишах, Убежище Мира!
Мурад подошел к одному из Немых, вытянул из его чалмы алмазное перо и протянул руку Яхье-эфеиди для поцелуя.
Великий Муфти поцеловал руку падишаха и получил в награду алмазное перо.
— Я слушаю.
Яхья-эфенди тихонько кашлянул и стал читать негромко, нарочито монотонно. Инайет Гирей писал:
«Великий Муфти, вам известно, что при смене без всякой причины Джанибек Гирея и при назначении Мухаммед Гирея, а потом вновь Джанибек Гирея сколько было вооруженных столкновений, стоивших жизней двум визирям и нанесших ущерб чести правительства. Кан-Темир, принявший сторону Джанибек Гирея, был причиною погибели Мухаммед Гирея. Хотя падишах и дал нам Крымское ханство, но увольнение мое по наветам некоторых злонамеренных людей несомненно. Сколько лет я терпел несчастья и лишения ради нескольких дней покоя и безопасности! Поэтому нельзя было далее выносить злых умыслов Кан-Темира. Показав свойственную нашей природе энергию и мужество, мы разгромили области и селения упомянутого Кан-Темира, затоптав их конями татарского войска…»
— Громче! — приказал султан. — Громче. Яхъя-эфенди!
— «…затоптав их конями татарского войска, — перечитал великий Муфти, — и захватив в плен его жену и сына, чем он тоже получил заслуженное наказание. Нам известно, что он, бежав, ушел в Истамбул и нашел себе убежище в Порте. Кан-Темир — один из наших подданных. Я желаю, чтобы наш благополучный падишах прислал его сюда. Братья Кан-Темира и Урак-мурза с восемью тысячами ногайцев, выпросив от меня помилованья, перешли на мою службу.
Если его Величество падишах не выдаст мне Кан-Темира, то я, перейдя Дунай, сам лично явлюсь…»
— Громче, Яхья-эфенди!
-; «…то я, перейдя Дунай, сам лично явлюсь близ Истамбула и вытребую этого бесстыдного лицемера, называемого Кан-Темиром. Если мне скажут, что с дарованием Кан-Те- миру области Очакова и Силистры он сделался нашим беем, то эти слова будут причиной возмущения. Вы полагаете, что успокоите нас, говоря: „Вам дан халат и указ, вы по-прежнему хан“, что мы, обманувшись…» — Яхья-эфенди оборвал чтение. — Великий падишах, далее письмо перестает быть государственным.
— Читай, Яхья-эфенди, до последней строки.
— Воля блистательного падишаха — закон. Я остановился па слове «обманувшись»… «мы, обманувшись вашими лживыми словами, заснем заячьим сном и, когда вы будете смеяться нам в лицо, мы вернемся, уйдем и распустим собранные у нас татарские войска, а вы между тем через несколько дней пришлете нового хана. Мы войск не распустим, а чтобы распустить их, мы потребуем серьезный залог: мы не хотим никого из янычар, ни из других очагов. Нам надо прислать кого-нибудь из корпорации улема, а то для нас ничего не стоит пойти туда, чтобы потребовать выдачи Кан-Темира. После не говорите, что мы не предупреждали вас, Вы человек, умеющий распутывать трудности. Так поступайте же сообразно с тем, что разумно. Прощайте!»
— А ты, Яхья-эфенди, говорил, что письмо далее теряет государственное значение? — Что-то уж больно весел Му- рад IV. — По крайней мере у хана в письме есть один разумный совет, которым я немедля воспользуюсь. Как он там пишет о тебе, Яхья-эфенди? «Вы человек, умеющий распутывать трудности»? Вот я и спрашиваю тебя, как бы ты ответил хану?
