Магомед Султанов-Барсов - Большой Умахан. Дошамилевская эпоха Дагестана
Медресе взорвалось от смеха. Многие смеялись, утирая слезы, заподозрив в гидатлинце если и не прямую претензию на власть в Аварии, то затаенное желание властвовать – точно. Гидатлинец покраснел и начал было что-то быстро говорить, оправдываясь, но его уже никто не слушал – его голос тонул в общем шуме собрания. Смеялся и Нуцал вместе со всеми. Главный муалим, настоятель медресе, опасливо поглядывал на монарха и уже готовил свои извинения за гидатлинца, которому он дал тут слово. Но Правитель, судя по его благодушному виду, и не собирался что-то говорить, а тем более, наказывать незадачливого богослова. Тогда Исмаил-хаджи поднял кверху свою единственную левую руку и, сверкнув единственным правым глазом, потребовал тишины.
Люди стали понемногу успокаиваться.
– Братья-единоверцы! Мусульмане! Правоверные…
– Тихо, тихо, дайте послушать Исмаила-хаджи!
– Я так думаю, правоверные, что наш гость не имел в виду династии ханов, без которых народы превращались бы в сброд пьяниц, развратников и разбойников. Нет! Гидатлинский алим хотел сказать, что в Исламе нет династии, которая правила бы всеми мусульманскими народами, как этого хотел шиитский владыка Надир-шах Афшар…
Тут собрание снова притихло.
– Но наш Светлейший Правитель Аварии Мухаммад-Нуцал разгромил персов, как лев – шакалов. Надир-шах трусливо бежал из Дагестана, потеряв здесь свою хваленую саблю…
– Это, конечно, истинная правда, но давайте же, аварцы, послушаем еще раз гидатлинца, пусть он сам скажет, что имел в виду, когда говорил, что нет в Исламе династии! – потребовал один из хунзахских беков, состоящий в родстве с Нуцалом и, похоже, недовольный речами гидатлинца.
Опять зашумело собрание. Все хотели услышать объяснения от самого гидатлинца, который, поймав красноречиво укоряющий взгляд настоятеля медресе, встал и коротко пояснил:
– Да, мои дорогие братья по вере, я имел в виду то, что так хорошо за меня пояснил достопочтенный муалим Исмаил-хаджи. И добавить к тому, что он сказал, мне больше нечего.
Хунзахцы разом успокоились. Но в их головах роились недобрые мысли: «Беда с этими гидатлинцами… То воровать и разбойничать под покровом ночи являются в Хунзах, то лови их по всей скалистой Аварии, то династию Сариров ставят вне исламского закона.
Доколе же терпеть от них, неблагодарных вассалов, такую наглость! А этот, слава Богу, оказался покладистей, чем другие смутьяны. Такие, как Хочбар, например, который на службе у Андуника Третьего купался в щедротах, как форель в волнах Аварского Койсу. Но, возгордившись, начал враждовать с хунзахцами, а затем и вовсе разбойничать. Но в конце концов его поймали и казнили».
– А скажи-ка нам, алим гидатлинский, – поднялся на ноги еще один хунзахец, хоть и не бек, но тоже из рода нуцалов и довольно богатый уздень. – Это правда, что гидатлинцы говорят, будто ваш Хочбар сам прыгнул в костер, схватив двух царевичей?
– Не знаю, уважаемый, я об этом не слышал, – ответил незадачливый оратор, не поднимаясь с места.
– Как так?!..
– Ты что, давно на родине не был?
– Может, он и про Хочбара ничего не слышал?
Отовсюду неслись язвительные смешки.
– Ох уж наши хунзахцы! – вскипел вдруг Исмаил-хаджи. – Упаси Аллах попасть вам под язык! Сколько можно об одном и том же! Сказал же вам человек, так и так. Что вам еще нужно?
Мухаммад-Нуцал не вмешался, и собрание стало успокаиваться. И уже до самой предвечерней молитвы, пока звучали здесь речи ораторов, никто не донимал гидатлинца. А после намаза Мухаммад-Нуцал отправился в замок, так и не проронив ни слова по спорным вопросам, что только подняло его авторитет среди хунзахцев и их гостей. Через неделю вся Авария говорила об этом недоразумении на религиозном собрании. А еще через месяц, обрастая все новыми и новыми подробностями, рассказ о гидатлинце и Нуцале звучал по всему Дагестану в самых немыслимых вариациях. Порой выходило, что в Хунзахе появился новый Хочбар и открыто претендует на аварский престол.
* * *
Ночью, встревоженная страшным сном, в покои супруга прибежала ханша.
– О, мой славный Повелитель, мой единственный Владыка, – чуть ли не плача причитала она, теребя Нуцала за плечо.
– Что такое? Дерзкие гидатлинцы посягли на Престол? – проворчал Нуцал, пробуждаясь ото сна.
Ханша зажгла второй светильник, горящий на цунтинском хвойном масле почти не чадя. В спальне стало светлее. Он протер глаза и уставился на супругу. Ее черные шелковистые волосы были растрепаны, а белое ночное платье из прозрачного шелка открывало взору сводящее с ума тело тридцатишестилетней ханши. Ее глаза блестели, лицо пылало от жара, на лбу и щеках серебрились бисеринки пота. Вздымающиеся от тяжелого дыхания налитые груди растопили остатки сна Нуцала, зажигая его, как и много лет назад, непреодолимым желанием. Он протянул к ней руки…
– Я же говорил, что эту ночь тебе лучше провести в моей спальне…
– Не в этом дело, мой дорогой. Я видела страшный сон…
– Когда горит огонь любви, страшные сны становятся блаженной явью…
– Хорошее изречение, мой дорогой, но не пойми меня превратно, – зашептала она на ухо супругу, словно здесь их могли услышать. – Я боюсь, что это вещий сон, что над домом нашим нависла тайная угроза…
– Глупо бояться, любовь моя, того, что предначертано Творцом добра и зла. И потом, мы разве не сильны?
– Если ты об Аллахе и о войске нашем, то да, я с тобой согласна. Но как быть с тем, что угроза тайная…
Нуцал отстранился от супруги и прошелся по комнате, выглянул в окно. В свете зимней луны сад белел снегом, в Хунзахе была тишина и умиротворение, словно в раю, где нет места грехам и преступлениям и даже нечестивым помыслам. Он подбросил на тлеющие в камине угольки несколько березовых поленьев и повернулся к жене.
– Рассказывай про сон, я уже проснулся совсем и вряд ли уже сомкну глаза до утра.
– Говорят, ночью нельзя рассказывать про сон…
– Можно. Я разрешаю.
– Это богохульство?
– Нет. Прими это как толкование соответствующих аятов Корана. Ну, и что ты видела во сне?
– Крушение. Я видела, как окружающие великое аварское плато вершины сотрясаются от сражения двух чудовищ. Не знаю, что это было, я не поняла, кто они – люди или звери. Но все сражались! Сражались и гибли, а наш гордый Хунзах пылал огнем, дворцы превращались в пепелища. А ты во всем белом смотрел на Хунзах с высоты, откуда-то с облака, а я злилась на тебя за твою бездеятельность…
– А ты? Что делала ты?
Не знаю, дорогой. Я тоже была где-то высоко, поблизости с тобой. Я даже кричала тебе, но ты меня не слышал. А сражение не прекращалось. Защитники Хунзаха гибли, огонь один за другим пожирал дома… Господи Милостивый, я не помню всего, что видела, лишь знаю, что это был самый ужасный сон в моей жизни…
– Значит, это предвестник самого прекрасного, что только может быть в нашей монаршей жизни, – заключил Нуцал.
– Почему ты так уверен?
– Потому что от созерцания чего-то подобного ты меня и разбудила. Только я видел не чудовища, а людей. Гидатлинского старца, который дает в руки своего внука горящий факел и говорит: «Иди на Хунзах! Докажи миру, что не аварский Престол вечен, но шариат, провозглашающий власть правоверных…»
– А дальше? Что он еще сказал?..
Нуцал рассмеялся, видя, как серьезно относится ко сну ханша.
– Ты не дала мне дослушать, я проснулся.
– Надо схватить этого гидатлинца, который читал проповедь о том, что нет в Исламе монархии, но лишь избранные имамы…
– А ты откуда об этом знаешь? Неужели видела во сне? – хитро улыбнулся Нуцал.
– Нет, не во сне. Мне об этом рассказал мой казначей, который присутствовал на богословском собрании.
– Схватить, говоришь? А зачем? Чем могут повредить слова убогого богомольца, мнящего себя великим имамом?
– Не знаю. Но раз это он дает внуку факел, значит, его внук и предаст огню наш город…
– Ничего более глупого в своей жизни я не слышал. Если я тебя послушаюсь, то весь Дагестан будет надо мной смеяться. Лучше иди сюда и забудь все свои страхи. Недаром же сказал пророк: «Наслаждайтесь в молитвах, но более всего на свете любите женщин!»
* * *
Под утро, еще до азана муэдзина с минарета соборной мечети, в ворота замка громко постучались. Старший дворцовой стражи, кудав-нукер33, по имени Дибирали вышел к просителям. Их было трое – уздени из далекого аварского села, примчавшиеся по снежным дорогам с тревогой и просьбой о высочайшем порядке. Уже два дня, как не утихают распри между семьями двух знатных узденей, причем состоящих друг с другом в родстве. Они дерутся. Пока еще на кулаках. Но, похоже, им уже не остановиться и скоро они возьмутся за оружие, прольется кровь.
Дибирали тут же поднялся наверх и постучал в дверь покоев рукояткой меча. Через запертую дверь ответила невольница. Кудав-нукер изложил ей суть дела, а та, имеющая право входить в покои, доложила Нуцалу о просителях.
