Садриддин Айни - Рабы
Эмир протянул руку в ту сторону, где на коленях, подняв руку вверх, молился Карим-бай. Честь, достававшаяся немногим.
По знаку церемониймейстера работорговец вскочил и, кланяясь на каждом шагу, приблизился к двери, взял обеими руками руку августейшего, которую тот протянул из-за двери выше на метр от порога. Провел ею по своим глазам, а потом с наслаждением, чмокая, целовал ее, пока эмир не отнял ее.
Карим-бай так страстно чмокал, целуя руку августейшего, что присутствующим казалось, будто корова лижет своего новорожденного теленка.
Карим-бай сел на колени возле порога, вознес руки вверх и помолился о ниспослании эмиру небесных милостей.
Тогда раздался прежний громкий голос церемониймейстера: — Возвращайтесь!
Работорговец, кланяясь, поднялся и, пятясь, вышел.
Во дворе его, вспотевшего и провонявшего, окружили люди, как мухи падаль. Каждый норовил получить с удостоенного на чай:
— Поздравляем!
— Желаем и впредь подобного сподобиться!
— Дай вам бог!..
— Пожертвуйте в соответствии с щедростью его высочества. Карим-бай на минуту остановился, оглушенный и растерянный.
Не очень охотно, но делая вид, что это ему ничего не стоит, он вытащил кошелек и каждому дал понемногу мелочи, стараясь угадать, кто из них значительнее.
И кому бы он ни дал, по обычаю, тот бросал деньги к его ногам.
— При такой большой милости так мало даете! Возьмите обратно, вам пригодится на кусок халвы.
— Возвращаю, а не то у вас не останется на дудочку вашему ребенку.
— Возьмите, — мы обойдемся и без этой мелочи!
Но, кривляясь и строя пренебрежительные гримасы, каждый, выпросив еще одну-две монеты, зорко следил, где лежит брошенная мелочь.
И хотя все спорили и требовали еще, но все были вполне довольны и проводили Карима-бая с почтением.
На улицах, где проезжал Карим-бай, встречные, видя его шитый золотом халат и торчавшую из необъятной чалмы бумагу, кланялись, и хотя не знали, что за человек, но догадывались крикнуть:
— Поздравляем!
И Карим-бай милостиво кланялся им в ответ. Грамота торчала из чалмы, как детский бумажный змей, застрявший в листве. И когда конюх работорговца, бежавший впереди хозяина, крикнул какому-то бедняку, подметавшему улицу: «Берегись! Берегись!» — бедняк отошел и с горькой усмешкой крикнул:
— Поздравляю!.. С новой жертвой.
Карим-бай, голова которого кружилась от почестей, важно и снисходительно ответил поклоном и на эти слова, смысл которых не дошел до его сознания.
На постоялом дворе Паи Астана началось великое торжество.
Богатейшие купцы Бухары, придворные чиновники, все прибывшие с хивинским караваном собрались там, поздравляя Карима-бая и надеясь каждый сорвать что-нибудь с удостоившегося высочайших милостей.
Ставили на длинную скатерть блюда и тарелки со сластями, фисташками, миндалем, халвой. Варенье и жидкую халву подали в мисках, а не в чашках, как это делают обычно. Леденцы принесли в ящиках. Сахар ставили целыми головами, кишмиш — коробками.
Барабаны и флейты играли веселые напевы. Голоса поздравлений и тягучие слова молитв, возносимых за здоровье его высочества, — все смешалось.
И никто не вспомнил, что за эту августейшую милость отдана честь двух молодых жизней, о дальнейшей судьбе которых никто и не узнает никогда.
9
В Бухарской деревне Махалле Варданзенского туменя во дворе Абдуррахима-бая под навесом висели большие весы.
Крестьяне, стоя в очереди, тревожно ждали, пока взвесят на этих весах их хлопок.
Абдуррахим-бай тоже был здесь.
— Артык! — сказал он весовщику, дотронувшись до весов, — веревка ослабла.
— Не беспокойтесь, хозяин, — ответил весовщик, — если она и ослабла, рука у меня крепка.
Один из крестьян, заподозривший что-то неладное в их иносказательном разговоре, напомнил:
— Бог-то все видит, брат Артык!
— Не распускай язык, — ответил Артык крестьянину. И, сказав это, раскричался: — Мне вы все равны, — ты ли, хозяин ли! Разве хозяин за меня заступятся в день божьего суда? Не думаешь ли ты, что я ворую твое добро для хозяина? У меня точность превыше всего! Мне причитается горсть товара за взвес, причитается? Ее я и возьму, горсть. А больше не возьму. Я честный человек, это превыше всего.
— Ну ладно уж, чего уж там, ладно! — принялся успокаивать Артыка крестьянин. — Я к тому, чтоб построже, чтоб без ошибок!
— Ты, брат, не учен! А ученые говорят: «Созвездие Весов висит в небе». Это что значит? Это значит, что покровители всех ремесел находятся на земле, а мой покровитель там, на небе, рядом с богом! Может быть, богу там и служит по части весов! Как же я могу ошибиться? Неуч!
Пока Артык говорил, весы, покачиваясь, бездействовали, а время шло.
— Ладно уж, брат Артык! — осмелился прервать его самый смелый из крестьян. — Ладно уж, вешай!
— Вешай, вешай! А мне обидно, когда мне говорят об ошибках. Мало я вешал, что ли? А?
Но крестьянин, крутя усы, продолжал:
— И созвездие Весов, твой покровитель, тоже ведь неодинаково ходит. В сентябре оно стоит ровно, а в апреле одна его нога поднимается кверху, а другая опускается вниз.
Крестьяне засмеялись. Еще смеясь, другой крестьянин сказал:
— Пословица-то известна: «Если вор убежал со двора, весовщик сойдет за вора!»
Весовщик прикинулся, что шутку он понимает и ценит, и засмеялся.
Он опять принялся вешать.
Вешал он быстро, так что едва успевали следить за его движениями. Подручный не отставал от него. Не успевала его рука отпустить веревку, а подручный уже снимал чашу с коромысла вываливал хлопок, выкрикивая вес.
Полагавшуюся ему горсть весовщик умел взять с толком. Он по локоть запускал руку в хлопок и, поворочав его, как лопатой вытягивал себе почти полпуда.
— Караул! — крикнул один из крестьян. — Я считал, что привез хлопка больше пяти пудов, а тут целого пуда недовесили!
— Ты-то свой вес на глаз прикинул, а я сперва дома свешал, а потом привез, а тут на два пуда меньше вышло. Куда же он делся? А? — вопросительно произнес другой крестьянин.
Подручный весовщика, услышав их разговор, сказал:
— Чего попусту говорить, — хлопок выветривается и высыпается, ежели меток дыряв. Весы тут ни при чем.
Хозяйский приказчик Наби-Палван решил утешить крестьян:
— А чего вам горевать? А? Вы этот хлопок покупали, что ль? Деньги за него платили, что ль? Ну и меньше выйдет, убытка нет, — что выйдет — все ваше. Добро-то это к вам из земли пришло, из ничего, даром от бога оно, добро это. А вы о нем спор затеваете!
Абдуррахим-бай, спокойный за весы, не приходил сюда. Он сидел в углу застланной ковром площадки около дома. Слева от него лежал пенал с чернильницей, справа — счеты и мешочки с деньгами, с серебряными тенгами и медными пулами.[47]
Он рассчитывался за хлопок, слушая весовщика, кричавшего ему:
— У этого — пять пудов!
— У кривого — семь пудов с половиной!
Платя деньги, Абдуррахим-бай не принимал в расчет дробен, дроби он сбрасывал со счетов. Он говорил:
