Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб
«Почему же море смеётся надо мной?»
Заметили, что голос Ахмада Абд Аль-Джавада стал звучать более высоко, так что почти перекрывал голос Зубайды. Джалила же рассказывала обрывочные истории из своих приключений.
«С тех пор, как мой взгляд упал на тебя, я почувствовал, что сегодняшняя ночь не пройдёт бесследно. До чего же прелестна эта малышка. Малышка? Она же по крайней мере на четверть века моложе тебя».
Ибрахим Аль-Фар горевал о золотом веке в торговле медью, что был во время войны, и заплетающимся языком произнёс:
— Мне целовали руку всего лишь ради фунта меди.
Ахмад сказал ему:
— Если у тебя будет потребность в собаке, то скажи ей: «О мой господин!»
Зубайда пожаловалась на то, что сильно пьяна, и встала, чтобы пройтись туда-сюда. В этот момент все начали аплодировать в такт её шатающейся походке и выкрикивать:
— Так, так, ещё шажок…. Пересеки порог… Пересеки порог.
Вино парализовало в них тот орган, что выделяет печаль. Джалила пробормотала:
— Ну хватит с нас уже, — поднялась и покинула комнату. Она прошла в одну из двух кают, располагавшихся напротив друг друга, и тут же до них донёсся скрип кровати под её грузным телом. Джалила последовала действиям Зубайды и пошла в другую каюту, заставив скрипеть кровать под собой ещё громче. Ибрахим Аль-Фар заметил:
— Вот уже подала голос постель.
Из первой каюты до них донёсся голос, имитирующий хрипоту известной певицы Муниры, выводивший слова из песни: «Дорогой мой, приди же». Тогда Мухаммад Иффат встал, и также напевая, выдал ответ: «Иду, милая моя». Ибрахим Аль-Фар вопросительно посмотрел на Ахмада Абд Аль-Джавада, и тот сказал ему словами Пророка:
— Если ты не почувствовал стыда, делай всё, что захочешь.
Он поднялся и ответил ему:
— В плавучем доме стыда нет!
Наступил момент уединения, тот самый, которого Ахмад уже давно поджидал. Малышка положила рядом с собой лютню и села на диван, скрестив ноги и закрывая подолом платья переплетённые ноги. Воцарилось молчание. Они посмотрели друг на друга, затем она направила взгляд в никуда. Молчание это было настолько наэлектризовано, что его невозможно было больше терпеть. Она неожиданно встала, и он спросил её:
— Куда ты?
Она пробормотала, уже из-за двери:
— В ванную.
Он тоже встал и сел на её место, взял в руки лютню и принялся поигрывать струнами, спросив её:
— А нет ли здесь ещё и третьей комнаты?
«Твоё сердце не должно так стучать, будто тот английский солдат гонит тебя перед собой в темноте. Помнишь ли ты ту ночь, проведённую у матери Мариам? Не вспоминай о том больше, это так больно. О, вот она вернулась из ванной… Как же она свежа!..»
— Вы играете на лютне?
Он с улыбкой ответил:
— Научи меня…
— Хватит с вас и бубна, вы на нём умеете играть!
Тут он вздохнул:
— Те дни миновали. До чего они были прекрасны. Ты была совсем девочка! Почему ты не садишься?
«Она почти касается тебя. До чего же мила первая охота!»
— Возьми лютню и сыграй для меня…
— Мы достаточно напелись, наигрались и нахохотались. Сегодня ночью я поняла лучше, чем раньше, почему им так вас не хватало на каждой вечеринке!
На губах его появилась улыбка, выдававшая его радость, и он лукаво сказал:
— Но ты же не напилась?
Она согласилась с ним и рассмеялась. Он словно пружина вскочил и подбежал к столику, вернувшись с наполовину полной бутылкой и двумя рюмками, сел и заговорил:
— Выпьем вместе.
«Милая обжора. Глаза её испускают озорство и магические чары. Спроси её о третьей комнате… Спроси себя: на одну ночь или надолго? о последствиях не спрашивай. Ахмад Абд Аль-Джавад, каково бы ни было твоё высокое положение, ты откроешь свои объятия лютнисте Занубе… Она сейчас стоит перед тобой с блюдом с фруктами… Пусть тебя, наконец, постигнет счастье в виде её красоты и свежести как вознаграждение. Высокомерие никогда не было тебе свойственно…»
Он увидел, как её кисть сжала рюмку — она была совсем близко от его колена, — протянул ладонь и нежно похлопал по ней. Однако она молча скинула его ладонь с колена, не обращая на него внимания. Он спросил себя, понравится ли ей его ухаживание в такой поздний час, особенно если оно будет исходить от такого мужчины, как он, и обращено к такой женщине, как она? Но не стал пренебрегать традициями вежливости и любезного обращения, и многозначительным тоном задал ей вопрос:
— В этом плавучем доме нет третьей комнаты?
Притворившись, что проигнорировала его намёк, содержавшийся в вопросе, она указала в сторону двери в коридор:
— В той стороне…
С улыбкой покручивая усы, он спросил:
— А мы вдвоём там поместимся?
Голосом, в которым не было и следа кокетства, хотя и не переходя за грани вежливости, она ответила:
— Вы один там поместитесь, если хотите спать!
Он словно в изумлении спросил:
— А ты?
Тем же тоном она сказала:
— Мне и так вполне удобно…
Он придвинулся к ней поближе, однако она поднялась и поставила свою рюмку на столик, затем прошла к противоположному от него дивану и уселась там. На лице её были отчётливо видны серьёзность и молчаливый протест, так что мужчина удивился этому, его пыл стих, а гордость была ущемлена. Он посмотрел на неё, при этом на губах его играла натянутая улыбка, и наконец спросил:
— Почему ты сердишься?
Она долго хранила молчание, затем переплела руки на груди:
— Я спрашиваю, почему ты сердишься?
Она лаконично ответила:
— Не спрашивайте о том, что и так знаете…
Он внезапно громко расхохотался, показывая ей своё презрение и недоверие, и в свою очередь поднялся и наполнил обе рюмки, затем одну поднёс ей со словами:
— Выпей и подними своё настроение…
Она вежливо взяла рюмку, затем поставила её на столик и пробормотала:
— Благодарю вас.
Он вернулся на своё место и сел, затем поднял рюмку к губам и выпил содержимое залпом, захохотав:
— Мог ли я предвидеть такой неожиданный сюрприз?
«Если бы я мог возвратиться на четверть часа назад. Зануба… Зануба… Простая Зануба. Мог бы в такое поверить? Не поддавайся этому удару. Как знать, может, подобное кокетство сейчас, в 1924 году, в моде. Что изменилось во мне?… Ничего… Но это же Зануба… Разве не так её зовут?.. У каждого мужчины обязательно есть хоть одна женщина, которая от него отворачивается, и раз Зубайда, Джалила и Умм Мариам сами стремятся к тебе, то эта Зануба — как навозный жук — убегает от тебя. Терпи, пока можешь выносить, в любом случае, это не катастрофа. Ох, смотри, смотри: какая у неё прекрасная округлая ножка. Но у неё жёсткий нрав. Не думаешь ли ты, что она тебя и впрямь отвергнет?…»
— Выпей, милая…
Тоном, в котором смешались печаль и вежливость, она произнесла:
— Когда мне захочется вина…
Он направил на неё взгляд, а затем многозначительно спросил:
— А когда тебе захочется…?
Она нахмурилась, показывая ему, что поняла его намёк, но ничего не ответила…
Ахмад, чувствуя в этот момент, что валится с ног, спросил:
— Мои чувства к тебе не найдут отклика?
Она нагнула голову, чтобы скрыть своё лицо от его глаз, и решительно попросила:
— Вы не прекратите уже это?
Его охватил гнев как реакция на то, что его отвергли. Он с изумлением спросил:
— Почему ты тогда пришла сюда?
Она протестующе сказала, указывая на лютню, лежащую на диване недалеко от неё:
— Я пришла ради этого…
— И только?.. Но ведь нет никакого противоречия между этим и тем, что я предлагаю тебе…!
Она с негодованием спросила:
— Силой?
Испытывая мучения от похмелья, разочарования и гнева, он сказал:
— Нет, однако я не нахожу причин для отказа!
Она холодно произнесла:
— Может быть, у меня они есть…
Он громко засмеялся, а потом на него нашла злость, и он саркастически сказал:
— Может быть, ты опасаешься за свою девственность?
Она кинула на него долгий резкий взгляд, затем гневно и злорадно произнесла:
