Валентин Лавров - Катастрофа
— А что, если Сталинград, для назидания потомкам, навсегда оставить в руинах?
Перевод должен был следовать немедленно. Но Бережков сидел с набитым ртом, дико вращал глазами и не мог издать ни звука. Неловкая тишина повисла над столом. Сталин, сделав недоуменную мину, смотрел на Бережкова. Тот, пытаясь повторить подвиг удава, тщетно старался заглотнуть бифштекс. Все неотрывно и с веселым любопытством смотрели на переводчика. Первым улыбнулся Молотов, затем расхохотались Рузвельт и Антони Иден.
Не веселился лишь Сталин. Наклонившись к Бережкову, он прошипел:
— Нашел где обедать! Безобразие…
Голос родного вождя придал силы Бережкову. Сделав героическое усилие, он совершил чудо — проглотил неразжеванный бифштекс. И тут же скороговоркой перевел фразу.
Этот эпизод заставил всех еще раз улыбнуться и словно послужил темой для гастрономической беседы. Рузвельт интересовался особенностями кавказской кухни, Сталин с удовольствием и подробно отвечал. Потом, как бы между прочим, заметил:
— Господин президент, вам во время вчерашнего завтрака понравился наш лосось. Мы попросили доставить для вас одну рыбку, — он кивнул Бережкову.
Тот сбегал в соседнюю комнату, отдал команду.
И вот распахнулись высоченные двустворчатые двери. Все с любопытством повернулись к ним. Четверо детин в парадной морской форме внесли гигантского лосося — метра два длиной и обхватом в столетний дуб. Все ахнули.
Рузвельт смущенно улыбался:
— Какая прелесть, это чудо-рыба! Но мне, право, неудобно.
…Теперь, вспомнив те давние истории, вожди дружески обсуждали положение на фронтах, зоны влияния союзников.
Вошел морской пехотинец США. Похватив сзади кресло-качалку, в котором сидел президент, он покатил его к выходу— пришло время отправляться в Большой зал Ливадийского дворца. Там в пять часов по предложению Сталина Рузвельт откроет первое заседание международной конференции.
А пока что, идя возле коляски, посасывая короткую трубочку с табаком «Герцеговины Флор», Сталин как бы между делом спросил:
— Может, и французам следует иметь зону оккупации в Германии?
Тем самым он хотел несколько ослабить влияние союзников в Европе.
Рузвельт вопросительно взглянул на своего большевистского друга: действительно ему это надо? Президент весьма недолюбливал де Голля и не хотел доставлять ему удовольствия. Сталин твердо посмотрел в глаза президента.
— Хорошо, — вздохнул Рузвельт. — Но это исключительно ради любезности!
Гитлер еще продолжал яростно сражаться, а Германию уже делили, как праздничный пирог.
2
Как приговоренный надеется на чудо, так по мере приближения конца Гитлер все чаще впадал в депрессию. Не терял духа лишь Геббельс, с удвоенной силой вкушавший плоды любви и регулярно воздававший обильную дань Бахусу.
В апрельские дни сорок пятого года, спустившись в бункер, верный друг фюрера раскрывал кожаный переплет и читал вслух «Историю Фридриха Великого».
Гитлер внимательно слушал.
Геббельс умело отыскивал соответствующие настроению выдержки, читал о том периоде Семилетней войны, когда король Фридрих оказался в отчаянном положении и страшное поражение казалось неминуемым.
Вдруг Гитлер, прервав чтение, сказал:
— Я достойно уйду из жизни, но жалко великую Германию. Ведь мы уже стояли на пороге мирового владычества. И бездарные генералы все испортили! Негодяи! Предатели! И еще виноваты демократы и жиды!
— Не надо горячиться. Послушайте, мой фюрер, что было дальше.
Министр пропаганды читал о том, как король обещал «добровольно покинуть жизнь» и принять яд 15 февраля. Его желание было твердым. Но вдруг 12 февраля внезапно умирает царица Елизавета. Ее наследник Петр III был другом и почитателем Фридриха: «Для дома Бранденбургов наступило чудо и счастливая перемена судьбы».
— Покажите, где это написано?
Министр показал.
Гитлер азартно потер ладони:
— История всегда повторяется! Этого толстопузого Черчилля я еще засуну живьем в крематорскую печку. — Глаза фюрера озарились счастливым светом. — Огонь будет самым нежарким, и мы будем неотрывно наблюдать за конвульсиями этой жирной свиньи. Зато Сталина я пощажу — это, без сомнения, тоже великий человек. Я назначу его управляющим Восточной Сибирью.
Геббельс налил коньяк, с аппетитом выпил и нажал на кнопку. Вбежал адъютант.
— Принесите! — коротко скомандовал министр.
Момент был выбран блестяще.
Через мгновение на небольшом серебряном подносе внесли толстую книгу, перехваченную золотыми застежками.
— Эти предсказания королевского астролога относятся к концу семнадцатого века. Астролог за какую-то провинность был тогда же сожжен на костре, но предсказания его небезынтересны. Читайте вот здесь, мой фюрер. Гитлер надел очки и углубился в текст. С некоторым трудом разбирая строки древней рукописи, он прочитал:
— «Во второй половине апреля одна тысяча девятьсот сорок пятого года от рождения Иисуса Христа Германию ждут хорошие перемены…»
Несколько дней вопреки с каждым часом ухудшавшейся на фронте обстановке Гитлер ходил в приподнятом настроении.
— Старинные гороскопы не врут! — повторял он без конца.
О близком крахе Германии он боялся даже думать.
13 апреля Геббельс заорал в телефонную трубку (Гитлер находился в бункере):
— Мой фюрер, я поздравляю вас! Рузвельт мертв! Вы помните, звезды предсказывают нам великие перемены. Сегодня пятница, 13 апреля. Этот день — начало чуда.
Гитлер взметнул вверх кулаки:
— Слава Германии! Смерть англичанам, жидам, коммунистам, демократам!
Но чуда не случилось. А перемены в Германии действительно вскоре произошли. Так что Гитлер был прав: старинные гороскопы не врут.
* * *
28 апреля 1945-го сотрудники службы безопасности СД сбились с ног: на объятых пламенем улицах Берлина, под вой пожарных машин и беспрерывным обстрелом русской артиллерии, они искали чиновника, который должен был оформить акт бракосочетания. Женихом был великий фюрер, невестой — красавица Ева Браун.
Наконец чиновника отыскали в подвале дома его тещи. От него крепко пахло алкоголем, и он нетвердо колебался на ногах. Ребята с буквами СС в правой петлице быстро привели его в чувство, парикмахер побрил и подстриг, и в ночь на 29 апреля он в книге «Актов» записал имена молодых.
Свадьба проходила строго по нацистскому ритуалу. Был допущен единственный изъян — новобрачные не сумели достать справки о своей расовой чистоте: в соответствующее ведомство попала английская бомба.
— Поверю на слово! — дыхнул перегаром чиновник.
Гитлер был меланхоличен, но спокоен. Невеста сияла счастьем— она нежно любила великого человека. Сойдясь в брачном поцелуе, Ева, настойчиво добивавшаяся оформления их отношений, шепнула:
— Милый, я навсегда твоя!
Гитлер ответно слабо улыбнулся и погладил ее тонкую, изящную руку с маленькой родинкой у большого пальца. Он все продумал.
Адъютант фюрера Отто Генше поднял бокал шампанского и неуместно воскликнул:
— За счастье молодых!
Геббельс укоризненно покачал головой, Борман усмехнулся, а шофер Гитлера Эрих Кемпка поправил:
— За молодых!
Камердинер Гейнц Линге просит Бормана затушить сигару:
— Ева и фюрер не переносят дыма.
Борман зло цедит сквозь зубы, поплевывая на тлеющую сигару:
— Скоро здесь будет много дыма…
Гитлер подчеркнуто спокойно разговаривает с Евой:
— Видишь, моя куколка, я сделал так, как ты хотела. Ты рада?
Ева счастливо улыбается:
— Твоя судьба — это моя судьба. Благодарю Бога за эту радость!
Гитлер опять целует ее — в губы.
Восторженный поклонник Вагнера, он решил исполнить роль в духе его героических опер — вождь и его верная жена должны красиво сыграть последнюю сцену.
После свадьбы, в четыре утра, когда бункер тихо сотрясался от взрывов, доходивших сверху, он продиктовал два завещания — политическое и личное. В обоих он говорил о своем самоубийстве: мосты к бегству были сожжены.
Верный Геббельс, все время сохранявший железную выдержку, сделал «Приложение» к завещанию фюрера. Он объявил от своего имени и от имени жены, что они вместе с шестью детьми добровольно «уходят вместе с любимым вождем». Свое слово он сдержит.
В бункер спустился генерал Вейдлинг — рукав его кителя был испачкан землей и кровью — он командовал обороной Берлина и отважно лез в самые опасные переделки, словно искал смерти.
— Простите, фюрер, но первого мая Жуков сделает подарок Сталину — Берлин падет… Мы защищаемся из последних сил.
— Спасибо, мой генерал, мой верный друг! — фюрер по- товарищески пожал руку Вейдлингу.
Мартин Борман, молча сидевший в углу, ухмыльнулся:
