Полина Москвитина - Конь Рыжий
– С колокольни стреляют! – кто-то крикнул из казаков.
Батюшка Григорий бежал переулком что есть мочи – на коне не догонишь. Откуда только взялась прыть у степенного отца Григория!..
По дороге из Дубенского казаки напоролись на засаду – трех чубатых как не бывало. Из ружей, винтовок стреляют, стреляют!.. Отряд помчался обратно мимо церкви, и тут со всех сторон стрельба.
Пораненные кони ржут, носятся без всадников, со всех сторон крик, и никто из отряда не слушается команды есаула Потылицына и подхорунжего Коростылева; казаки угодили в окружение.
Спешиваясь, бросая коней, они разбегались по огородам, а там через огороды – за село, во все стороны.
Потылицын с Коростылевым, стреляя в белый свет, как в копеечку, летели во весь опор за казаками, вырвавшись из Дубенского. За ними неслись конные повстанцы с Кульчицким и Ноем. От метких выстрелов Ноя то один, то другой слетал с седла. Казаки кинулись врассыпную – кто куда!
Лесом, лесом, без дороги!..
Селестина, раздав все оружие и оседлав коня, присоединилась к трем всадникам, преследующим группу казаков за поскотиной.
Двое, оторвавшись от группы, стали углубляться в лес.
Селестина прицелилась из револьвера и ловко сняла одного. Другой скрылся за кустами.
– Хорошо стреляешь, комиссар! – услышала она позади себя голос. – Будем знакомы – Мамонт Головня! Мне про тебя Кульчицкий сказал. Давай обратно. Того уж не догонишь!
Потылицын с Коростылевым опомнились только в Знаменке, и не задерживаясь, сменив коней, поспешили в Минусинск к управляющему Тарелкину. Так и так – восстание в Дубенском! Отряд уничтожен. Откуда налетела банда – неизвестно. Не менее семисот всадников!
А на самом деле в Дубенском было убито три милиционера, прапорщик Савельев, одиннадцать казаков, да раненых вернулось семнадцать человек.
Потерь со стороны черемушкинцев (это они подоспели на выручку дубенцев) не было.
Звонарь Данила ударил в набат, созывая люд на митинг.
– Бом! Бом! Бом!
– Ти-ли, ти-ли, бом! Бом! Зовем! Зовем!
Мужики свели в церковную ограду двадцать семь казачьих и милицейских коней и рессорный экипаж с пароконной упряжкой. На многих оседланных конях были вьюки с теплой одеждой, провизией и боевыми припасами в сумах.
Тела убитых казаков и милиционеров освободили от одежды и сапог – добро сгодится.
Собрали карабины, шашки, винтовки, ремни с патронными подсумками.
Начался стихийный митинг.
На паперть поднялся длинноногий Кульчицкий:
– Товарищи! Даешь восстание! Другого выхода нет. Ни часу промедления на сборы, иначе уездное правительство успеет стянуть в Минусинск всех казаков округа, и тогда будет поздно!..
– Восстание! Восстание! Все пойдем на восстание! – галдели мужики и бабы. – Возьмем вилы, топоры, кому не хватит оружия! Довольно терпеть живодеров!
– Надо выбрать главнокомандующего! – крикнул мужик в шабуре, пробираясь на паперть.
– Есть у нас главнокомандующий! – сказал Василий Ощепков. – Станислав Владимирович Кульчицкий!
– Кульчицкий! Кульчицкий!
– Все пойдем за главнокомандующим!
– Убивать злодеев! Мстить за пролитую кровь!
– Тише, товарищи! – попросил Кульчицкий. – Будем действовать обдуманно. Надо призвать к восстанию минусинскую дружину – не все там стоят за правительство карателей. Немедленно откомандируем туда гонцов. Казаков из станиц не выпускать! Разоружать их по мере возможности! Вооружайтесь и будем действовать. Разобьемся на три отряда. Командирами предлагаю Алексея Пескуненкова, Василия Ощепкова и Ивана Васильева. Он сегодня отлично командовал боем. Я его знаю, товарищи. Это наш человек!
Псаломщика Феодора, теперь уже просто Федора Додыченко, единогласно избрали писарем в штаб: пишет разборчиво и красиво.
Разослали нарочных по всем деревням и селам уезда во все концы!
Кульчицкий с Ноем, прямо с площади, помчались в волостное село Сагайское, в семи верстах от станицы Каратуз, чтоб спешно поднять там повстанцев и не дать вооруженным казакам проскочить в Минусинск.
Во втором часу дня раздался набат в Сагайском. Петр Ищенко, командир Сагайского отряда, забравшись на колокольню, ударил в колокола.
Набат этот слышен был и в Каратузе. Станичному атаману Шошину сообщили, что в Сагайске, кажись, пожар.
– Пущай горят все к едрене матери! – отозвался Платон Шошин.
А в Сагайске в это время уже организовался отряд повстанцев из семисот человек. Из них – двести женщин. Народ вооружен был кто чем: дробовиками, винтовками, берданками, вилами, топорами. Ни один беляк не был пропущен через восставшее село Сагайское в Каратуз.
Из Сагайска откомандировались конные гонцы во все села и деревушки волости. Кульчицкий с Ноем, не задерживаясь, поехали в Большую и Малую Иню. Потом в Тесинскую волость.
Вскоре число повстанцев превысило десять тысяч человек и охватило 20 волостей.
Казаки Каратуза оказались в мышеловке…
Разноликая, плохо одетая, вооруженная чем попало – от револьверов всех систем до стариннейших пищалей, толпа крестьян двинулась на Минусинск…
Восстание!..
VIII
Белая Елань тоже вздыбилась: из Сагайска прискакали вооруженные мужики, возвестив о повсеместном восстании.
Старосту, Михаилу Елизаровича Юскова, поймали у поскотины: бежал на лошади в Каратуз.
– А ну, спешивайся, да пойдем в сборню!
Из Дубенского подоспели Мамонт Головня, Аркадий Зырян и еще четырнадцать мужиков с ними; не припозднились. Михаила Елизарович, как увидел Головню с Аркадием Зыряном, так и похолодел: за порку шомполами, за кровь старого Зыряна с кроткой Ланюшкой спрос будет определенный – кровь за кровь!
– Попался, кровопийца? – сказал продымленный у костров, заросший бородою Аркадий Зырян. – Ну, сказывай, как исказнил моих родителей!
Старец тополевской общины, Варфоломеюшка, явился к хворому духовнику, Прокопию Веденеевичу, отведавшему не в малой мере шомполов и с той поры лежащему в постели.
– Восстанье, гришь? – спросил Прокопий Веденеевич. – На белых анчихристов со казаками-кровопивцами? Славно, славно!
– Да ведь за Советы восстанье, – напомнил духовнику Варфоломеюшка. – Можно ль подымать праведников за власть безбожников? Аль мы не пели анафему Советам?
Одолевая тяжкую хворь, Прокопий Веденеевич поднялся, спустив босые ноги на пол, спросил:
– За Советы, гришь? Али не было у тебя раздумья, Варфоломеюшка, опосля сверженья Советов? Што поимел народ от белой власти? Али не явились люду псы рыкающие, скверну изрыгающие, телеса наши казнящие? Али не грабют люд денно и нощно? Али не выдавили из нас недоимку за три минувших года? Слыхано ли то! Али ждать, когда белые кишки из нас-выпустят?
Варфоломеюшка ответил:
– Оно так, духовник: кишки выпустят! Во вкус вошли кровопролития.
– Вошли, вошли! А через што? Через молчанье народа, чрез повиновенье! Иди, созови старцев ко мне, да живее. Порешить надо сей же день!
Варфоломеюшка, помолившись на древние иконы, ушел.
Прокопий Веденеевич попробовал встать на ноги – худо, но держат тело, в коленях гнутся, эх, сила, сила! Где ты? Выхлестали силушку из тела шомполами. Настал час отмщению, и аз воздам псам рыкающим!
Прошелся по моленной, выглянул в переднюю – Филимон сосредоточенно чинил сбрую, глянул на батюшку:
– Чавой-то вы, батюшка, стали?
– Помоги одеться перед моленьем, да свечи зажги у икон.
– Чего средь недели-то?
– Сполняй! Старцы сичас придут. На восстанье призову общину.
– Осподи! – разинул рот Филимон, глядя на еле держащегося на ногах отца. – Посконников созывают на восстанье, а не праведников нашей тополевой веры, батюшка. Пущай они лезут в пекло, а нам-то ни к чему. Слышал: Верхние Курята, так и Нижние Курята с Таятами, так и Таскина, отворот показали гонцам из Сагайска. Как не по старой вере, значит, воевать за анчихристов. Сказать тебе хотел, да вот хомут починить надо.
Раздувая ноздри, Прокопий Веденеевич прицыкнул:
– Сполняй, грю! Али ждешь, когда старцы подойдут, да я скажу, штоб кликнули мужиков умять твою жирную утробу? Измутохают!
– Осподи! – бурчал Филя, подымаясь. – Чавой-то не пойму вас, батюшка! Иль не сами анафему наложили на тех анчихристов-большаков, а теперь на восстанье будете звать за Советы и большаков? Восстанье-то за Советы – самолично слышал!
– Мякинная утроба! Проклятья наложу на тя!
– Осподи! Дык я што? Как повелите – так и будет. Али слово нельзя сказать, как было при большаках? Помню Тимоху! Слово ему скажешь – а он тебе заталкивает это слово обратно в глотку! И то – слабода? Осподи! Мне што! Как повелите – так будет. На то вы и духовник.
Задыхаясь от гнева и бессилия, Прокопий Веденеевич уполз обратно в моленную. Филимон подумал: «Ну, батюшка! Должно окончательно свихнулся», – и, отбросив хомут, поспешил в моленную: увидел отца на коленях, трухнул.
