Полина Москвитина - Конь Рыжий
Речь батюшки Григория весьма понравилась Потылицыну и Зефирову. Батюшку пригласили к столу и на стульчик усадили. Он сытыми глазками поглядывал на прихожан: славно, славно! Давно пора, значит, беса изгнать из смутьянов!..
Но где же Кульчицкий?
– А ну, погляди! – подтолкнул Самошку-плута Коростылев.
Самошка взобрался на стул, глядел туда, сюда – не видно.
Коростылев повернулся к жене Кульчицкого.
– Где твой бандюга-каторжник?
– Да разве он бандюга? Хоть у кого спросите. Што же это…
– Молчать! Где он, бандит?!
– Уехал.
– Куда уехал?
– На охоту, в тайгу. Еще вечор уехал.
Самошка-плут не дал соврать:
– Видел я иво, когда пастух коров собирал, сам он корову гнал в стадо. Дома гад спрятался.
Коростылев откомандировал Самошку-плута с двумя конными казаками, чтоб отыскали Кульчицкого:
– Хоть из-под земли вытащите и гоните в три шеи сюда!
Селестина и Ной завтракали, когда к крыльцу пасеки кто-то подъехал на коне.
Ной быстро вскочил из-за стола, взглянул на стену.
На сохатиных рогах висели одежда и оружие…
Вошел Кульчицкий, встревоженный, сверкнул серыми глазами и вместо «здравствуйте» преподнес:
– Каратели в Дубенском! Казачий эскадрон подхорунжего Коростылева с милиционерами. Народ захватили в церкви, а кто был дома – плетями гонят на площадь. Мне удалось выскочить через огород, конь у меня недалеко был спутан. Никиту Зотова, пастуха, погнал в Черемушку людей поднимать. А сам на заимку Василия Ощепкова помчусь. Надо успеть! Там у нас скрываются надежные ребята из Белой Елани: Мамонт Головня и Аркадий Зырян.
– Может, и мне ехать с вами? – спросил Ной.
Кульчицкий подумал:
– Верное дело. Народ поднимать надо!
– Оружие у вас где? – поинтересовалась Селестина.
– Все наше оружие, какое успели собрать, здесь спрятано, в омшанике. Пятнадцать винтовок и двадцать берданок, два улья с патронами. Все это надо быстро погрузить на телегу и подтянуть к деревне, к сосновой опушке. Туда я людей пошлю. Управишься, Селестина Ивановна?
– Будто ты меня не знаешь, Станислав Владимирович?! Только бы дорогой кого не встретить!
Запрягли лошадь, перетаскали все из омшаника на телегу, поставили улья, прикрыли соломенными матами.
– С богом! – сказал Ной.
– Ты, слышь, Селестина Ивановна, седло прихвати. Как доберешься до сосняка, спрячь телегу, а сама в сторону. Мало ли чего может случиться. Это ежели тебя никто там не встретит. Да и встретит, все равно седло сгодится. Сумеешь оседлать-то?
– Научилась за дорогу.
Ной снял с оленьих рогов шабур, быстро надел его, подпоясался ямщицким кушаком, войлочный котелок на голову, за кушак фронтовой кольт.
Тронулись.
V
Сперва выступал есаул Потылицын. Немилостивым взглядом обозревая толпу с высоты стола, как бы стараясь постичь ее истинный смысл и вес, спрашивал: чем думали, дубенцы, когда орали на сходке за Советы? По большевикам стосковались? А кто такие большевики – известно вам или нет? Каторжане и ссыльные конокрады, фальшивомонетчики, подделыватели паспортов и векселей! И разве они, белые, свергнувшие большевиков, не установили в Сибири самую справедливую народную демократию, чтоб весь народ вздохнул на полную грудь! Где ваши солдаты? Где ваша помощь? Дубы! Нету вашей помощи! Недоимки не выплачены, самогонку смолите и в пьяном виде орете за свергнутые Советы, от которых у вас на шеях не сошли мозоли. Мало вас потрошили при Советах. На чью мельницу воду льете, спрашиваю?!
И пошел, пошел, пошел! Так-то пробирал дубенцев, аж у батюшки Григория в ноздрях завертело.
Добрался до Кульчицкого:
– Где он, Кульчицкий? – топал по столу Потылицын. – Известно вам или нет? Смылся? А вы думали: с вами будет ответ держать? Ждите, дубье! Конокрад и фальшивомонетчик, которого даже большевики не приняли в свою партию, – нещадно врал есаул, дабы смешать с грязью подстрекателя к бунту. – И вы, дубовые головы, попались к нему на удочку. Даже псаломщик на побегушках был у Кульчицкого. Позор такому псаломщику! Я уже не говорю про Василия Ощепкова, Алексея Пескуненкова и других; они свое получат полною мерой, но псаломщик и учительница возмутительные горлодеры! Эти горлодеры, – Потылицын показал на отобранных для предстоящей экзекуции, – затащили бы вас в такую заваруху, из которой бы вы в жизни не вылезли! Мы боремся за свободу, а вы, дубье, подставляете нам ноги в этот исторический момент! Остолопы! Смерды посконные! Поселенцы безмозглые! Мне стыдно видеть ваши дубовые головы, как мужские, так и бабьи. Нет у вас мозгов!
– Не мыслящие! – поддакнул батюшка Григорий. – Паки того, сыроеды сермяжные.
– Именно! Сыроеды сермяжные! – подхватил Потылицын, притоптывая каблуками по крашеной столешне. – Если сегодня к вечеру не явятся в сбррню мобилизуемые в армию, согласно списку, против которого вы драли свои медные глотки, то уж не пеняйте на меня! Я прикажу выпороть поголовно всех! Ибо ваше сопротивление не что иное, как бунт против народной власти и завоеванной свободы. Ясно вам или нет?
Толпа глазеет и молчит, бабы крестятся, будто на столе перед ними в серой бекеше некий новоявленный святой, не молиться на которого нельзя: драть будет.
– Молчите?! Языки проглотили? Дошло до вас или нет, что всякое неповиновение законам и начальникам правительства будет достойно вознаграждено! Сейчас вы в этом убедитесь! Но помните! Демократическое правительство потому и называется демократическим, что именно оно, правительство, денно и нощно печется о своем народе! И если кто пикнет против народной власти, у правительства хватит силы заткнуть крикуну горло! Анархия – не пройдет! Прежде всего – порядок, повиновение, и чтоб вы восторженно говорили о своем правительстве, и тогда вы можете жить спокойно. За вас думают вожди правительства! Вот хотя бы ваш священник – достойнейший человек, писатель. Ему стыдно, что вы все оказались сыроедами сермяжными!
Решив, что пронял в достаточной мере мужиков, есаул Потылицын спрыгнул со стола и приказал приступить к экзекуции.
В первой пятерке вывели к лавкам Василия Ощепкова, псаломщика Феодора, учительницу Евгению Петровну, Егора Теплова и его дочь, Клавдию Егоровну,
Потылицын сорвал Георгия с пиджака Василия Ощепкова.
– Не с твоей харей носить боевой орден! Я с тобой еще па-аговорю в уезде! Ты мне, голубчик, распишешь всю свою родословную от всемирного потопа до загробного мира! Председатель сельской управы! Кто тебя выбирал, спрашиваю?! Народ?! Этот?! – махнул рукой на толпу Потылицын. – Что же он не заступается за тебя? Какой же ты председатель? Самоед ты и больше ничего. Вяжите ему руки и на лавку.
Меж тем псаломщик Феодор еще раз обратился за воссочувствием к батюшке Григорию: требы, мол, сполняю с вами, во хоре пою дискантом, как же можно, чтоб тело мое в голом виде предстало перед прихожанами?
Батюшка Григорий урезонил:
– Так, Феодор, бес тебя попутал, значит. Так, значит, изогнать надо беса. Не ты ли, значит, протокол писал на вопиющей сходке? Потребно ли то господу богу, значит, и народной власти, паки того, значит, демократической?
– Грех на тебе будет, отец Григорий.
– Не суесловь, Феодор, смири гордыню, значит, как от диавола то, значит, а не от правительства, народной, значит, демократии. Ложись на лавку. Тебе же легче будет: бесов изгонят, и ты, даст бог, значит, прозреешь: куда занесли тебя, значит, ноги при отсутствии мыслящей головы.
Выслушав отповедь отца Григория псаломщику Феодору, усмехаясь, малость смягчившись, Потылицын подошел к учительнице:
– Ну-с, Евгения Петровна, настал час ответить за вашу столь неразумную голову вашему столь почтенному… – и хлопнул рукою в перчатке по заду учительницу.
Та вспыхнула:
– Как вы смеете!
– О! Мы с гонором? – Потылицын ехидно усмехнулся. – А ведь мордашка у вас – почтенная, смазливая, в меру курносая, в меру румяная, и, бог мой, что будет с вашей мордашкой после допросов в нашей контрразведке? Ну-с, снимите жакетку, а все остальное стащут казаки перед тем, как уложить на лавочку.
Учитель из Тигрицка крикнул:
– Это издевательство, господин есаул! Какая власть позволила вам подобное издевательство над учительницей?
Потылицын оглянулся:
– А! Это вы, голубчик! Прапорщик, прикажите тащить его сюда. Ему не терпится – удовлетворите просьбу: пятьдесят плетей ему и ей.
Еще раздался голос из толпы:
– Живодеры окаянные! Штоб учительницу…
– Кто орет?! Хорунжий!
Подхорунжий Коростылев к Самошке-плуту: узнает ли голос?
– Матвей Скрипкин, кажись. Ты, дядя Матвей?
– Ах ты, паскуда! – басил мужик, выталкиваясь из толпы. Здоровенный, простоголовый, гонщик смолы и дегтя. – Ну, чаво ты выслуживаешься, Самошка? С кем опосля жить будешь?
– Сюда его! – приказал Потылицын. – Если окажет сопротивление, пристрелить!
