Полина Москвитина - Конь Рыжий
– Дозвольте передохнуть, Терентий Гаврилович, – сказал Ной. – Неделю в пути. Это сродственница моя в дальнем колене… Ну, и товарищ по несчастью. Обскажу потом.
– Проходите, проходите! Не обессудьте, что так встречаем…
В передней избе, где за большим скобленым столом обедало когда-то вместе с хозяевами и работниками до двадцати душ, встретила гостей хозяйка Павлина Афанасьевна, до неузнаваемости постаревшая, да хлопотала с самоваром кормилица семьи – Федосья Наумовна.
Курбатов ни о чем не расспрашивал гостей. И о Дуне даже не вспомнил. За чаем Ной осторожно спросил:
– А где же остальные?
– Э, Ной Васильевич! Много воды утекло за минувший год! Всего и не обскажешь. Горе такое посетило нас, что не знаю, как дальше жить!
– Осиротел, наш дом, навсегда осиротел! – всхлипнула, сморкаясь в платок, Павлина Афанасьевна. – Кешенька наш, помните, которого в баню с собой носили? Помер от тифа. Сорок дней скоро, как схоронили…
– А сыновья – Павел и Александр – в Красную Армию записались добровольцами, – дополнил Терентий Гаврилович. – И Павлуша, кучер, который вас вез, тоже с ними утезенил. Вот за них-то мой дом и разорили. И дочь Глафиру опозорили…
– Как опозорили?!
– В сборне, перед всем людом пороли за братьев. Собаки лютые! Чтоб им всем на осинах передохнуть! Опозорили! Исказнили! Она теперь глаз на люди не кажет. Учительница же! Народ сгоняют в белую армию, как скот. Селиверста Назарыча с сыном под ружьем увели. Помните, шорники были? Избиения и казни по всем деревням идут. В Минусинском уезде вот-вот лопнет котел. Мужики податей не выплачивают, сплошь дезертирство! Страх и горе пеленает людей!..
– Знать, время приспело! – сказал Ной.
– Кажись, приспело, – ответил Курбатов. – Уж ежели эта власть мой дом и семью на распыл пустила, я первый все, что не успели отобрать, партизанам в тайгу отвезу! Есть еще у меня добро. Есть! Кое-что припрятано на заимке. Я за позор своей дочери… – Курбатов не договорил, поднялся из-за стола и заходил по избе размашистыми шагами. От прежней степенности его не осталось и помину. – Собаки лютые! Собаки! Издохну, но отомщу! Ох, силу бы! Оружие!..
– Будет сила, – уверил Ной. – Ярость по всем душам вскипает. Чем лютее будут править, тем скорее пожар займется. В какую сторону податься только? Мы ведь сейчас с Селестиной Ивановной оба, как зафлаженные волки, – признался он. – Скрываемся от властей. Розыски, поди-ка, теперь уж в станицу посланы.
– Трудное у вас положение, – согласился Курбатов. – Хуже некуда! Я сразу так и подумал: в бегах Ной Васильевич. Убьют его казаки за Гатчину и Смольный!..
– Кабы только это! Одна дорога осталась – в тайгу! По слухам, где-то здесь организуется партизанский отряд.
– Откуда у вас такие данные?
– Знающие люди говорили.
Курбатов прошелся вокруг стола, нацедил из самовара чашку чая, сел.
– Есть у меня на примете человек, да только прежде посоветоваться надо, – сказал он, раздумчиво помешивая чай ложечкой. – Погостите денек, отдохните. А я завтра в одно место съезжу.
– Терентий Гаврилыч, вы с Кульчицким незнакомы? – спросила Селестина. – Он тоже политкаторжанин, жил в Дубенском, часто наезжал в Минусинск, когда я там работала.
– Как же! Как же! – оживился Курбатов. – Друзья мы с молодых годов. Вместе в ссылку прибыли. Одно время разошлись как-то. Женился я, семьей обзавелся, хозяйством… Да ухнуло теперь все хозяйство! А он так бессребреником и остался: ни кола, ни двора.! Может, так и надо было? Жену отхватил из богатого кержачьего дома, красавицу, рукодельницу, а ничего не взял у ее папаши в приданое. Проживем, мол, своим трудом. Он же отличный кузнец. Подковы ковать, гвозди там – это для него плевое дело. Ну, а Клавдея его опояски ткет на кротнах. Удивительной красоты. Из гаруса. На божницу бы весить эти опояски – художество! Так и живут в Дубенском. Детей у них нету. Ну, да им и без детей не скучно. Характер у обоих веселый, открытый на чужую беду и на радости. Вот позавчера приезжал ко мне, овес для коней увез, которых мужики прячут в тайге от властей. Вы бы сразу так и сказали, что знаете его. А то ходим вокруг да около! Вам к нему надо подаваться. Повстанческий отряд он организует.
– Я же говорила, Ной Васильевич, что они друзья!
– Еще какие друзья! – подтвердил Курбатов.
Проговорили до третьих петухов.
Когда в окошке чуть стало отбеливать, Селестину разбудил зычный голос:
– Вставай, комиссар! Проспишь все царство небесное!
Поспешно одевшись, Селестина выскочила в переднюю избу.
У кипящего самовара сидели Курбатов, Ной и размашистый в плечах, заросший кудрявой светло-русой бородой, улыбающийся Кульчицкий.
– Станислав Владимирович! Когда же ты успел?!
– Ночью подъехал, – сказал, обнимая Селестину, Кульчицкий. – А я-то все ждал, ждал кого-нибудь из Красноярска! Ходят слухи про провал комитета, но точно ничего неизвестно. Ну, рассказывай!
Селестина сообщила печальные подробности гибели Машевского, Прасковьи Дмитриевны и других товарищей.
– Кто же там остался теперь?
– Артем Иванович Таволожин. Надеется восстановить связь с Центром. Анна Ивановна Рогова, Яснов, Абдулла Сафуддинович, есть еще люди!.. А мы вот с Ноем Васильевичем к тебе… Примешь?
– Есть хоть у вас какие-нибудь документы? Хорунжему тяжело будет!
– Про хорунжего забудем, Станислав Владимирович! Таволожин обеспечил нас документами. А Ной Васильевич теперь рабочий депо – Иван Васильев.
– Грузи, Терентий, еще телегу овса. Думаешь, я задарма к тебе приехал? Видишь, в нашем полку прибыло! – весело сказал Кульчицкий. – Мужики не выдадут, а с казаками так и так столкнуться придется. Будет у нас теперь свой комиссар!
– Новостей никаких нет? – спросил Терентий Гаврилович. – После твоего выступления на сходке начальство должно бы припожаловать.
– Пока никто глаз не кажет. Тишина и сонность до одури. Перед бурей тишина. Уездное начальство все еще думает, как в бараний рог согнуть и без того согнутого мужика. Пусть думают!
Нагрузили телегу овса и проводили Кульчицкого.
II
В село Дубенское приехали среди ночи. Погода выдалась сухая, с морозцем. Отыскали избу Кульчицкого на краю села, как обсказывал. Постучались в окно не спешиваясь. Баба выглянула: кто такие?
– Позови самого, Клавдея Егоровна!
– Самого-то нет. С вечера уехал в тайгу на пасеку. Верст семь так. Он говорил про вас. Беда-то у нас какая случилась! Ой, ой! Со дня на день ждем карательный отряд. Оденусь-ка я да поведу вас на пасеку. Станислав Владимирович на рассвете собирался поехать по деревням: в Черемушки, Восточное – по всей волости, предупредить мужиков, чтоб в случае чего на помощь пришли…
До пасечной заимки добирались часа три – темень, глухомань.
Ной с Селестиной спешились возле омшаника. Кругом стояли порожние улья один на другом. Коновязь. Чернели по взгорью сосны. Плеснуло светом из распахнутой двери избы.
– Кто там?
– Это мы, Станя. Свои. Гостей привела. Встречайте! – откликнулась Клавдия Егоровна.
– Ну, товарищи, – воскликнул Кульчицкий, обнимая Ноя и Селестину. – Вы поспели как раз на «горячее». Каша у нас тут заварилась! Теперь расхлебать бы только!
Кульчицкий представил односельчан: бывших фронтовиков унтер-офицеров Василия Ощепкова, Алексея Пескуненкова, а трое других – крестьяне из деревни Черемушки.
– Это, товарищи, тот самый Иван Васильевич Васильев, про которого я вам рассказывал. И Селестина Ивановна Грива, мой старый друг, фронтовичка и красный комиссар.
События в Дубенском начались просто…
На сельском сходе крестьяне вынесли резолюцию: никому из мужиков в белую армию не идти, налоги за три минувших года не платить – у самих портки на теле не держатся, и главное – восстановить Совет в Дубенском, а так и по всей волости.
На другой день после сходки из волостного села Тигрицка прибыл акцизный начальник с участковым милиционером, двумя казаками Каратузской станицы и управляющим волости богачом Дрюмовым.
Созвали народ, чтобы повязать зачинщиков прошлой сходки. Послушали мужики сладкие речи волостного управляющего, акцизного начальника, и когда те потребовали арестовать заводилу непорядков, бывшего политкаторжанина Станислава Владимировича Кульчицкого, а заодно с ним бывших фронтовиков, унтер-офицеров – Василия Ощепкова и Алексея Пескуненкова, сходка единым дыхом рявкнула: «Не будет того! Как бы мы вас всех тут не заарестовали! От резолюции не откажемся, и никто из мужиков в белую армию не пойдет!»
Милиционер с казаками выхватили оружие. Мужики повязали их, намяли бока, отобрали револьверы и шашки. С того и пошло. Избитые и обезоруженные служивые с управляющим волости и акцизным начальником поспешили в Минусинск с неслыханной вестью: бунт в Дубенском!
III
Было воскресенье…
