Похититель детей - Сюпервьель Жюль

Иногда Жозеф бунтовал и вел себя вызывающе — напоказ, у всех на виду в прихожей и даже в кабинете полковника. Своими выходками, словами, взглядами он словно шантажировал сам дом Бигуа. Однажды мальчик будто бы невзначай бросил небрежную фразу, которая доказала полковнику, что Жозеф способен донести на него в полицию.

А как-то раз за столом Бигуа перехватил его взгляды, нацеленные на Деспозорию и Марсель — странные, пристальные, цепкие взгляды, словно Жозеф сравнивал, оценивал обеих и выбирал между ними.

— Не понимаю, что у него на уме, — размышлял потом полковник. — Вряд ли его наглость дошла до того, чтобы он осмелился на подобное оскорбление в моем присутствии!

Бигуа делал вид, будто не замечает дерзостей, грубых намеков и заносчивости Жозефа, но когда в столовой на некоторое время наступала тишина и мальчик принимался барабанить пальцами по столу или, словно невзначай и без всякого умысла, тихонько скрежетать вилкой по стакану — вот тогда полковник взрывался криком. И Жозеф замолкал. Однако Бигуа сразу улавливал, что его приемный сын внутри себя усмехается.

По воскресеньям и четвергам Жозеф, проснувшись, подолгу не вылезал из кровати, он лежал и прислушивался к утренним звукам в комнате Марсель — постукиванию расчески о туалетный столик, шороху шпилек. Представлял себе, как она одевается. Хотел мысленно застать ее врасплох, угадать каждое ее движение. Однажды, сгорая от любопытства, он не выдержал и спросил через стенку:

— Ты уже надела юбку?

Марсель не отвечала.

Жозеф, выскочив в коридор, притаился под ее дверью и был крайне удивлен, когда девочка тотчас вышла из комнаты, одетая самым тщательным образом, застегнутая на все пуговицы и крючки. Вот загадка. Только лицо, волосы и руки Марсель оставались такими же беззащитно неприкрытыми, какими были в ее комнате. Грудь, обхваченная платьем и тайной нижнего белья, была встревожена.

Желая показать, что он отнюдь не простофиля и его не одурачить таким благопристойным нарядом, Жозеф обхватил Марсель за талию, резко притянул к себе и попытался поцеловать. Девочка убежала.

Он всегда казался ей грубияном, от которого лучше держаться подальше. Жозеф всегда с похвалой отмечал ее новые платья, в то время как Марсель предпочитала помалкивать по поводу его галстуков, броских воротничков и пестрых носовых платков. Такое показное безразличие злило Жозефа.

— Напрасно она строит из себя благородную девицу и недотрогу. В один прекрасный день она лишь нахмурит бровки от наслаждения, которое я ей доставлю.

«Давно уже пора приступить к делу! — думал он в тот день, когда они вернулись из цирка и Марсель переодевала платье. — Разве ж я робею перед этой девчонкой, которую ночью отделяет от меня только запертая дверь? Это я-то, самый высокий в классе! Неужто попадусь на удочку благочестия, которым она прикрывается, чтобы отгородиться от прежней жизни? А вдруг ее возьмут да переселят в другую комнату? И водворят сюда старикана!»

Жозеф и вправду был самым высоким в классе, спору нет. Во дворе, когда ученики выстраивались на линейке, он сразу выделялся среди одноклассников, которые были тремя или четырьмя годами младше, — они едва доходили ему до плеча. Иногда он пускал по классу порнографические картинки, однако они мало кого интересовали, кроме самого Жозефа.

В дверь тихонько постучали.

— Марсель, Марсель, открой, — донеслось из коридора. В голосе угадывались волнение и жажда предвкушаемого удовольствия.

У Марсель перехватило дыхание.

Жозеф! Сомнений нет.

Как не открыть дверь мальчику гораздо старше меня, — пронеслось в ее голове, — который бегает гораздо быстрее, и прыгает выше, и может даже пригрозить, если ему что не по нраву...

— Открой же!

...и с которым придется столкнуться нос к носу завтра утром!

Колокольчик для вызова слуг был совсем рядом, стоило лишь протянуть руку.

Она уже накинула пеньюар, сунула босые ноги в тапки и, сжимая в одной руке колокольчик, точно револьвер, протянула другую руку к двери, как вдруг услышала:

— Мы еще расквитаемся!

От волнения у нее внутри все смешалось. Будто кто-то перерезал нить, которая связывала слух с рассудком.

Осторожно, крадучись, Марсель открыла дверь. В коридоре никого не было.

Потом она услышала, как за стенкой Жозеф, переодеваясь, в ярости расшвыривает вещи по комнате, опрокидывает стул, пинает кровать, так что та колотит о перегородку, а затем принимается прыгать через скакалку и прыгает бесконечно долго.

Марсель прислушивалась к шороху его ног о ковер и к свисту скакалки. Наконец, когда бороздка света над перегородкой, разделявшей их комнаты, погасла, ей удалось заснуть.

Следующим вечером, собираясь запереть на ночь дверь, девочка обнаружила, что ключ исчез. Она хотела было поделиться своими опасениями с Розой, но побоялась, что та проговорится. Вдруг все тогда решат, будто Марсель лишь подстрекает Жозефа? Поэтому лучше просто придвинуть к двери тумбочку, и никто не сможет войти. Наблюдая за тем, как живет Деспозория, девочка хотела следовать ее примеру и хранить чистоту. Впрочем, порой Марсель вспоминала свою мать, и ее одолевали сомнения, так ли уж это необходимо. Что бы мать ни делала, где бы ни находилась, она втайне беспокоилась о том, что ее тело останется невостребованным и недоступным.

Марсель все не решалась снять платье и начать укладываться спать, в конце концов стала переодеваться, не отрывая взгляда от замочной скважины, — и тут в дверь постучали. Она попыталась придвинуть кровать ближе к тумбочке, чтобы войти было наверняка невозможно, однако Жозеф успел ворваться в комнату, опрокинув ненадежную баррикаду, и все, что было на тумбочке, разлетелось по полу: фотография Филемона Бигуа и Деспозории с ним под руку, будильник, чернильница, разбившаяся о паркет. Жозеф, стоя перед ней в аляповатой пижаме, как всегда бледный, ухмылялся. Он него пахло туалетной водой, которой он побрызгался впервые.

Марсель дрожала. После того как Жозеф сокрушил возведенную ей преграду, любой жест сопротивления казался бесполезным. Они замерли, глядя друг на друга, прислушиваясь к звукам в квартире. Потом Жозеф проворно запер дверь на выкраденный им ключ и потушил свет.

Роза услышала шум. Насторожившись, она села в кровати, затем встала и направилась в коридор, к комнате Марсель. Заметив, что свет у девочки не горит, она снова легла, хотя и укоряла себя в том, что не проверила, действительно ли все в порядке. После смерти Элен она чувствовала себя старой, уставшей и словно бы заблудившейся где-то. Роза удивлялась, что она до сих пор жива и поселилась в доме похитителя Антуана.

Наутро она снова идет к комнате Марсель. Нужно все-таки довести дело до конца. Роза стучится в дверь. Что встретит ее на пороге? Горе, смятение, радость?

— Входить нельзя, — отзывается Марсель.

— Это Роза.

Девочка приоткрыла дверь, и няня протиснулась внутрь: перед камином сушилась простыня. Руки у Марсель были красные, она явно только что стирала.

На светлом ковре и на двери пятна чернил.

И вот Марсель уже выплакивает у Розы в объятиях свое горе, которое поначалу ничем не выдавало себя.

Няня, как могла, утешала девочку, краем глаза поглядывая — хотя и стараясь не глядеть — на простыню, всю в длинных отблесках пламени, и ее переполняла тревога.

Прежде Роза не раз замечала, как из комнаты Марсель выходил полковник — он наведывался туда в отсутствие девочки, — и она решила, что виновник он.

Марсель почувствовала, что Роза, которую она высоко ценила, жалеет ее и не осуждает. Наконец она успокоилась и стала коротать часы в печали, смешанной с жаром желания, которое она пыталась задушить.

Утром, как обычно, они вышли на прогулку с Антуаном, Джеком и Фредом. Роза с близнецами шагали впереди. Марсель держала за руку Антуана. Самого верного своего друга. Будь он чуть старше, она поделилась бы с ним тем, что так тяготило ее; но Антуан пока маловат, как тут расскажешь?