Похититель детей - Сюпервьель Жюль

Вместе с Антуаном Элен пошла в спальню, закрыла дверь и усадила сына рядом с собой.

— Мне немножко нездоровится, малыш, но ты не уходи, побудь рядом... Вот, можешь поиграть, возьми, например... коробку с моими перчатками. Помнишь, совсем недавно ты хотел примерить их, а я запретила?

Элен легла на кровать. Антуан смотрел на перчатки, от которых пахло так нежно, но не смел дотронуться.

У Элен раскалывалась голова, и она попросила сына погасить свет. Только слабый отголосок лампы в коридоре рассеивал мрак комнаты.

— Ничего, если мы побудем в темноте? Я так устала!

Чуть погодя она добавила:

— Совсем темно, мальчик мой, правда? Погоди еще минутку, и включим свет. Зажжем люстру, и будет так забавно вынырнуть из черноты. Как же я ждала тебя. Вот ты и вернулся домой, но почему-то мы не веселимся — а ведь я думала, радости не будет конца! За это время мама твоя сильно переменилась, да-да, она теперь другая, хотя сил у нее маловато. (Почему я сказала хотя? — подумала Элен. — Ах, разве слова имеют значение, когда у меня есть настоящее сокровище, рядом с которым все слова облетают, точно шелуха!)

Элен стало досадно, когда она поймала себя на том, что не умеет ладить с детьми.

— Знал бы ты, как я счастлива, что ты сам подбежал ко мне на аллее, — продолжала она. — Иначе ведь я не заметила бы тебя. Собиралась уже свернуть на авеню Анри-Мартен. Я бесконечно благодарна тебе.

Отстраненная чопорность, с какой она произнесла эти слова, удивила Элен.

— Напрасно я заставляю тебя сидеть в такой темнотище, думаю лишь о себе. Иди поиграй, только где-нибудь рядышком. Покатайся в прихожей на велосипеде, он так славно скрипит, когда ты крутишь педали.

Антуан не отвечал, и это встревожило Элен. Она встала и включила свет.

Мальчик спал на полу, подложив руку под голову и уткнувшись лицом в ковер, среди черных, белых и серых перчаток из опрокинутой коробки. На многих были затяжки.

Утром Деспозория позвонила Элен узнать, как дела, и прислала ей корзину орхидей.

Спустя несколько дней Антуан попросил разрешения пойти к полковнику и поиграть с Джеком и Фредом.

Элен передернуло, она закрыла лицо руками. Тонкими руками.

Посоветовавшись с Розой, она дала согласие — легко и беспечно, и это расстроило ее. (Она навела справки о полковнике и его жене и получила лучшие рекомендации.) Розе было велено идти с Антуаном и ни на миг не спускать с него глаз. Заодно представится случай выяснить, где же мальчик провел эти три недели.

Розу настолько впечатлили дом полковника и его семья, что вечером того же дня они с Элен позвонили в префектуру и сказали: ребенок нашелся.

— Где он был? — строго спросил голос на другом конце провода.

Дрожа, Роза повесила трубку, сама не понимая почему. Элен кивнула: все правильно.

Через минуту раздался телефонный звонок.

— У кого же был ребенок, мадам? У кого? Вы ведь сами обратились в полицию и попросили нас заняться этим делом, так что извольте дать разъяснения.

— У одного нашего родственника из провинции, — отрезала Роза.

— Отлично. — В голосе слышалась ирония. — Просто отлично!

И префектура повесила трубку.

На протяжении следующих месяцев Элен жила только сыном. Но от постоянных раздумий и блужданий в памяти она бледнела день ото дня. Антуан вернулся, а между тем она продолжала искать его — без всякой надежды найти. Ее сердце забыло, что такое покой, умиротворение и безмятежность, оно отстукивало ритм тревоги.

Если Элен нужно было встать и пойти в другую комнату, ее тело приходило в замешательство и движения получались боязливыми и робкими: она старалась забыть о том, что сердце нездорово, и, чтобы не чувствовать боли, избегала порывистых жестов и говорила как можно тише.

«Покойники завистливы, — думала она, — и никак не хотят смириться с тем, что не успели утащить нас в свой мир. Один из этих мертвецов вцепился мне в сердце и держит так крепко, что вот-вот вырвет его у меня. Наверное, скоро я стану обычной фотографией покойника — на этом камине или на другом».

Элен не решалась расспросить сына, как ему жилось в доме Бигуа. Болезнь заволокла ее густым туманом, Элен бродила там и не могла выбраться. Если впереди и брезжил свет, то совсем слабый и тусклый, точно пятнышко, которое колышется на фитиле длинной свечи.

Вдруг она почувствовала (после похищения Антуана прошел год), что непременно должна увидеть полковника и его жену — Роза часто водила к ним Антуана.

Сидя в гостиной, Элен ждала их прихода. Но лишь в тот миг, когда Филемон Бигуа с Деспозорией появились в дверях, ее сердце поняло, что они действительно пришли и они здесь, настоящие.

От потрясения Элен, уронив голову на грудь, умерла.

Она знала, что смерть скоро настигнет ее, и все-таки надеялась на чудо — если оно свершится, она проживет еще долго. Завещания она не написала.

В день похорон Антуан рано утром пошел к полковнику и остался у него на обед, а потом на ужин «и навсегда», как сказал Бигуа. С согласия родственников Элен (которые жили в провинции) он оформил у нотариуса документ, закреплявший за ним статус опекуна мальчика вплоть до сто совершеннолетия. Родственники Элен решили, что этот богатый иностранец был ее любовником и, возможно, даже отцом Антуана. Долгое время они распространяли эти слухи на сотни километров вокруг Парижа, однако предпочли не расследовать, как все обстояло на самом деле, опасаясь выяснить, что Бигуа вел себя крайне благородно и все свидетельствует в его пользу — в таком случае на них ляжет бремя воспитания Антуана, а ведь они толком не знали мальчика, и вдобавок доставшееся ему от матери наследство было невелико.

Все семейство полковника, даже Джек и Фред— близнецы, похищенные в Лондоне, — облачилось в траур, «дабы почтить память покойной», по выражению Бигуа. Эрбен, увидев свою дочь в трауре, купил черную вуаль к ее шляпке.

Полковник был удручен, его терзали угрызения совести. Не он ли виноват в смерти Элен? Напрасно твердил он себе: «Разве жизнь идет по готовому сценарию?» Бигуа был печален. Серьезен и печален. Из опасения навлечь на себя беды, проистекающие от любви, он намеренно смотрел на Марсель с полным равнодушием.

Так тянулись еще два года в доме на сквере Лаборд и его окрестностях.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Эрбен развелся с женой, однако все медлил с отъездом в имение полковника. В конце месяца Бигуа часто встречал его, прогуливаясь утром по скверу Лаборд. Издалека он махал типографу рукой и каждый раз чувствовал, что нужно бы пригласить его на обед.

Полковник пригласил его. Бигуа не терпелось принять у себя настоящего отца Марсель, чтобы тот полюбовался дочкой в платье от Жанны Ланвен [9]. Вместе с тем мысль об обеде вселяла в него беспокойство. Увидев тогда в такси, как от ботинка Эрбена отвалилась подошва, полковник живо представлял себе — хотя теперь типограф был опрятен и одет добротно, — как отваливается и падает прямо на стол его манжета, или галстук, или одна из трех морщин на лбу.

Речь Эрбена была безукоризненна и грамотна. Когда он говорил, создавалось впечатление, что он аккуратно расставляет все знаки препинания, четко выводит каждую букву с положенными ей хвостиками, палочками и изгибами, а важные слова выделяет курсивом. Чувствуя в этом свое превосходство над семейством полковника, Эрбен смущенно ликовал и краснел каждый раз, когда Деспозория допускала ошибку.

Дети притихли и внимательно наблюдали, как он ест. Марсель сидела между отцом и полковником. То и дело она, позабыв об угощении, украдкой смотрела на Эрбена, и ее взгляд лучился нежностью. Она по-настоящему любила этого худого, нескладного человека с багровыми щеками, который называл себя ее отцом (и действительно был им), — любила его, неказистого и горемычного, несчастного и подарившего ей счастье ценой разлуки.

Эрбен уже собирался уходить, однако полковник на глазах у всех с серьезным видом отвел его в сторону и опустил ему в карман пальто «особый» конверт. Потом он пожал Эрбену обе руки — до того неестественно, отстраненно и бездушно, что даже воздух в прихожей стал отравленным.