Самуэлла Фингарет - Дёмка – камнерез владимирский
Дёмка издали наблюдал, как вечерял князь Иван Берладник. Выпростав из-под шубы руки, князь принимал от Лупана то кусок мяса, то кубок. Отсвет пламени падал на железную цепь и обручи, обхватившие запястья. Лупан подавал, отходил, наклонялся. Казалось, что рядом с князем мечется короткая неуклюжая тень.
Подойти ближе Дёмка опасался. Ещё обнаружит его Лупан раньше времени. И снова, как тогда под Владимиром, когда думал, что вот-вот догонит, Дёмка не знал, как себя повести. Крикнуть: «Вяжите злодея, он убил моего отца!» – кто в это поверит? Доказательств нет никаких. Вызвать на честный кулачный бой? Вызвал кутёнок матёрого волка – тот раздавил его и не приметил. Другое дело, если сразиться ножами. Охоту Дёмка не любил и не убивал зверя попусту, но метать с силой клинок умел с малолетства. Приблизиться быстро, бросить Лупану нож с финифтяной рукоятью, чтобы он сразу сообразил, что к чему, себе оставить другой, с которым вышел в дорогу, и крикнуть: «Бейся не на жизнь, а на смерть, отравитель!»
Утром, покачиваясь на ухабах в своём логове среди мешков, Дёмка проверил оба ножа – острые, – положил обратно в подвешенную к поясу сумку. С ней он не расставался. Затем он выпросил у возницы кусок мешковины и обмотал нижнюю часть лица, шапку надвинул по самые брови.
– От чучела огородного не отличишь, – засмеялся возница.
На привале Дёмка приблизился к детским. Как и вчера, братина не сходила с круга. Потому, говорят, и братиной ковш называется, чтобы вкруговую по-братски пить.
– Дозвольте на князя Ивана Берладника поглядеть, – сказал Дёмка и сам не узнал своего голоса, раздавшегося из-под тряпицы.
Детские расхохотались.
– Откуда такой невиданный взялся?
– Мой он! – издали крикнул возница, не оставлявший саней.
– Закутал сынка, как девицу на морозе, чтобы нос свёклой не закраснел. Садись к нам, мальчонка, пригуби медовуху.
Дёмка в ответ промолчал, и детские про него тотчас забыли. Они и на князя, сидевшего к ним спиной, не обращали внимания. У князя был свой костёр, у детских – свой. Дёмка увидел, как князь неловкими из-за оков руками протянул прислужнику кубок, – очевидно, велел принести медовухи. Взяв кубок, Лупан пошёл прямо на Дёмку, стоявшего возле костра. Дёмка вытащил нож с финифтяной рукоятью, приготовился бросить, почувствовал, как напряглась рука. Но, не пройдя и пяти шагов, Лупан остановился, к костру не пошёл, а, повернувшись вполоборота, быстро откинул полу тулупа и наполнил кубок из подвешенной к поясу сулеи. Князю он подал кубок с поклоном.
– Не пей! – срывая с лица мешковину, закричал что есть силы Дёмка. Сам не помня, что делает, он зачерпнул из сумки горсть белой крупки и бросил в костёр, вокруг которого пили детские. Метнулся к другому костру, бросил новую горсть. С двух сторон повалил белый пахучий дым. Дружинники захлебнулись, окаменели от страха. Лупан догадался, откуда дым, Дёмка увидел искажённое злобой лицо, метнул нож. Лупан охнул, схватился рукой за плечо, осел в рыхлый снег.
Дёмка крикнул князю:
– Беги! – и побежал впереди к бившимся на привязи испуганным лошадям. Князь не заставил ждать. Дёмка рассёк ремённую привязь, помог окованному князю взобраться в седло. Впрыгнул сам. Он действовал быстро, но словно не с ним всё это происходило. Почуяв свободу, кони мигом выбрались на дорогу и помчались во весь опор. Вдогонку неслись проклятия детских, продолжавших барахтаться в едком дыму.
Ночь выдалась тёмная, без луны и без звёзд. Если б не снег, то хоть глаз коли. Настоящее время для побега. Кони мчались – лишь ветер свистел и бились о землю снежные комья, летевшие из-под копыт. Других звуков чёрная ночь не посылала. Два всадника, конь о конь, неслись через тьму. Казалось, на всей земле больше не было ни души. И вдруг ожила, проснулась дорога. Загудел притоптанный снег.
– Кони резвые, вынесут! – крикнул Дёмка.
– Кабы не руки скованные да держать бы меч! – раздалось в ответ.
Гул нарастал, становился ближе. Звуки надвигались со всех сторон, зажимали в кольцо.
Дёмка и князь мчались рядом. Кони неслись голова к голове.
– Догонять станут – я сдамся, один мне конец, а ты скачи и помни: ты для меня как брат.
– Вынесут или вместе погибнем! – прокричал Дёмка.
Ближе, ближе погоня. От топота конских копыт дрожит под снегом земля. Гул поднимается к самому небу.
– Скачи, не оглядывайся. До самой смерти вспоминать тебя буду! – Князь подобрал поводья, готовясь в любой момент остановить коня и, перекрыв дорогу, спасти храброго мальчонку.
– Что это? Князь, смотри! – крикнул Дёмка.
Впереди показались огни. Мелькнули, исчезли, вспыхнули снова. Словно кто-то сгрёб с неба светлые звёзды и пригоршней бросил на землю. Огни не стояли – они двигались, приближались. Сзади – всё нараставший топот копыт. Впереди – пляска огней.
– Что это, князь?
– Спасение, названый мой брат. – Иван Ростиславович ослабил поводья. – Это подмога.
С факелами в руках навстречу неслась черниговская дружина.
– Выручили! Выручили! – орал Федька Жмудь.
Он скакал первым. Факел, зажатый в мощной ручище, высоко выплясывал над головой. Пламя взмывало и билось как распущенный по ветру стяг.
Часть вторая
На клязьминских кручах
Как скоро Андрей Юрьевич известие о смерти отцовской получил, так скоро себя великим князем во всей Руси он объявил и ко всем князьям о том писал. Суздальцы и ростовцы и другие грады, июля, первого дня, собравшись в великом множестве, с радостью крест ему целовали, поскольку из-за его храбрости, справедливости и доброго правления всенародно больше всех братьев его любили.
Русский историк В. Н. Татищев. XVIII векВеликий князь Андрей нарёк место то Боголюбовым, потому и сам стал Боголюбским прозываться. Потом он город там построил и двор свой княжий близ новосозданной Рождественской церкви поставил и очень место то полюбил и жил там.
Житие Андрея БоголюбскогоГлава I. ВСТРЕТИЛ БОЯРИН СТРАХ
Градники выходили на кручи, закатывали рукава неподпоясанных холщовых рубах. Над головами взлетали кирки, опускались и снова – кверху. Издали казалось: взлетают стаи вспугнутых птиц. Цепочкой, друг к другу в затылок, шли землекопы, несли на валы землю. Наполненные с верхом корзины лепились к спинам горбами. На плечах древоделов неспешно проплывали в обхват толщиной колоды, предназначенные для стен.
«Стук-стук-перестук», – стучали топоры вдоль правого берега Лыбеди. «Стук-стук да постук», – вторило клязьминское левобережье. «Ух-у-ух, у-у-ух», – ухали под кувалдами сваи.
Оживлённые лица, потные лбы, задорные перебранки.
– За небо цепляйся, не то улетишь! – кричали внизу.
– Под ноги гляди, о землю споткнёшься! – отвечали со стен.
Обмотанные пеньковым канатом брёвна ползли наверх.
– Держи, пошла, пошла!
Стук топоров и заступов стелился вместе с туманом, уплывал по рекам с водой, цепляясь за тучи, передвигался по небу. «Строится стольный город», – неслась во все стороны гордая весть. «Срединная Русь набирает силу», – долетало до Киева.
Гусляры любили рассказывать, как бахвалился Илья Муромец, что прибыл он в Киев-град прямоезжей дорогой, и не верил богатырю – крестьянскому сыну киевский князь. Потому князь не верил, что лежал город Муром в землях срединных, за лесами Дебрянскими, дремучими. Там жил-поживал Соловей-разбойник, и не было проложено через Залесье пути-дороженьки прямоезжей.
То пехотою никто да не похаживал,
И на добром коне никто да не проезживал.
Туда серый конь да не прорыскивал,
Птица чёрный ворон не пролётывал.
Окраиной Киевской державы была Срединная Русь, да не бедной, не захудалой. Леса – богатейшие, удаль рек – богатырская, поля в безлесом Ополье – плодороднейшие. Куда ни глянешь, колышется в рост человека густая рожь, метёлки овса вызванивают тонко. За обладание срединными землями не раз велись меж князьями кровопролитные сечи. Чтобы закрыть Ростов и Суздаль от враждебных Мурома и Рязани, Владимир Мономах утвердил город на вершине Клязьминского хребта. Где торчали обнесённые тыном землянки издревле селившихся здесь людей, поднялся детинец. Крутизну берегов Клязьмы и Лыбеди усилили насыпные валы. Вдоль гребней встали дубовые стены. Воротные и угловые башни выросли до небес. Одним не взял Мономахов город – размерами. Киев и Новгород равнялись с Парижем и Лондоном. Владимир от Суздаля отставал, где уж с Новгородом тягаться.
Как праздника ожидал Андрей Юрьевич начала работ. Едва освободила весна реки от ледового заточения и сдёрнула с полей снеговые ковры, прозвучало княжье его слово. И потянулись на восход и закат новые земляные гребни. Устья окраинных оврагов соединились высокими перемычками.
