Самуэлла Фингарет - Дёмка – камнерез владимирский
– Оставь боярина, Апря.
Жарко дышащая пасть отодвинулась, тяжёлые лапы освободили грудь.
– Уходи, боярин, и помни, – произнёс тот же голос. – В другой раз объявишься – Апрю не отзову.
Ни жив ни мёртв, Пётр поднялся, пятясь покинул избу.
Расстояние до кузницы он одолел с трудом, едва переступая ослабевшими ногами. Не оправился Пётр даже среди людей, когда вновь очутился посреди городской сутолоки. Весь день то жарко дышащая пасть мерещилась, то чудился гневный девичий голос.
– Что поскучнел, брат Пётр? – спросил за столом князь.
Вечеряли, как повелось, в Малой столовой горнице. К трапезе собрались самые близкие. Челядинцы, бесшумно передвигаясь, обносили тройной ухой и просоленными хрящами. Золотились поджаренной корочкой гуси. На серебряном блюде поверх разварных груш лежали куски зайчатины. В кубках играло вино и смородиновая медовуха. Язычки неподвижного пламени спускавшихся с потолка масляных ламп отсвечивали в густой тёмной влаге. Хмельного не пил один князь. Стоявший за спинкой резного кресла Анбал наполнял драгоценный, в каменьях, кубок розово-красной брусничной водой.
– Случилось что, Пётр? – повторил Андрей Юрьевич свой вопрос. – Поделись, коли беда, вдруг поможем.
Пётр опомнился, встряхнул тёмными кудрями.
– Правда твоя, князь-государь, тужить не с чего. Кто тебе ворог – и нам тот не люб. Тебе хорошо – и нам ладно. Эх, распотешу тебя, князь-государь, былью-небывальщиной. Слушайте и вы, братья-бояре, слушай-послушай, честной народ.
Пётр ударил по невидимым струнам, словно лежали у него на коленях звонкие гусли, широко, нараспев начал:
– А и было то под градом под Владимиром, недалече от посада, за оврагами. Добрый молодец, страха не ведавший, повстречался в лесу со страхом. А и был его страх раскрасавицей, в золотое сияние убранной, а и был его страх волком-оборотнем, проживавшим в избе за кузней.
– Придержи язык без костей! – раздался злой окрик.
Князь вскочил с налитыми кровью глазами. Кулаки тяжело опустились на стол.
– Кто позволил тебе, женатому дурню, красавиц по лесу высматривать? Другой раз услышу – в яму каменную заточу.
За что перед всеми обидел князь? Не посчитался, что родичи старшие рядом сидели. Боярин Борис, недавно назначенный тысяцким, скривил насмешливо губы. Злобный Анбал стрельнул из-за кресла угольными своими глазами.
Никогда не простит Пётр Кучков князю Андрею Юрьевичу незаслуженной этой обиды.
Глава II. ЛЕСНОЕ СВЯТИЛИЩЕ
До вечера просидела Иванна возле оконца, смотревшего в лес. В избу вползали серые сумерки, и мысли текли невесёлые, под стать сгущавшейся темноте. Опасно было здесь оставаться. Боярин от первого страха оправится и снова придёт, а деться куда? Если к людям в посад уйти, Апря погибнет. Хоть и бегает он по лесу один, но настоящих волчьих повадок не знает, и в стаю его не возьмут. Податься с Апрей в глухие леса, ближе к Москва-реке? Но как покинуть Владимир? Оборвётся тогда тонкая нить: за один конец Иванна держится, другой – в дальние дали к Дёмке протянут. Что ни месяц, вручал старый Евсей завёрнутую в тряпицу берёсту, добавляя при этом: «Торговый гость из Курска доставил… Нарочный из Чернигова ночью привёз… Вновь из Чернигова…» Приходили письма из разных мест, сообщали одно и то же: «Дело важное, вернусь – расскажу. Жди. Дементий». Два года без малого миновало. Долго ли ещё ожидать.
Тьма сменила серые сумерки. Невидящими глазами Иванна смотрела в лес. Апря свернулся клубком и тихо посапывал.
Но видно, недаром придумали поговорку «Утро вечера мудренее». Рассвет наступил лазоревый, звонкий. Мрачные мысли рассеялись как туман. Иванна сообразила, что есть у них с Апрей убежище и близкое, и надёжное. Второй год она туда не заглядывала, без Дёмки унылым казался путь. Теперь раздумывать не приходилось. Иванна сложила в корзину еду, свернула войлок и тёплый платок, служившие постелью, по дороге набрала вязанку хвороста. От берёзы с двумя стволами тропа шла в сторону Суздальской дороги, но, не доходя, сворачивала через ольшаник к болоту. Сто или, может быть, двести лет по болоту никто не хаживал. Один только Дёмка отважился вступить в жидкую топь. Зато обнаружил он потайную тропку, вывевшую в лесное святилище, и нашёл там среди валунов серый скуливший комочек.
Иванна двигалась следом за Апрей. Волк хорошо знал тропу. Кто, когда её проложил под водой – ни Иванна, ни Дёмка не ведали. Выходила тропа к краю болота, где густо росли кусты, скрывавшие от постороннего взгляда пологий песчаный холм. Выровненная поверху площадка казалась покрытой снегом – таким чистым и белым был здесь песок. Посередине высился грубо отёсанный каменный столб, зажатый у основания серыми валунами. «Словно каменный великан палец в небо поднял, – рассказывал Дёмка, когда вернулся домой, побывав на холме впервые. – Вдруг слышу: камень скулит. Сначала я испугался, потом руку за валуны просунул и вытащил волчонка».
Волки – звери чадолюбивые, детёнышей не бросают. Чужих волчат готовы вскормить, если погибла волчица, выброшенных щенков от собак подбирают и воспитывают как своих. Что же случилось, что остался волчонок один? Суди и ряди – теперь не узнаешь. Ни логова, ни следов Дёмка поблизости не увидел. Произошло всё это в начале мая, а родился волчонок в апреле. К тому времени когда Дёмка его обнаружил, он едва успел глазки открыть. Вот и назвали его Апрель, малое имя – Апря. Вскармливать Апрю пришлось из рожка.
Апря первым вбежал на площадку, уселся возле столба и несколько раз потявкал. Он всегда приветствовал столб, когда попадал на холм. Что вспоминалось ему? Перед столбом чернел выжженный круг, присыпанный отвердевшим пеплом, – отметина, оставленная огнём, знак, что пел и плясал здесь когда-то в честь бога Сварога его сын Сварожич-огонь.
Без малого два века прошло, как Русь приняла христианство. Сброшены были кумиры, установленные Владимиром Красное Солнышко на киевском древнем холме. Деревянный Перун с посеребрённой головой и вызолоченными усами полетел вместе с другими. Но как забыть старых богов, если жили они по соседству – в полях, лесах, реках и даже избах. Тайно сходились люди в священных рощах, украшали венками деревья, лили воду в чаши без дна, чтобы досыта напоить мать-сыру землю. Для бога Сварога разжигали костры. Отцом всем богам Сварог приходился. Не Перун, а Сварог создал вселенную. Он был бог-мастер, создатель, кузнец.
Иванна сбросила хворост на чёрный круг, спустилась к кустам, сломала три ивовых ветви, каждую завязала узлом, пошептала:
– Ивы-провидицы, что вам видится?
От большого столба на юг через всю площадку тянулись столбы поменьше. На самом краю круто вниз обрывались ступени. Покончив с узлами, Иванна достала из короба плошку-светильник, сошла по ступеням в подземный проход. Зашуршали наметённые ветром старые листья. Цеплявший за фитиль огненный язычок разомкнул мрак. Стали видны неровные земляные стены, брёвна, поддерживавшие потолок.
Размерами подземное убежище напоминало землянку. Должно быть, хранили здесь нужную утварь и скрывались от непогоды. Ни стола, ни пристенных лавок не было и в помине. В углу стоял небольшой сундучок. Рядом высился прикрытый плоским камнем бочонок. Иванна с Дёмкой с опаской откинули крышки, когда в первый раз спустились под холм. Потом-то крышки взлетали часто. В сундучке оказался богатый наряд, в стародавние времена принадлежавший жрице Сварога. Достоянием бочонка был крупчатый белый аммоний: курили, должно быть, пахучим дымом в честь бога – создателя и кузнеца. Теперь бочонок на треть опустел: часть белой крупки перекочевала в Дёмкину сумку и короб Иванны. Отец не одобрил бы траты попусту. Аммоний в кузнечном деле употреблялся при пайке и расходовался кузнецами с бережливостью. Но ведь и дымные облака устраивались не для потехи. Белая крупка, попав в огонь, выплывала белым пахучим дымом. Это чудесное свойство аммония Иванна и Дёмка знали с самого малолетства, и аммоний служил им средством защиты, всё равно как воину щит.
Из толщи холма Иванна вышла преображённая. Обычное платье осталось лежать поверх сундучка. Платье, надетое на смену, искрилось от блёсток, нашитых на голубую ткань. Лента очелья, подвески и гривна рассылали светлые праздничные лучи. Медленной поступью, словно наряд превратил её в жрицу Сварога, Иванна двинулась вдоль столбов. На вытянутой ладони лежала плошка-светильник. Струйка пахучего дыма закручивалась вьюнком.
Апря обиженно отодвинулся к краю площадки. Он не любил резкого запаха, огонь он также не одобрял.
Плошка приблизилась к хворосту, сваленному поверх окаменевшего пепла. Плясавший в ней огненный язычок тут же раздвоился. Один язычок остался на фитиле, другой перекинулся на ближние ветви, принялся жадно лизать и заглатывать, хватая добычу снизу. Хворост вспыхнул. Светлое на солнце розово-жёлтое пламя взлетело выше каменного столба. Иванна метнула в костёр первый прут, произнесла нараспев:
