Иван Полуянов - Седьмой патрон
Я повел глазами на книгу на столике. Таня… Я не ошибся в тебе, Таня! Почувствовал почему-то, что я ее старше, как это бывало с моими сестренками. Сильнее и старше. Впервые поднял на нее взгляд, как на сестру — младшую, старшую, не все ли равно? На ее светлые растрепанные волосы, такие светлые, золотистые, точно в них запуталось солнце. Увидел светлые, точно колосок, брови, глаза, серые, с золотистыми точечками, россыпь веснушек… Золотистая, светлая — вся точно вешняя вербушка ты, Таня!
— Я тебя боялась немножко, что ты разочаруешься.
— И я тебя, Таня, боялся…
— Я знала, что ты ходишь ко мне. Я тебе благодарна, Сережа. Мне завидовали, да, да! Все девчонки мечтают о преданном рыцаре. И чтобы робость… Ты понимаешь? — она схватила меня за руки. — Понимаешь? Я тобой хвасталась, и мне жутко завидовали, до слез! Я тобой хвастала, гордилась, а о Сергее молчала, поначалу даже отцу. Ты прости, хорошо?
Вербушка — распустится, вся станет золотистой, а тут — мороз, снег…
Я проглотил комок в горле.
— Снегири, Таня, к тебе летали?
Она покраснела.
— Летали, летали!
Значит, не летали, не было их нынче в городе зимой.
Я встал. Встала и Таня, не выпуская моих рук.
— Сережа, вы с отцом берегите себя. Пожалуйста. У вас на барже такой груз, такой… Команда буксира в смуте, — шептала Таня. — Невесть что творится! Все боятся, шепотки по углам. С мостика лоция — карта речной обстановки — пропала…
— Прощай, Таня.
— Спасибо тебе, Сережа. Ах, зачем тогда я тебя не зазвала к себе? Мы бы посидели у горящей печки, я б тебя чаем напоила и проводила за калитку в пуховом платке.
Меня будто волна подхватила и понесла. Я уже не разбирал ее слов, слышал один ее голос. Схватил ее руку, прижал к своим губам — в непонятном, никогда не испытанном порыве — и выскочил из каюты.
…Ян увлекся «Островом сокровищ». Тем не менее эстонец не удержался от выпада на мой счет:
— Реалисту полагалось бы заняться более серьезной литературой. Хм… Почтенные джентльмены грабят пиратский клад! Что здесь поучительного для рабочий юнош? О, они храбрые! Но предпочитают наличность. Правильно я вскрыл классовую суть?
Злись, сердись на него, — какой в том прок! И затрепанный томик, оракул мой, с детства бесценный, отложил он небрежно. На какой странице читал? Наизусть знаю любую.
«— Трелони, — сказал доктор, я еду с вами. Ручаюсь, что мы с Джимом оправдаем ваше доверие. Но есть один человек, на которого я боюсь положиться.
— Кто он? — воскликнул сквайр. — Назовите этого пса, сэр!
— Вы, — ответил доктор, — потому что вы не умеете держать язык за зубами. Не мы одни знаем об этих бумагах…»
— Однако увлекательно! — улыбнулся Ян.
Я поднялся наверх.
Плывем. Выгребаем к Котласу помаленьку, потихоньку.
На перекатах вода крутила у камней воронки, буксир бил плицами, задыхался трубным чадом, канат, натягиваясь, грозил лопнуть, еще усилие реки — нас потащит назад, меж высоких обрывистых берегов. Первой, однако, сдавала река, буксир перебарывал течение, нас снова принимали плесы — покойные, широкие, где отражение белых, желтых береговых круч перемешивалось с естественным цветом воды, коричневой, как спитой чай.
Ян скрутил на цигарки «Остров сокровищ», я его прощу — в моем оракуле нет ни слова о том, чем я живу. Я не жил до сих пор. Я живу сегодня. Живу двинскими кручами, бурными перекатами. Живу белыми чайками, ветром с лугов и тем, что есть во мне.
Буксир давал гудки и подрабатывал колесами ровно настолько, чтобы вместе с баржой течением не увлекло его назад — от деревеньки с избами на зеленом угоре.
С буксиром сближалась лодка-долбленка. Бородатый старик в белой рубахе и жилетке, стоя греб однолопастным веслом. Долбленка высоко задирала нос. Буксир развернуло правым бортом, нельзя было разглядеть, как лодка пристала к нему.
Вот колеса закрутились, плицы ударили, буксир натянул трос — и вовремя, так как баржу течением подтягивало к берегу, грозя посадить на камни. Тотчас вынырнула из-за буксира долбленка, старик все так же орудовал веслом, но острый нос лодки заметно осел.
В лодке на узлах была Таня.
Медленно-медленно двигался буксир. Лодка ткнулась в берег, старик с девушкой вышли на зеленый угор, а избы, березы все оставались на виду, медленно-медленно разворачиваясь.
Махал с угора платок.
Очередной поворот реки, и скрылась деревенька, надвинулись, заслонили ее отвесные кручи, темный ельник, но махал… Все махал мне белый платок!
Враг
Песок — острова, косы, дюны. Хоть бы травинка или камушек: верста за верстою песок. Песок и голые, ободранные с вешнего ледохода кусты, в развилках сучьев налип хлам, клочья обсохшей тины, а сейчас за сучья цепляется волокнистый туман.
— Баржа, слушай! — гремит с буксира команда. — Лево руля… Навались!
Витой трос укорочен. С трудом, на самом малом, проворачиваются колеса. Обновленные ремонтом, плицы белы, как заплаты.
Пароход внезапно рванул, продергивая баржу по фарватеру. Под днищем заскрежетало… Сели!
— Вперед, до полного, — раздается спокойный голос капитана с мостика. — Добавляй… добавляй обороты. Руль прямо… прямо!
Баржа внезапно, как и садилась, сорвалась с мели, облегченно идет к берегу. Рыскает, не повинуется рулю. Взмыленные, перемешанные лопастями в пену, крутые волны гулко бьют по скулам шаланды то справа, то слева. Баржа потеряла управление, такое случается на мелководье с сильным течением.
— Дави буксир, — командует Иван Никитич. — Ходи весело!
Корма парохода заложена дровами почтя вровень с буксирными арками, ничего не рассмотришь, что делается, но я знаю: вахтенные, взявшись за длинный шест с рогулькой на конце, напоминающей ухват, с силой упираются в трос и как бы отжимают баржу на фарватер.
Жмемся к берегу, где поглубже. Пески позади, идем среди круч. Кренятся над палубой сосны и елки, подмытые дождями и сползшие в воду с пластами дерна. Гулко, щемяще отдается в кручах шум колес, шипень пара и плеск воды.
Пласты известняков береговых обнажений в красноватых потеках, и у меня возникло сравнение: «Точно кровь проступила сквозь бинты». Потому что подумал о Тане. Если война, Таня пойдет в сестры милосердия.
Куда? К кому? Подобные вопросы раньше исключались. Если немцы, то против немцев. Война как война. Теперь все по-иному.
Так с кем я?
При отце я, на барже, и того довольно…
Да, забыл новости! Первая: нас обошли два парохода — с орудиями, с воинскими командами, направленными куда-то в сторону Котласа. Во-вторых, отец с Иваном Никитичем на одной из пристаней ходили на телеграф связываться с Архангельском. Переговоры, видимо, велись о замене буксира, раз машина барахлит. В-третьих, Петруха выдворен. Вместе с помощником капитана, который брал их, Петруху с дядей Васей, поручался, что за провоз будут они работать наравне с вахтами. Дядя Вася помогает, нет нареканий, а Петруха и пил, и команду втягивал в попойки.
Говорят, пристроился Петруха на рейсовый пароход…
Носком ботинка я потрогал замки люков шаланды. Пломбы целы, целы замки.
Груз необычный, не сомневаюсь. Почему его отправили водой? По железной дороге гораздо скорей дошел бы. Небось, для Москвы предназначается. Конечно, для Москвы!
В ночь погрузки центр города был оцеплен, в Банковском переулке стреляли…
Не нравится мне Ян. Вычистил наш карабин и завладел им. Улучив момент, я сказал отцу, что Ян разоружил нас, что это неспроста, что на буксире — чехарда какая-то.
— Ян тут ни при чем, — твердо сказал отец. — А на буксировщике, ты прав, ералаш полный. Не узнаю команду. Бывало, идешь с Иваном Никитичем, то и забот нет. Лучший капитан, первая на Двине команда. А тут? Суды-пересуды…
Сейчас он скажет о пропаже лоции с мостика. Кому она понадобилась? Иван Никитич — глаза завяжи, вслепую проведет судно. Мели, огрудки, тем более крутые повороты — излуки и полой наперечет известны бывалым двинским речникам. Карта длинная, ее скатывают в рулон, наподобие древних грамот, и держат на буксирах разве что для штурвальных.
Об исчезновении карты отец не обмолвился. Так я и поверил, что ничего ему не известно! Скрытничает, новую моду завел — наводить тень на плетень…
— Я не все, папа, сказал. Перед Орлецами с буксира сигналили фонарем, потом Ян свалился к нам, как снег на голову, — нет ли здесь связи?
Отец схватил за плечи, выдохнул мне в лицо:
— Сигналы? Какие?
— Пусти, — вырвался я. — Что я в шифрах понимаю? Три длинных вспышки, одна короткая.
Скрипел канат, мокро блестя над водой. Туман накатил полосой, видимость заметно ухудшилась.
Отец легонько оттолкнул меня от себя.
— У одного матроса в деревне зазноба живет. Он ей машет фонарем. Тоже нашел шифр! А Яна не задевай. Худ, шибко плох мужик, газами травлен, чем и держится — диво берет. Вникни ты, оцени: простяга он, душа нараспашку. И партийный. Надежный человек.
