Жюстин Пикарди - Дафна
Но, возможно, ощущение утраты из-за того, что мой муж выскользнул из дома в серый рассвет, не было подлинным: ведь если быть честной, иногда я спрашиваю себя, принадлежал ли он мне когда-нибудь по-настоящему или я позаимствовала его на время. Похожие ощущения связаны у меня и с моим отцом, но когда я пыталась поговорить об этом с Полом прошлой ночью, он был раздражен:
— Ты все время что-то выдумываешь. Не кажется ли тебе, что пора сосредоточиться на твоей диссертации?
Мы лежали тогда в постели, не касаясь друг друга, и меня поразила испытанная мною ярость, когда он заговорил, словно красный цвет стен просачивался в меня и пачкал изнутри, как краска.
— Знаешь, что я думаю? — спросила я его. — Было бы хорошо, если бы я смогла поговорить с тобой о Рейчел. А то получается, будто она — запретная тема, которая мешает нам говорить друг с другом, — стоит между нами, хоть ты никогда не упоминаешь ее имя.
Он ничего не ответил, лишь мышца на его щеке слегка дернулась, а рот сжался.
— Ну? — спросила я.
— Что — ну?
— Расскажи мне о Рейчел.
— Я не хочу говорить с тобой… о ней, — сказал он, и, когда сделал паузу на какое-то мгновение, прежде чем сказать «о ней», я поняла, что ему тяжело даже произносить ее имя в моем присутствии. — Мне кажется… это было бы… неуместно.
— В каком смысле неуместно?
— Нелояльно… Ну, не знаю. Вероломно, что ли…
— Очень странные слова ты употребляешь, — сказала я, — Что ты в действительности имеешь в виду? Ты предаешь свою бывшую жену, разговаривая о ней со мной?
— Я не это имел в виду, — сказал он, стараясь не смотреть мне в глаза и делая вид, что изучает свои ногти, хотя его рука была по сути сжата в кулак. — Просто думаю, что она не имеет никакого отношения к тому, что происходит между нами.
— Как это не имеет отношения? Она ведь жила здесь, ты спал с ней в этой постели. Она везде.
Он мельком взглянул на меня, словно был сильно удивлен взрывом моих эмоций.
— Что же мне с этим делать? О чем ты хочешь меня спросить?
Я с трудом сдерживала накопившиеся у меня вопросы: почему они с Рейчел расстались, любит ли он ее до сих пор, любил ли он ее больше, чем меня, — но теперь, когда он дал мне возможность задать их, я не знала, с чего начать, они застряли у меня в глотке.
— Когда вы переехали в этот дом? — спросила я, хотя ответ был мне известен.
— Лет десять назад, — ответил он с легким вздохом. — Как ты знаешь, это случилось после смерти моего отца. Мать к тому времени уже умерла, и отец жил здесь один довольно долго.
— Вы что-то изменили в убранстве дома? Сделали его таким, каким хотели видеть?
— Да, меняли, но медленно. В таких случаях нельзя спешить…
Он закрыл глаза и отвернулся к стене. Через минуту-другую я поняла по его дыханию, что он почти заснул. Это показалось мне удивительным: я-то спать совсем не хотела.
— Пол! — позвала я, но он не ответил.
Я изобразила на его спине пальцем свое имя, но он лишь вздохнул еще раз.
Нынешнее утро оказалось хуже всех предыдущих на этой неделе: я ощущаю их металлический вкус во рту — они безрадостные, как химикаты или вирусы, — совсем не так я себя чувствовала год назад, когда просыпалась рано утром, и руки Пола охватывали меня, и он говорил: «Привет, дорогая! — проводя по моему лицу кончиками пальцев. — Ты как лепесток!» — и целовал меня снова и снова, словно никак не мог насытиться.
Несколько минут я лежала, размышляя обо всем этом, а потом, не в силах больше оставаться в этой постели, где у меня начиналась клаустрофобия, встала, выпила наскоро приготовленную чашку чая и решила пойти прогуляться на Пустошь, чтобы освежить голову, перед тем как садиться за работу. Было уже примерно половина десятого, начинался тусклый январский день, когда постоянно не хватает света и все в дымке. На Пустоши, кроме меня, почти никого не было: только пара-тройка человек с собаками удалялись в противоположном направлении, да бродяга сидел на скамейке под моросящим дождем, потягивая пиво из банки. Я не думала о том, куда иду, просто брела, размышляя, почему так темно, хотя на деревьях нет листьев. Небо густой тенью нависало над землей, и я закончила прогулку на одной из грязных дорожек, вьющихся змеями через лесистую местность за пределами Кенвуда[17]. Это не самая моя любимая часть Пустоши: очень уж промозгло здесь в зимний дождливый день, поэтому я стараюсь ее избегать, хотя частенько плутала по этим лесам в подростковом возрасте, пребывая в мрачнейшем настроении, свойственном юности, или воображая, что нашла ту единственную, тайную, волшебную тропку, что ведет из Хэмпстеда в Хоуорт и к Грозовому перевалу. Внезапно у самых моих ног пробежала большая крыса, волоча хвост по земле, и поспешно скрылась в подлеске. А я остановилась, потому что не знала, где нахожусь, полностью потеряв ориентировку.
Я пошла быстрее, почти побежала, испугавшись зловещей крысы, но это казалось бегом по кругу: по обеим сторонам тропинки шла ограда, однако выхода наружу не было. Я прошла мимо упавшего дерева, которое, кажется, уже видела раза два этим утром, а затем услышала в отдалении звук детского голоса. Ребенок звал кого-то, а потом расплакался — слабые далекие стенания. Лес, однако, не становился реже: я шла словно по туннелю и не могла разыскать тропку, которая вывела бы меня на открытое место.
В конце концов я вышла на полянку и поняла, где нахожусь, чувствуя себя полной дурой и в то же время испытывая облегчение. Но прежде чем свернуть на дорогу, ведущую к нашему дому, остановилась на несколько мгновений у Кэннон-Холла и заглянула через щель в запертых воротах во двор перед особняком. Никаких следов жизни: ставни затворены, и кажется, что владелец закрыл дом на зиму и уехал на край света, удрал туда, где солнце и синее небо. А я чувствовала себя так, словно иду в никуда, голова была тяжелой, она нисколько не прояснилась за время прогулки, а наоборот, была как в тумане. Совсем другое состояние, чем вчера, когда меня волновала мысль, что удастся разыскать утерянные письма Дафны Симингтону и те, которые он писал ей, и обнаружить что-то новое.
В том, что остаток утра прошел плохо, виновата я сама. Вернувшись, я взяла на столике в прихожей газету, оставленную раньше, но Полом еще не прочитанную. Я спустилась в кухню, решив, что быстро просмотрю ее, пока ем тост. Однако, открыв газету, я испугалась не меньше, чем увидев крысу. Там была статья о Рейчел, в самом центре — пропустить невозможно, — с большой фотографией: оказывается, выходит новая книга ее стихов. Я перечитала статью несколько раз, зная, что мне никто не помешает, что я в доме одна. Там утверждалось, что Рейчел — самый талантливый поэт своего поколения, что она столь же умна, сколь и красива, да к тому же еще уважаемый ученый, «вдохновенный педагог для своих студентов». Британской академической науке был нанесен серьезный удар, когда Рейчел согласилась занять вакансию в американском университете.
На фотографии Рейчел выглядела замечательно, хотя лица не очень хорошо видно: она отвернулась от камеры, а лицо в тени и частично закрыто темными волосами. Она таинственная, элегантная и очень взрослая. Впрочем, как она может выглядеть иначе? Ведь Рейчел — ровесница Пола. В статье говорилось, что они чудесная пара, и все их друзья очень удивились, когда их брак распался. Никто не мог понять, в чем причина, казалось, они идеально подходили друг другу.
Итак, я впервые увидела изображение Рейчел. Странно, ведь ею полон дом. Она многократно запечатлена антикварным зеркалом в прихожей, в котором отражалось ее лицо, всякий раз когда она входила и выходила. Она и в резких цветах, выбранных ею для стен, — красная спальня, сиреневая ванная, желтая кухня, — и в желтом ван-гоговском подсолнухе — Пол тут ни при чем, я абсолютно в этом уверена. Может быть, именно поэтому я устроила себе кабинет на чердаке — он белый и кажется свободным от Рейчел, словно эта комната была не занята, когда она жила в этом доме, и мало ее интересовала.
Так или иначе, я сидела за покрытым бледной известковой краской кухонным столом — ее столом из грубо обструганной сосны, а может быть, то была лишь игра моего воображения, а на самом деле стол принадлежал когда-то родителям Пола — и рассматривала фотографию Рейчел так пристально, что очертания ее лица остались запечатленными в моем сознании, даже когда я на мгновение закрыла глаза. А когда я вновь открыла их и увидела на полке кулинарные книги Рейчел со следами стряпни — отпечатками ее пальцев (книги подпирала банка, заполненная камешками и раковинами, должно быть собранными Рейчел и Полом на морском берегу), я поняла, что должна как-то утверждать себя перед нею и собственным мужем, а единственный способ, который я могла придумать, чтобы сделать это, — разыскать переписку между Симингтоном и Дюморье и использовать ее как основу для поистине выдающейся диссертации. Я воображала, как спасу Дафну от непонимания и равнодушных критиков, которые скрыли ее подлинную ценность, как заставлю людей понять, что она была не просто популярным, а великим писателем, представила себе, как у меня берут интервью и фотографируют для той самой газеты, где написали о Рейчел, и Пол говорит, что он гордится мной. И Рейчел тоже увидит мою фотографию, будет поражена и заинтригована. Может быть, она и не сочтет меня красавицей, но захочет узнать обо мне побольше, как я о ней.
