Карен Харпер - Королева
Поманив Анну (а быть может, и всех нас) мизинцем, на который было надето ее кольцо, Генрих Тюдор объявил:
— Как бы то ни было, я желаю сегодня заняться стрельбой по мишеням. Вас, поэт Уайетт, я оставляю играть в ваши игры, но остерегайтесь еще раз надевать на шею этот медальон. Медальоны — предметы весьма хрупкие, впрочем, как и шеи…
Возможно, он при этом еще и выругался или что-то пробормотал себе под нос, я уж не знаю. В одном я была уверена: у меня наконец-то есть нечто такое, что можно не только отнести, но и рассказать Кромвелю — информация отнюдь не была секретной, но из нее следовали важные выводы. Король все еще ревнует Анну к прежнему претенденту на ее руку, Уайетту, — и не исключено, что и к Генри Перси тоже.
— Чтоб Уайетта черти побрали! Из-за его нелепой выходки король рассердился, а страдать придется нам всем, — проворчал Том. — Значит, нынче вечером, — жарко прошептал он мне на ухо, — когда взойдет полная луна, в разгар танцев. Я буду ждать вас у самого входа в лабиринт, так что вы в нем не потеряетесь. Это я потерял голову от глубокого восхищения вами, мистрис.
Я отлично сознавала, что за этими красивыми словами ничего не стоит, но все равно слышать их было невыразимо приятно. Я проводила взглядом Тома, помчавшегося вслед за остальными. А мне надо было заняться кое-чем другим — делом Кромвеля и моей госпожи.
Пока я спешила в покои леди Анны, я еще раз продумала, что скажу страже у ее дверей: госпожа послала меня за платочком, который оставила в спальне. Но вход никто не охранял. Дверь в спальню была не заперта, и я, подивившись этому, мигом проскочила внутрь. Возможно, как раз те, кто стоял здесь на страже, сегодня сопровождали Анну на прогулке. Эти телохранители для меня были все на одно лицо в своих одинаковых шляпах и красно-золотых нарядах, к тому же лица их все время заслоняли огромные алебарды — наполовину копья, наполовину боевые топоры.
Я только сейчас заметила, что сиденье табурета украшено вышитой эмблемой Анны — белым соколом, сидящим на дереве. Опустившись на колени, я пошарила под сиденьем и укололась одной из булавок, которой была пришпилена записка. Я вытащила записку и выдавила из пальца капельку крови. Анна была прекрасной вышивальщицей, неужто она не могла аккуратнее прикрепить письмо?
— Вот черт! — вырвалось у меня.
Я не только испачкала записку кровью, но и начала перенимать у придворных привычку сквернословить. Мама терпеть не могла ругани, и я в память о ней старалась не произносить бранных слов.
Письмо, запечатанное воском, я хотела спрятать за корсаж, но тут заметила единственную строчку, нацарапанную на внешней стороне сложенного вдвое пергамента: «Лани моего сердца».
Я прочитала и нахмурилась. Неужели я перепутала записки? У меня не было ни малейшего желания допустить ошибку и тем вызвать недовольство и Леди, и Кромвеля. Не ломая печати, я надавила пальцами на сгиб. Письмо приоткрылось, и я разобрала подпись. Повернувшись к окну, я прочитала последние строчки: казалось, то были стихи, возможно, сонет — придворные обожали писать сонеты своим возлюбленным.
У лани по ошейнику горят Алмазные слова предупрежденья:
«Noli me tangere, я цезарева стада,
Кажусь ручной лишь для чужого взгляда»[34].
Подпись простая, но смелая: Т. У.
Томас Уайетт? Он оставляет своей любимой сонеты в ее опочивальне? Он что, безумец? А я теперь узнала опасную тайну.
Я перечитала те строки, которые были мне видны. «Noli me tangere» на латыни значит «не тронь меня», а цезарь… Несомненно, имеется в виду король Генрих. Не затеял ли Уайетт нечто, что было куда более опасно, нежели открыто носить на шее медальон Анны и выигрывать у его величества в шары? Не проникает ли он сюда по тем секретным лестницам, о которых упоминала Анна?
Охваченная уже нешуточным страхом, я встала на колени, заглянула под сиденье и увидела на противоположном его конце другую записку, приколотую более аккуратно. Я вернула записку Уайетта на прежнее место, а другое письмо забрала. Меня трясло от сознания той власти, обладательницей которой я вдруг стала, — то было знание, способное причинить Анне вред, сколь бы ни казался король очарованным ею. Знание, которое могло изменить жизнь поэта, а может быть, и мою собственную. Об этом обязательно надо сообщить Кромвелю, только вот захочу ли я это сделать? Если он узнает об этом, то сможет предупредить Анну, чтобы она была осторожнее — тогда, однако, она придет к выводу, что я обнаружила эти стихи. А можно взять и порвать их. Нет, нет. Я сделаю только то, что приказала мне возлюбленная короля, и первой поведаю Кромвелю о том, что случилось за игрой в шары. Этого будет вполне достаточно, чтобы он понял: Уайетт ведет опасную игру.
Опасная игра… В такую же я играла тем вечером с Томом Сеймуром, отдавая себе в этом отчет. Я сделала то, что велел мне Кромвель: вызвала его запиской через мастера Стивена, а затем мы встретились на черной лестнице. Кромвель взял у меня письмо от Анны и внимательно выслушал мое повествование о вспышке монаршего гнева на лужайке для игры в шары.
— Тех, кому Тюдоры не доверяют, — произнес он, — они либо сажают в темницу и пытают их, либо держат у себя под боком и присматривают за ними. Вы хорошо поработали, Кэт, — или передо мной мистрис Кэтрин Чамперноун?
— Я просила Мэри Перси и Дороти Кобгем называть меня Кэт, но к другим эта просьба не имеет никакого отношения.
— Возвращайтесь к своей новой жизни, — сказал мне Кромвель.
Затем он отвернулся и стал подниматься по лестнице, на ходу читая письмо от Леди.
Потом, уже после танцев, в королевских покоях продолжались всевозможные игры, а я ускользнула на свидание с Томом Сеймуром, который ждал меня у входа в лабиринт. Про себя я дала клятву, что в сам лабиринт с ним не пойду. Из окон второго этажа хорошо был виден этот сделанный из граба гигантский лабиринт — пугающий, с высокими толстыми стенами.
Едва я подошла к нему, как из темного устья лабиринта вынырнул Том. Он втащил меня внутрь, крепко обнял и приник к моим устам долгим поцелуем: сперва склонил набок голову, потом стал ласкать губами мои губы, раздвинул их и проник языком в мой рот. Прежде никто никогда меня так не целовал; мне это невероятно понравилось. Руки Тома гладили мою талию и бедра, это придавало мне уверенности в себе и возбуждало. Он прижался ко мне щекой и зашептал:
— Кэт, Кэт, как долго я мечтал об этом — о таком сладком поцелуе.
«Возможно, — подумала я, — Уайетт не единственный поэт среди придворных». Когда после второго весьма продолжительного поцелуя мы оба пытались немного отдышаться, я слегка отодвинулась от Тома и постаралась взять себя в руки.
— Но ведь вы так молоды! — брякнула я сгоряча.
— Хотите сказать, что у меня в таких делах нет никакого опыта? — уточнил он и тихонько рассмеялся, отчего я окончательно потеряла голову. — Да разве вы не слышали о сладких деревенских приключениях, о романтической близости в стогу сена и прочих не менее приятных делах? Имейте в виду: Вулф-холл в Уилтшире — прекрасное место, где можно всему этому обучиться, как и у вас в Девоне.
— Вы надо мной смеетесь.
— Нет, это вы меня дразните — своим лицом с таким безмятежным выражением, но таящим безудержную страсть, своим прекрасным телом. Поцелуемся еще, Кэт…
Целуя меня снова, Том умудрился стянуть с моих плеч туго зашнурованный корсаж с низким квадратным вырезом и обнажил мою грудь. Я задыхалась, стараясь унять дрожь в коленях. Том пустил в ход свои ловкие пальцы, а потом и язык, пробуждая во мне неведомые чувства. Я ощутила нечто такое, чего никогда прежде не испытывала. Мир завертелся у меня перед глазами, кусты, казалось, целиком поглотили нас. Том уже уложил меня на траву, устроился сверху и стал задирать юбки, когда совсем рядом мы услышали голоса.
Мы оба застыли. Я сразу же опомнилась. Не такой уж я была несмышленой девчонкой, чтобы не понимать, к чему может привести эта возня с Томом — к вершинам удовольствия, но и к падению в бездну позора, к осуждению и изгнанию оттуда, куда я попала ценой неимоверных усилий. Особенно если я понесу от него. К тому же я узнала голоса, звучавшие за колючей изгородью: Джейн Рочфорд ссорилась со своим мужем Джорджем, братом Анны.
— Я выследила тебя! — воскликнула она, не стараясь умерить силу голоса.
Я оттолкнула Тома и села, приводя в порядок корсаж.
— Если мне нравится гулять одному при луне, для чего мне здесь ты? — парировал Джордж.
— Ты шел на свидание? — прошипела его супруга.
У меня запылали щеки. Как ни нравился мне Том, я не могла позволить себе руководствоваться чувствами.
— А если и так?
— А если и так, то готова поспорить, что у тебя свидание с очередным мужчиной. Я оказалась женой содомита, а разве твоему отцу, да и королю тоже, не интересно будет об этом узнать? Могу поклясться, единственная женщина, которую ты когда-нибудь любил, — это твоя драгоценная развратная сестрица Анна!
