Сергей Мосияш - Салтыков. Семи царей слуга
— Вспомнил, — просипел Лопухин.
— Говори.
— К моей матери перед отъездом в Берлин приезжал маркиз Ботта и говорил, что он до тех пор не успокоится, пока не поможет принцессе Анне Леопольдовне вернуться к власти и что он будет стараться, чтоб и прусский король Фридрих помогал ей.
— Твоя мать говорила об этом с кем-нибудь?
— Говорила.
— С кем?
— С графиней Анной Григорьевной Бестужевой, когда она приходила к нам с дочерью Настасьей.
— Опустите его, — разрешил генерал-прокурор. — Пусть отдохнет пока. Ну что? — Он обернулся к членам комиссии. — Надо баб брать?
— Я думаю, с этим всегда успеем, — возразил Ушаков. — Давайте допросим их пока дома в розницу, чтоб не дать сговориться. Я поеду, скажем, к Бестужевой.
— И я с вами, — вызвался сразу Лесток.
— Ну тогда мы с капитаном — к Лопухиным, — согласился Трубецкой.
На том и порешили.
Ушаков, войдя в будуар графини в сопровождении Лестока, произнес почти дружелюбно:
— Здравствуйте, ваше сиятельство Анна Григорьевна.
— Здравствуйте, Андрей Иванович, — отвечала Бестужева, бледнея. Уж она-то знала, что глава Тайной канцелярии по пустякам не является. Но держалась графиня с достоинством.
— Дорогая графинюшка, прости, что докучаем тебе, но сама понимаешь, служба-с.
— Я все понимаю, Андрей Иванович.
— Вот и славненько, раз понимаешь. Позволь нам присесть с моим спутником.
— Пожалуйте, ваше сиятельство. Располагайтесь.
Лесток сел у окна, Ушаков у стола.
— Скажи, Анна Григорьевна, как давно ты дружна с Натальей Лопухиной?
— Не упомню, Андрей Иванович. Уж лет двадцать, не менее.
— А ваш муж? — неожиданно подал вкрадчивый голос Лесток. — Тоже дружен с Лопухиными?
Графиня покосилась на лейб-лекаря и мгновенно разгадала ловушку в вопросе.
— Нет. Мой муж Михаил Петрович с ними не дружен, ваше сиятельство. Мы с Наташей подруги, я этого не скрываю.
— О чем же вы беседуете с Лопухиной, Анна Григорьевна? — вновь взял в свои руки допрос Ушаков.
— Господи, о чем могут беседовать женщины, граф? Конечно, о тряпках, о детях, о соседях. Но, как я понимаю, Андрей Иванович, вас другое интересует. Что именно?
— Вы правильно понимаете, Анна Григорьевна, — поощрил Ушаков. — Нас интересуют ваши разговоры касательно принцессы Анны и ее сына Иоанна.
— Что поделаешь, Андрей Иванович, мне жалко ее. Отправили на родину, а довезли лишь до Риги и не выпускают. Пусть бы ехала к своим родным, с чего ее удерживать-то? Не пойму.
— И ваш муж так думает? — опять подал голос Лесток.
— При чем тут мой муж? Я о себе говорю.
Хитер был лейб-лекарь, хитер, но этими двумя вопросами выдал себя с головой.
«Ах, вон оно что, — уже уверенно подумала графиня. — Копают под Мишу, а там и до Алексея хочет добраться немчура поганая. Так не получите никого из них».
— У вас австрийский посланник Ботта бывал?
— А у кого он не бывал? И нас не обходил.
— О чем он вел разговоры?
— О-о, Андрей Иванович, разве все упомнишь.
— И все-таки, графиня, надо вспомнить, что он говорил о принцессе Анне хотя бы, ну и о ее величестве?
— Ее величеством он недоволен был, даже говаривал, не вернуть ли Анну с ее сыном. И, отъезжая в Берлин, правда уже не у нас, а у Лопухиных, обещал, что приложит все силы, чтоб вернуть Анну Леопольдовну.
— А что вы отвечали на такие его речи?
— Я смеялась, Андрей Иванович, говоря, что-де хватит немцам Русью править, пора и русским заняться.
— А почему вы не сообщили о таких речах куда следует?
— Куда, Андрей Иванович?
— Ну хотя бы мне.
— Ну, во-первых, не в моих правилах, ваше сиятельство, доносителем быть. А во-вторых, Ботта не нашего подданства. Пусть с него его королева Мария Терезия спрашивает за его язык долгий.
— Анна Григорьевна, если мне не изменяет память, ваш первый муж Ягужинский[35] был генерал-прокурором?
— Да, ваше сиятельство, у вас хорошая память. Павел Иванович был генерал-прокурором Сената. Ну и что?
— Как «ну и что»? Вы должны понимать, чем грозит сокрытие заговора против царствующего государя или государыни.
— Андрей Иванович, о каком заговоре вы говорите? Обычная салонная болтовня между знакомыми.
— Нет, не обычная, графиня, не обычная. Слишком много людей болтало, как вы говорите, об этом. И поэтому я… мы рекомендуем вам не покидать дома и не выезжать из столицы. — Ушаков поднялся. Вместе с ним встал и Лесток.
— Господи, куда я могу уехать, если со вчерашнего дня к дому приставлен караульный. А все дело выеденного яйца не стоит.
— Ну, это не вам решать, ваше сиятельство, — нахмурился Ушаков и, сделав полупоклон, молвил сухо: — Честь имею.
Ушаков был прав, решать дать ход делу или замять, если оно выеденного яйца не стоит, должна императрица.
Но как могла решиться «замять» дело Елизавета Петровна, если ей наконец-то представился случай отомстить Лопухиной, и вовсе не за ту злополучную розу и ее красоту, хотя, конечно, и за это тоже. Но главное, она мстила за отца, потому что мать Натальи Лопухиной — Матрена Балк была сводней в шашнях Екатерины I с камергером Уильямом Монсом, что нанесло больному Петру Великому незаживающую сердечную рану перед самым концом его. А Елизавета Петровна была уверена: именно это и ускорило смерть отца.
И поэтому, выслушав Лестока о первых результатах допросов, она заявила категорично:
— Нет, это не болтовня, как хочет показать графиня Бестужева. Это заговор. И поэтому, Лесток, я приказываю завтра же арестовать всех, кто причастен к этой «болтовне».
— И Бестужева, ваше величество?
— Анну Бестужеву, Лесток, Анну. Михаил ни при чем. Кого там еще называли эти «болтуны»?
Лейб-медик был обескуражен, срывалась его задумка присовокупить к делу братьев Бестужевых: государыня взъелась на баб.
— Назван был в учиненных допросах камергер Лилиенфельд.
— Лилиенфельд? — удивилась Елизавета. — Яков?
— Он самый, ваше величество.
— В чем его вина?
— Жена Софья болтала о заговоре, а он знал и не донес.
— В ссылку негодяя. Вот кому верить, Лесток? С моего стола кормятся и меня же предать норовят. Софью в крепость, и немедленно.
— Она беременна, ваше величество.
— Ну и что? Я должна позволять плодиться моим врагам? Кто там еще?
— Князь Иван Путятин, поручик Мошков, Александр Зыбин.
— Ну вот видите, Лесток, целая шайка набирается, а вы говорите «болтовня».
— То не я, ваше величество, это графиня Бестужева так сказала. Я сразу говорил, что это заговор.
— Итак, заканчивайте следствие, Иоганн, и сразу судить. Дабы суд был справедливым и беспристрастным, введите в состав уважаемых иереев.
— Сколько, ваше величество?
— Трех достаточно. Пригласите в генеральное собрание Сената троицкого архимандрита Кирилла, суздальского епископа Симона и псковского Стефана. И довольно. Судите. И мне сентенцию на стол для утверждения. Ступайте, Лесток, у меня еще с Бестужевым разговор.
«Черт бы драл твоего Бестужева», — подумал лейб-медик, удаляясь. Но в приемной, столкнувшись с вице-канцлером, раскланялся, произнес деланно дружелюбно:
— Здравствуйте, Алексей Петрович.
— Здравствуйте, доктор, — несколько холодно ответил Бестужев, догадывающийся об истинной цели возни вокруг заговора. И не удержался, уколол немца: — Юриспруденцию осваиваете, ваше сиятельство? — И направился в кабинет, вызванный гофмаршалом.
— Алексей Петрович, садитесь, — пригласила Елизавета Петровна.
— Благодарю вас, ваше величество. Я постою.
— Вы слышали, что наделал тут этот Ботта — представитель Марии Терезии? Он организовал целый заговор против меня. И я вынуждена подозревать, не с ее ли подсказки он это делал? Он же лицо официальное? Верно?
— Верно, ваше величество.
— Значит, каждое его слово — это олово его государыни. Так?
— Не всегда, ваше величество.
— Как так «не всегда»? Он же здесь ее представлял?
— Ее, ваше величество.
— Вот и все. Пожалуйста, напишите ей официальное письмо, в котором выразите удивление ее позицией к нам, высказанное здесь Боттой.
— Но Ботта болтал это в частных беседах, а на официальных приемах он был вполне лоялен, ваше величество.
— В этих частных беседах, как вы их называете, Алексей Петрович, он настроил против меня полстолицы. Составляйте официальный запрос Марии Терезии и сами подпишите, но перед отправкой покажите мне.
— Слушаюсь, ваше величество.
— А сегодня вечером извольте ко мне быть на бал с супругой.
— Увольте, ваше величество, дел выше головы.
— Не увольняю, граф. Ступайте!
Елизавета Петровна имела основания втайне ненавидеть австрийскую эрцгерцогиню Марию Терезию — королеву Венгрии и Богемии. За ее высокородное происхождение, которого не было у Елизаветы, рожденной бывшей прачкой, да еще и вне брака. И еще за не менее безупречное поведение в личной жизни, чем не могла похвалиться дщерь Петра Великого. Поэтому историей с Боттой она имела возможность хоть как-то унизить Марию Терезию, якобы вмешивающуюся во внутренние дела другого государства. Вот и поручила вице-канцлеру приготовить дипломатическую «пилюлю» эрцгерцогине: «Ишь ты, вздумала мутить народ в моей империи».
