Сергей Мосияш - Салтыков. Семи царей слуга
Обзор книги Сергей Мосияш - Салтыков. Семи царей слуга
Сергей Мосияш
Семи царей слуга
Петр Семенович Салтыков
1698–1772
Большая Советская Энциклопедия.
Том 22. Москва, 1975
Салтыков Петр Семенович (1698–1772), дер. Марфино, ныне Мытищинского района Московской области), русский полководец, генерал-фельдмаршал (1759), граф (1733). Сын генерала С. А. Салтыкова, родственника императрицы Анны Иоанновны по матери.
В 1714 году поступил солдатом в гвардию и был отправлен для обучения морскому делу во Францию, где пробыл до начала 30-х годов.
В 1734 году участвовал в походе в Польшу против Станислава Лещинского. В 1740 году — генерал-адъютант. Участвовал в русско-шведской войне (1741–1743), затем командовал украинской ландмилицией.
Во время Семилетней войны (1756–1763) был главнокомандующим русской армией, одержал блестящие победы над прусской армией при Пальциге и в Кунерсдорфском сражении.
Смещен с должности главнокомандующего в 1760 году из-за разногласий с австрийским командованием и Высшим военным советом в Петербурге. В 1764–1771 годах — главнокомандующий и генерал-губернатор Москвы. Был обвинен в нераспорядительности во время чумной эпидемии в Москве в 1770–1771 годах и уволен в отставку.
Сергей Мосияш
Семи царей слуга
В болезни, в беде ли, в лихую годину
(С любым это может случиться) —
Две женщины рядом, Галина и Дина, —
На них я могу положиться.
АвторЧасть первая
Наследница Петра
1. Воцарение дщери Петровой
Кадет Иван Салтыков, перебежав по льду замерзшей Невы, явился домой в неурочный час, уже в темноте.
— Иван Петрович? — удивился лакей Гаврила, увидев возбужденного отрока в распахнутых дверях.
— Батюшка дома? — спросил Иван, сбрасывая на руки лакею епанчу и треуголку.
— Дома их сиятельство.
— Где?
— У себя в кабинете с утра запершись, никого видеть не желают. Беда ведь у нас.
— Знаю.
Видимо заслышав шум в прихожей, из столовой явилась графиня Прасковья Юрьевна. Увидев сына, тоже удивилась:
— Ванечка? Как же ты в такое время?
— Я узнал про батюшку, маменька, и сразу решил, что его поддержать надо. Командир отпустил.
— Да вот видишь, как случилось, сынок. Кто б мог подумать? Вчера генерал, камергер, а ныне никто.
— Я пройду к нему.
— Пройди, сынок, пройди. Да захвати шандал со свечами. Сидит в темноте, никому не велит входить, свечей не зажигает. Я уж боюсь, Ваня. Там ведь пистолеты у него, не дай бог, удумает чего худого. Посиди с ним, ободри, если сможешь.
Лакей вручил Ивану трехсвечный шандал с горящими свечами. Кадет подошел к двери, помедлил несколько, собираясь с духом, и, приоткрыв дверь, молвил просительно:
— Позвольте, папенька?
— Да, да… — тихо прошелестело из дальнего угла кабинета.
Мальчик вошел, прикрыл бесшумно за собой дверь, пронес шандал к письменному столу, поставил и, обернувшись в сторону отца, сказал:
— Здравствуйте, папенька.
— Здравствуй, сынок. Проходи сюда вот, садись около.
Иван прошел, сел на диван, стоявший у кресла, в котором, утонув, угадывался граф Петр Семенович Салтыков[1]. Помолчали.
— Тебя отпустили? — спросил отец.
— Да, папенька. Я как узнал, что с вами произошло, — и к капитан-поручику Ремезову. Он отпустил и велел кланяться вам, сказал, что очень вас уважает.
— Спасибо, сынок. Спасибо за то, что пришел.
Они долго молчали. Наконец сын осмелел, спросил:
— За что ж вас, папенька? Вы ж за польский поход орден Александра Невского получили. И в Швеции повоевали изрядно. Казалось бы…
— Что делать, Ваня? Ее величеству видней, кто ей нужен.
— Но чем же вы-то неугодны стали новой царице, папенька?
— Наверно, родством нашим с Анной Иоанновной[2], мать-то ее, Прасковья Федоровна, из Салтыковых была, вроде теткой мне доводится.
— Ну а при чем это?
— А поди узнай. Новая-то метла, по-новому метет. Мне-то еще ничего, лишь звания лишили. А вон фельдмаршала Миниха[3] — героя войны с турками и крымцами, — того в ссылку, говорят, в Пелым отправляют. А у меня отец гофмейстером при Анне Иоанновне был, тоже, наверно, мне засчиталось. Да и родительница твоя любимицей у Анны была.
— Но это ж несправедливо, папенька.
— Ваня, прошу тебя, не вздумай где-нибудь сказать так.
— А что? Я не прав, что ли? Вас же ее отец Петр Великий благословлял на ученье.
— Ну благословлял, ну и что? Ныне другое время, Иван, другие песни. А коль ты готовишься стать военным, то привыкай исполнять приказы вышестоящих безоговорочно, тем более приказ императрицы.
— Эх вы, — вздохнул кадет. — На бою ни пуль, ни ядер не боитесь, а тут…
— Ванюша, прошу тебя, не смей так говорить. Ты рассуждаешь как… как бунтовщик.
— Выходит, фельдмаршал Миних бунтовщик?
— С чего ты взял, мальчик?
— Ну как? Он же Бирона[4] тогда арестовал, не побоялся. А нынче сам, как кур во щи, угодил.
— Иван, не говори глупостей. Ты еще кадет, а уже говоришь столь неуважительно о фельдмаршале. Нехорошо, сынок. Не ровняй Бирона с царевной. Бирон был назначен всего лишь регентом при двухмесячном наследнике, а вел себя как самодержец. И это тогда, когда тут же рядом была дщерь Петра Великого, законная наследница престола. Вот Миних и не стерпел, арестовал выскочку курляндского. Но вместо того чтоб возвести на престол Елизавету Петровну, занял место Бирона. Не смекнул, что дочь Петра имеет поддержку в гвардии. Впрочем, смекнуть-то он смекнул, не зря же велел отправить гвардейцев к действующей армии. Назначил им выступление в поход на двадцать шестое ноября, чем и ускорил свое падение. В ночь на двадцать пятое Елизавета Петровна пришла в гренадерскую роту, напомнила им, чья она дочь, и во главе их пошла и арестовала всю фамилию Брауншвейгскую и их сторонников, в том числе Миниха и Остермана. Все это было проделано быстро, без выстрелов, без единой капли крови. Она запретила гвардейцам оружие применять. А уже утром читался манифест о вступлении на престол законной наследницы Елизаветы Петровны.
— У нас в кадетском корпусе все радовались, кричали «ур-ра», — заметил Иван.
— Что ваш корпус? Весь народ радовался, надоело людям под немцами быть.
— На Невском, сказывали, чернь, вопя «бей немчуру», начала иностранцев громить.
— И такое было, к сожалению.
— Теперь, наверно, иностранцев будут выгонять отовсюду.
— С чего это ты взял, Ваня? Не все ж такие, как Бирон там или Остерман. Вон Питер Ласси наш главнокомандующий на шведском театре войны, а генерал Джемс Кейт, под чьим командованием я участвовал в штурме и взятии крепости Вильманстранде. Отличные воины.
— Они немцы?
— Почему ты так решил? Ласси, кажется, из ирландцев, Кейт шотландец.
Графиня Прасковья Юрьевна правильно рассудила, впустив к мужу в кабинет сына. Юный кадет хотя и затрагивал самые болезненные места отцовской чести и самолюбия, но все равно как-то неумышленно, даже выводил его из мрачных, безысходных дум, своей наивностью и детской непосредственностью согревая сердце старому генералу.
Отец и сын проговорили до полуночи. Давно все поуснули в доме, даже затихла вдали где-то сторожевая колотушка. Видно, угрелся сторож в тулупчике своем, не справился со сном, задремал где-нито, притулившись в чьей-то подворотне.
Заметив, что сын стал поклевывать носом, Петр Семенович спросил:
— Тебе, наверно, спать пора, Ваня?
— Я есть хочу, — признался кадет.
— Ах ты боже ж мой, — поднялся из кресла граф. — Так идем в столовую, там найдем что-нибудь.
Заслышав из столовой позвякиванье посуды, явилась туда заспанная повариха:
— Все простыло уж. Дайте я разогрею хошь.
— Ступай, ступай, Евменовна, досыпай, — сказал граф. — Чай, мы не девы красные, солдаты, управимся и с холодными щами.
Воцарение дщери Петровой встряхнуло столицу. Даже вроде и ветры другие подули с моря. Гвардейцы, помогавшие ей, ходили в героях: «Наша взяла». Особенно шумны были в подпитии и однажды на Адмиралтейской площади придрались к разносчику, торговавшему пирогами и яйцами:
— Ты что ж, гад, тухлыми яйцами торгуешь? Думаешь, спьяну не разберем?
— Да я рази нарочи? Да кабы знал, — оправдывался тот.
Один особенно горячий съездил разносчику по морде, другой вывалил у него из корзины пироги с яйцами, начали бить беднягу.
Однако кто-то из солдат вступился за него:
— Вы что ж, нехристи, хлеб роняете.
Начали с разносчика, сцепились между собой.
В бильярдной Берлара, соседствовавшей с Адмиралтейской площадью, армейские офицеры гоняли шары, и, как нарочно, все были иностранцами. Туда влетел избитый разносчик:
