Сергей Мосияш - Салтыков. Семи царей слуга
— О-о, Иван Степанович, здравствуйте.
— Здравствуйте, Бергер. Вы еще не уехали?
— Задерживают дня на три-четыре. Да и кое-какие дела надо окончить. Может, зайдем выпьем на посошок.
— Пожалуй, — согласился Лопухин.
Они вошли в трактир, сели за дальний столик, заказали водки, закуски. Бергер сам наполнил кружки.
— Ну, Иван Степанович, пожелайте мне счастливого пути.
— Да, да, счастливого пути, поручик, я рад за вас.
Выпили, крякнули одновременно и даже засмеялись от этого.
— Что ж тут радостного, Иван Степанович, еду к черту на кулички.
— Ну как? Все-таки служба… Я вот отставлен от службы, что хорошего?
— За что вас? — спросил Бергер, наливая по второй.
— Да, считай, ни за что. При Анне Леопольдовне был камер-юнкером в звании полковника. Теперь отстранен от двора, понижен в подполковники и вообще без дела обретаюсь.
— Ай-ай-ай! Не хорошо как, — посочувствовал Бергер и тут же взял свою кружку. — Давайте выпьем за все хорошее.
Лопухин легко согласился повторить, из чего поручик заключил, что к выпивке он весьма-весьма склонен. Это сразу почувствовалось, Лопухин быстро опьянел и, видимо тронутый сочувствием Бергера, стал более откровенен:
— Ведь как все глупо получилось, взяла каких-то тридцать человек, и все. Она на троне. Да если б Салтыков Петр Семенович ударил в барабан, поднял нас всех, да разве б так произошло. Вот и его поначалу тоже разжаловали, если б не Кейт, сидел бы и он сегодня на печи, а то бы где и подале.
— Да, да, — поддакивал Бергер. — Все так случилось неожиданно.
— Ну ничего, ничего. Она ведь незаконнорожденная, она не имеет никаких прав. Законный наследник Иоанн Антонович. Час придет, все вернется на круги своя.
— А когда час-то придет?
— Скоро, скоро. Уж поверь мне. Моя мать вон с золовкой вице-канцлера говорила, они тоже ждут часу.
— С какой золовкой? Что это вообще значит — золовка?
— Ну, жена гофмаршала Михаила Бестужева, она вице-канцлеру, чай, родней доводится, золовкой, Анна Григорьевна. Не знаешь, что ли?
— Как же? Знаю, знаю. Прекрасная женщина.
— Она подруга моей матери и тоже во дворец ныне не ходит. Унижает Елизавета всех, дружит с подлыми людьми, образовала лейб-компанию из любимцев. Когда такое бывало при дворе?
Бергер забеспокоился, и не оттого, что Лопухин понес опасные речи, а оттого, что лишь он один свидетель таким откровениям. А в этой варварской стране могут и не поверить одному и, чего доброго, взденут на дыбу. Только этого ему не хватало.
И тут он увидел входящего в трактир адъютанта принца Гессен-Гамбургского Фалькенберга и помахал ему рукой:
— Майор, присоединяйтесь к нам.
Фалькенберг подошел, щелкнул каблуками:
— Вы позволите?
— Да, да, майор. Садитесь. Я угощаю.
— В честь чего пьем?
— Да вот пьем на посошок, как говорят русские, мне предстоит отъезд, и вот Иван Степанович провожает меня. Да, вишь, обидели его, жалуется. Продолжай, Иван Степанович, майор мой друг, при нем все можно.
Лопухин опьянел по-настоящему, и ему уже было море по колено.
— Скоро, слышь, скоро пробьет час. Она думает, села, корону надела, и все. Нет! Шалишь! Есть законный наследник Иоанн Антонович. И мы его воротим. Она его запятила в Ригу и думает, на этом все. Не-ет, все впереди…
Фалькенберг вопросительно взглянул на Бергера: что он, мол, несет? Тот кивнул незаметно: слушай, мол, слушай.
Через час Бергер был у Лестока и рассказывал ему все, что наговорил в трактире Лопухин.
— Прекрасно, прекрасно, — потирал Лесток руки. — Так, говоришь, и жена Бестужева Лопухиной поддакивала?
— Да обе они жалеют об Анне Леопольдовне и вроде жаждут ее возвращения.
— Ай попался вице-канцлер, попался, — радовался Лесток. — Теперь-то мы его вышибем из кресла.
— Но про вице-канцлера он ничего не говорил, ваше сиятельство.
— Не важно. Важно, что жена родного брата в заговоре. А если загудит Михаил, то и брата за собой утянет. Прекрасно. Молодец, Бергер. Молодец.
— Рад стараться, ваше сиятельство.
— А где Фалькенберг?
— Я попросил его проводить опьяневшего Лопухина, к вам спешил. Надеюсь, он ему в пути еще чего наговорит.
— Увидишь Фалькенберга, скажи, чтоб ко мне зашел. Ты молодец, что второго свидетеля привлек. Теперь они уж не отмотаются.
— Я подумал, одному могут не поверить, а тут входит Фалькенберг и…
— И правильно сделал, Бергер. Теперь на очной ставке повторишь, и все.
— Ваше сиятельство, вы говорили с моим полковником?
— Не успел. Но ты не беспокойся. Если вдруг спросит, отвечай, что выполнял мое секретное поручение. Я сказал, сделаю, значит, сделаю. Заслужил. Я такие услуги ценю.
Вечером Лесток явился к императрице в будуар и, попросив удалить всех фрейлин и служанок, подал ей письмо.
— Это что?
— Читайте, ваше величество.
Чем далее читала Елизавета Петровна, тем более пунцовели ее щеки. Наконец кончив чтение, отшвырнула письмо и с нескрываемой ненавистью почти прошипела:
— Ах она сучка, змея подколодная! Как эта мерзость попала к вам, граф?
— Мне его представил поручик Бергер, который должен был ехать в Соликамск, и Наталья Лопухина решила отправить с ним утешительное письмо своему возлюбленному.
— Она же открыто пишет о скорой встрече. На что надеется?
— Неужто не догадались, ваше величество? На возвращение принцессы Анны Леопольдовны.
— Надо эту крольчиху Анну упечь куда-то на север вместе с ее выводком, чтоб ею тут и не пахло. Многие жужжат мне, мол, надо отпустить ее на родину. Я считаю, этого нельзя делать, там найдется Иоанну благодетель, начнет ему престол требовать.
— Да, ваше величество, вы правы. Нельзя давать вашим врагам такой козырь, как этот царевич. Нельзя. Я поручил этому Бергеру, ваше величество, постараться вызвать Ивана Лопухина на разговор. Он его подпоил, но вы же знаете, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Этот Лопухин понес такое, что я стесняюсь и говорить вам, ваша величество.
— Если это было оскорбление моего величества, то вы же знаете, что за это полагается, Лесток.
— И это было. Но есть кое-что еще интересней, ваше величество. Я имею в виду вице-канцлера.
— Что? — нахмурилась Елизавета Петровна. — Что вы этим хотите сказать?
— Ну не его самого, а брата его, — начал пятиться Лесток, почувствовав, что слишком заторопил события. — Даже, точнее, жену его брата Анну Григорьевну Бестужеву-Рюмину. Она, оказывается, вместе с Лопухиной мечтает о возвращении принцессы-крольчихи, как вы изволили метко назвать ее.
— Ишь ты, спелись. — Елизавета прищурилась недобро. — То-то, я смотрю, и маскарадами манкировать начали. Ну, с Натальей ясно, схлопотала по морде, теперь совестно на люди казаться. А Анна-то? Спелись, спелись кумушки.
— И еще неприятность, ваше величество. Лопухин говорил майору Фалькенбергу, который провожал его пьяного до двора, что-де императору Иоанну верный слуга маркиз Ботта, австрийский посланник.
— Вот как?!
— Мало этого, что-де Иоанна готов поддержать и прусский король Фридрих Второй.
— Ого-о, — молвила императрица и задумалась.
Лесток не зря был ее лейб-медиком, он догадывался, что Елизавета всерьез встревожена этими сообщениями, более того, напугана, хотя и скрывает свой испуг.
— Я думаю, ваше величество, надо арестовать Лопухина Ивана и допросить хорошенько, ну и его мать, конечно.
— Да, да, Иоганн. Возьмите его за караул, лучше ночью. И в крепость. Там допросите. Если понадобится, поднимите на дыбу. Баб пока не трогайте, но караульных у их домов поставьте. А у той дуры опечатайте почту. Мне будет интересно с ней ознакомиться.
— Кому прикажете вести следствие, ваше величество?
— Ну, я вижу, вы уж его начали.
— Да, вот так получилось.
— Ну, кроме вас, естественно, генерал-прокурор Трубецкой, генерал Ушаков и гвардии капитан Григорий Протасов.
Напросился в следователи и судьи Лесток не случайно, втайне он надеялся все же свалить вице-канцлера. Если удастся доказать вину Михаила Петровича (как мог муж не знать, что думает и говорит жена?), то следом уже легче будет столкнуть Алексея Петровича, не может быть вице-канцлером родной брат преступника.
Иван Лопухин был арестован в ночь на 25 июля и уже утром давал показания перед следователями. То, что он рассказывал, было известно от доносителей.
— Мы уже это знаем, — говорил генерал-прокурор. — Что ты еще имеешь сказать нам?
— Но я все сказал, — мямлил испуганный Лопухин.
По кивку Трубецкого палач сорвал с Лопухина рубаху и, взняв на дыбу, дал несколько ударов кнутом. При каждом ударе Иван невольно вскрикивал.
— Ну, что-нибудь еще вспомнил? — спросил Трубецкой.
