Максим Ююкин - Иван Калита
— Стало быть, снова война?
— Да уж, похоже на то, — вздохнул Лука Валфромеевич и, опасливо оглядевшись по сторонам, понизил голос: — Разве что Михаил Ярославич сам, по доброй, как говорится, воле от княженья своего отступится да в чужих землях приюта искать отправится.
— Ну, это ты, брат, того... через край хватил, — с неудовольствием отозвался боярин Федор. — Сие на нашего князя совсем не похоже. Насколько я знаю Михаила Ярославича, он скорее сложит голову, нежели согласится стать изгоем.
— Ну и времечко! Совсем люди стыд потеряли. Где это видано, чтобы братанич препирался с дядей о княженье?! Старейшество уже ни во что не ставится, — не обращаясь ни к кому особо, проворчал гладкий осанистый толстяк с одутловатым лицом и красными мясистыми губами.
— Князь, князь, — прошелестело по гриднице. Разговоры тут же прекратились, и лица всех присутствующих, приобретя строгое и торжественное выражение, повернулись к золоченой двустворчатой двери, ведущей в княжьи покои, за которой все более отчетливо слышались твердые стремительные шаги.
Едва Михаил Ярославич в сопровождении княжичей Дмитрия и Александра появился на пороге гридницы, все сразу поняли — без боя Тверь не сдастся: на подвижном выразительном лице князя ясно читалась сумрачная решимость. Не взглянув на поднявшихся при его появлении бояр, Михаил Ярославич подошел к епископу за благословением и лишь после этого занял свой окованный серебряными пластинами столец с окаймлявшими его высокую закругленную спинку смарагдами и лалами. Князь обвел собрание темным страдальческим взглядом.
— Братия моя! — громко и отрывисто произнес Михаил, положив руки на подлокотники и слегка подавшись вперед, как изготовившийся к прыжку зверь. — Всем вам ведомо, какая гроза идет ныне на нашу землю. Братанич мой, князь Юрий Данилович, попирая все божеские и человеческие законы, долго домогался У меня великого княженья, на кое я заступил по праву старейшего в нашем роду и по воле цесаря татарского. Желая уберечь наш край от войны, я согласился уступить Юрию володимерский стол. Но ему сего мало!. Теперь он вознамерился завладеть и исконной нашей отчиной и, как видно, жаждет истребления всего тверского княжьего рода! Подскажите мне, что делать! Должно ли мне предать себя, свою семью и всю Тверскую землю злой воле братанича или с мечом в руках выйти встречь непримиримому ворогу, как велит мне разум и честь княжая? Жду вашего слова! Как приговорите, так и будет.
Когда князь умолк, в гриднице на несколько мгновений притаилась тяжелая тишина. Потом она рассыпалась громкими, перебивающими друг друга криками:
— Да что тут решать! Не видать Юрию Твери!
— Ишь, чего удумал, идол бесноватый!
— По напору и отпор держи!
— С тобою, княже, нам не то что с Москвою — со всем адовым воинством сразиться не боязно! Поглядим еще, кто кого!
— А ты, владыко, что скажешь? — глубоко тронутый оказанной ему поддержкой, но старавшийся казаться спокойным, обратился Михаил Ярославич к епископу Варсонофию. Все притихли и выжидательно воззрились на священника.
— Сказано: обнаживший меч от меча да погибнет, — откашлявшись в кулак, тихим мерцающим голосом произнес владыка. — Мы все были свидетелями того, сколь много миролюбия и смирения изъявил ты, княже, до последней возможности пытаясь избежать брани с московским князем, иже грозит ныне смертию и разорением и тебе и всем тверитянам. Не твоя вина, что не умилостивилось сим сердце злобного недруга. А посему отринь сомнения, вложи меч в десницу свою, и да пребудет с тобою божие благословение.
— Вот это верно! В самое яблочко угодил владыка, ни прибавить ни убавить, — одобрительно закивали головами бояре.
— Да, друзи, владыка изрек истину! — взволнованно проговорил князь, поднимаясь с места. — Когда бы речь шла токмо обо мне, видит бог, не повел бы я вас на брань, скорее сам согласился бы смерть приять. Но упаси меня господь от того, чтобы на его Страшном суде хотя бы самый последний смерд, иссеченный московскими мечами, вопросил меня: почто не защитил меня и дом, княже? Почто предал ворогу на поруганье? Владыка к месту воспомнил слова из Писания, но суть там и иные слова: кто положит душу свою за други своя, тот велик наречется. Не пожалеем же души своей, братия, и да будет нам слово божье во спасение!
5
Кутаясь в тяжелый бобровый кожух, князь Михаил Ярославич угрюмо глядел на покрытое морозной паутиной окно и думал о том, что вскоре ожидает его и всю Тверскую землю. Невеселыми были эти думы. Ближайшее будущее казалось князю спрятанным за такой же непроницаемой завесой, какой была эта украшенная причудливым узором мутная слюда, заслонившая от него знакомый до мельчайшей черточки вид — оскалившиеся острыми зубцами крепостные стены, вдоль которых, ежась от холода, медленно прохаживались дозорные с длинными копьями, запорошенное снегом широкое лоно Волги, а позади него — серые струйки дыма, вьющиеся над крышами посадских изб.
Рать, собранная со всех уголков Тверской земли, уже две недели стояла товаром вокруг стен стольного города, но Михаил не давал приказа к выступлению. На это у него были веские причины. Гонцы каждый день приносили вести о продвижении московского войска, оставлявшего позади себя пепелище за пепелищем, но сейчас Михаила больше беспокоил Новгород. Тверской князь хорошо понимал, что новгородцы не смогут уклониться от участия в разбойничьем походе Юрия, поскольку он был также их князем, как понимал и то, что если новгородская рать соединится с московской, участь его земли будет предрешена: противоборства с такой силой Тверь не выдержит. Поэтому Михаил решил тайно договориться с новгородцами. Но боярин Телебуга, которому и была поручена эта ответственная задача, что-то задерживался, и в душе у князя нарастала мучительная тревога. Ожидая возвращения посла, Михаил сидел в своих хоромах и напряженно обдумывал свои действия в случае неудачи посольства Телебуги, даже прикидывал, где лучше искать убежища, если придется оставить княжение. «Да, на сей раз дорогой братаничек подготовился на совесть, — горько размышлял Михаил, нервно постукивая пальцами по столу. — Всех своих подручников поднял, никого не запамятовал. Нам же остается уповать лишь на бога и свое мужество. Что ж, это немало! Один воин, знающий, что он боронит родную землю, стоит десяти, гонимых на бойню против своей воли. Этого ты не учел, Юрий, но скоро ты поймешь свою ошибку!» Однако этот всплеск безрассудной отваги вскоре снова уступил место трезвому осознанию опасности, нависшей над Тверской землей. «А ежели новгородская рать все-таки совокупится с московской? — При одной этой мысли рука Михаила вдруг ослабела и бессильно соскользнула на колено. — Что ж, тогда конец. С такой силой нам не совладать. Что же лучше — погибнуть князем на своей земле либо жить изгоем? Наверное, погибнуть. А жена? А дети? Тяжкий выбор! Но неизвестность еще хуже. Скорее бы воротился Телебуга! Разумеет ли он, что судьба нашей земли зависит ныне от него боле, чем от меня, его князя?»
Желая отвлечься от тягостных мыслей, Михаил Ярославич вышел в переход и, преодолев соединительный мостик, перекинутый от одной из боковых дверей княжьего терема, оказался на крепостной стене. Каким прочным и надежным кажется все отсюда, с высокой кремлевской городни!... Но что это такое? Почему тот воин на угловой стрельнице стоит в таком странном положении, прислонившись к бревнам сруба и свесив голову к бойнице? Что он там высматривает? Да он, никак, носом клюет, поганец! Придерживая развеваемую ветром шерстяную кочь, князь быстро пошел по обледеневшему настилу городни.
— Так-то ты службу правишь, собачий сын! А ежели бы сейчас ворог подошел? Тебе, можно сказать, судьбу Твери доверили, а ты, ирод, что делаешь?!
Даже труба архангела, возвестившая о начале Страшного суда, не смогла бы оказать на задремавшего ратника большее воздействие, чем этот грозный княжий окрик, прогремевший прямо над его ухом. Воин мгновенно выпрямился, как согнутая ветка, которую внезапно отпустили, причем его копье выпало из рук и, громко ударившись о пол, покатилось к противоположной стенке, словно не желая разделять вину своего хозяина, и молча уставился на разгневанного князя неподвижными, расширенными от ужаса глазами; его широко раскрытые посиневшие губы мелко тряслись, будто он силился, но не мог что-то выговорить.
Неизвестно, как сложилась бы судьба незадачливого стража, если бы Михаила Ярославича не окликнул бежавший за ним по пятам запыхавшийся ключник Кузьма.
— Княже! Княже! Телебуга воротился! Сказывает, ты немедля похочешь его видеть.
Михаил сразу позабыл о провинившемся вое.
— Где же он? — резко обернувшись, взволнованно воскликнул князь, которому вдруг сделалось нестерпимо жарко на жгучем морозном ветру.
