Томас Фланаган - Год французов
Мур повернулся к нему. С продолговатого бледного лица глаза его смотрели холодно, губы тронула гордая усмешка.
— Боюсь, мы и без того злоупотребили вашей любезностью.
Гаррисон отвернулся от леденящего взора спокойных голубых глаз. И так-то не по себе: привезли на его голову из Каслбара брата этого дворянина, посадили, как обычного преступника, за решетку. И сейчас, вместо того чтоб войти в его, Гаррисона, положение, этот господин каждым словом точно оплеуху отвешивает. Ох уж этот лондонский изыск!
— Личных вещей при нем не было, — заговорил он. — Лишь банковский чек…
— Знаю, — перебил его Мур. — Я все улажу сам.
Они дошли до конца улицы, до причала, у которого, слегка покачиваясь, стояло на якоре судно.
— Британское, — определил Гаррисон. — В Сантандер идет, в Испанию.
— Мы с братом родились в Испании. И я надеялся, что ему, быть может… — Он тряхнул головой. — Прощайте, полковник.
Да, презанятный господин.
Скоротав ночь в деревушке на реке Барроу, Джордж Мур тронулся в Мейо. День выдался пасмурный, но безветренный. Дорога шла лугами и невысокими холмами. Занять себя было нечем, и Мур смотрел окрест. Ни книг, ни бумаги он с собой не захватил. Близ усадьбы Эджуортаун погода переменилась — в экипаж упали первые капли дождя. Глупец и педант, этот коротышка Эджуорт. В голове не мозги, а шестеренки от часов. Часы… «Личных вещей при нем не было». Даже карманных часов. Мур сидел скрестив ноги, положив руки на колени. Успеет еще переправить Джона в родные края. Теперь это привлекло бы внимание всей округи, еще бы: господский сынок, связался с мятежной чернью, заболел в темнице и умер.
Дождь припустил сильнее. В туманной дымке скрылись холмы. Какое проклятье удерживает нас здесь, не пускает в солнечные оливковые рощи Испании или в забитый книгами особняк на Темзе. На реку выходят окна веранды, на столе медные кувшины, полные хризантем.
— Джордж, тебе непременно нужно с ними познакомиться. Они прекрасные люди. Том Эммет музыкант, представляешь? У него под Дублинскими холмами в Ратфарнаме домик. Они с Тоном играют дуэтом. На спинете и флейте. Ах, как проникновенно Тон играет на флейте!
— Неужто? Поистине, очень одаренный человек.
— А какое у него любящее сердце! Он пригласил Рассела и меня пообедать в кругу его семьи. В детях он просто души не чает.
— О его любящем сердце я наслышан от его же приятеля Нокса. Похоже, госпоже Тон всей этой любви не вместить. Ее хватило и для госпожи Мартин.
— Неправда, — возразил Джон. — Как бы там ни было, тебе в последнюю очередь судить его, мне-то хорошо известно, как сам ты жил в Лондоне. И отцу известно. Чего уж там, Джордж. Мы ведь с тобой взрослые люди.
Сколько же в ту пору было лет Джону? Девятнадцать? Двадцать? Взрослые люди.
— Мне с ним трудно тягаться. Его любвеобильного сердца на весь наш народ хватит, да и на всю страну тоже. Дурной, однако, у него вкус.
— Джордж, ты ведь тоже ирландец. Как и я.
— Разве мы ирландцы? А может, англичане? Или испанцы? Я никогда толком не знал. Нет, скорее, все же англичане. Мне лучше всего живется в Лондоне. Там у меня друзья.
— Бэрк, Шеридан. Это они себя англичанами считают? Но настоящих англичан не проведешь.
— Да не все ли равно.
— Отцу было не все равно. Иначе не привез бы нас из Испании на родину.
— Он привез нас в Мейо, а не в Ирландию.
Джон вдруг отрывисто засмеялся. Так порой заливаются по ночам собаки.
— Ты такой же сумасброд, Джордж, как и все мы. Помнишь, отец звал тебя неулыбой, а ты верил. Но я-то знаю, что ты не такой.
Я похоронил его на ближайшем церковном подворье, бросил на крышку гроба горсть земли чужих краев. Толстый робкий священник пробормотал молитву на латыни. Из-за церковной ограды глазели несколько британских солдат да прохожие. Недолго ему лежать здесь. Я перевезу его в Мейо. Я любил его, и он это знал.
В Лонгфорде Джордж Мур отослал кучера в таверну заказать обед, сам же с непокрытой головой вышел из экипажа на умытую дождем улицу убогого городка.
— Ночуем здесь, сэр? — спросил кучер.
— Ни за что. Не хочу оставлять усадьбу без хозяина. Покорми лошадей и поешь сам. — Мур повернулся и вошел в таверну.
Не понять этого холодного человека, только что схоронившего брата здесь, в Уотерфорде. Дома, в Баллинтаббере, отец Лавель, взобравшись бы на молельный камень, прочел панегирик. Кучер Уолш словно воочию видел его: такой же коренастый и крепко сбитый, как торговцы скотом из Лонгфорда. Вот он взбирается на широкий плоский камень. Воздевает руки к овеянным атлантическими ветрами небесам: «От нас ушел юноша из рода Муров. Больше не лицезреть ему ни красоты Мейо, ни жестоких страданий нашего грешного мира. Не найдется средь нас ни одного, кто бы не помнил Джона Мура верхом на лошади чудесным утром, вроде сегодняшнего, алый камзол его горит точно солнце…» Поверишь ли Лавелю, если каждое слово оторочено лестью, если он даже не обмолвился о постыдной смерти в тюрьме. А по краям толпы женщины в черных шалях. А перед похоронами были бы настоящие поминки, с виски и пивом бочками. Да, старик все обычаи знает, даром что наполовину испанец.
Пресное, сладковатое пиво, холодный окорок, вареная нечищеная картошка. Мур отодвинул тарелку и попросил бутылку бренди.
— Месяц назад куда беспокойней было, — заговорил с ним тавернщик, — со всех сторон смутьяны на город рвались. Слава богу, у нас гарнизон стоял. Отбили солдаты их атаки.
— Новости у вас с душком, — бросил Мур, — как и окорок.
Тавернщик обиделся и тактично убрался с глаз гостя, однако не ушел.
— Вам, сэр, лучше бы переночевать здесь. Вы ведь, кажись, из Англии?
Мур, не отрывая глаз от стакана, улыбнулся.
— Мы как раз сейчас толкуем об этом с братом. Мой брат ирландец. Может доказать это. — Поросшее щетиной лицо, озноб, влажные стены камеры. Уж Джон-то это доказал. — Отец у меня испанец, а брат ирландец. Так кто же я?
— Вы любите бренди? — осторожно спросил тавернщик.
— Смотря какое, — ответил Мур. — У вас ирландское бренди?
— Как сказать, сэр, как сказать. Есть одна ирландская семья, Линч их фамилия, так они бренди и впрямь из Испании привозят. Раньше в смутные времена сколько ирландцев в Испанию подались. А там занялись торговлей. Только домой вот никто не вернулся. Ни одна собака.
— Именно, — кивнул Мур, — ни одна собака.
Он захватил бутылку со стаканом в экипаж, бросил шиллинг Уолшу.
— Сходи выпей чего-нибудь. Ночью замерзнешь.
— Господь с вами, да кто ж из христиан в такую кромешную тьму поедет.
— Если ты этих людей христианами называешь, значит, плохо знаешь их.
Устроившись на сиденье, Мур открыл футляр с пистолетами, лежавший подле него. Дуэльные пистолеты. Еще одна забава этих глупых островитян. Кровавая забава его кровожадных соотечественников. А правила такие дурацкие, что Фруассар[42] сгорел бы со стыда. Дуэлянтам не разрешается: преклонять колени, прикрывать какую-либо часть тела левой рукой, стоять они должны в полный рост. Пусть умирают с голоду бедняки, а эти будут развлекаться, постреливая друг в дружку. И никаких французов им не надо. Он зарядил пистолеты.
Почтовыми дорогами на северо-запад пересекали они Ирландию в ночной мгле. Несколько раз пришлось останавливаться: то солдаты, то пьяные, бредущие домой из кабаков в холмах, то окажется на дороге ушедший с плохо огороженных пастбищ скот. Больше приключений не было. Дважды Уолш сбивался с пути, стучал в придорожные хижины и спрашивал у перепуганных людей дорогу. Из-за крон деревьев светились огни усадеб, сокрытых далеко за каменными стенами.
Мур то и дело спокойно прикладывался к полной бутылке бренди, пил по глотку, точно микстуру, держа бутыль твердой (даже в тряском экипаже) рукой. Дождь унялся. На дорогах стало посуше. У моста через Шаннон часовые остановили карету, посветили в окошко фонарем.
Английские ополченцы. По выговору — из Йоркшира. От внезапного света Мур сощурился. Протянул пропуск, подписанный Деннисом Брауном, Верховным шерифом Мейо, и главнокомандующим, генералом Тренчем. Бумагу сложили и вернули. Все верно: Джордж Мур, дворянин, помещик из Мейо.
— Долго вам еще ехать, сэр.
— Я провожал брата. Он отплыл в Испанию из Уотерфорда.
— За мостом дороги еще хуже, сэр, — предупредил часовой, — имейте это в виду.
Мур спрятал пропуск в карман.
— На ирландца-то совсем не похож, — обратился один из солдат к капралу. — По разговору, похоже, из благородных господ.
— Он и есть из господ, — ответил тот. — И в охранной грамоте Тренча так написано. Только ирландец он чистокровный. Как от него бренди разило, не заметил?
— Жаль, что не заметил, — вздохнул солдат и похлопал себя по бокам, чтобы согреться — ночь стояла холодная.
