Ольга Гурьян - Свидетели
И вдруг мы видим плывущее по реке пламя.
Барка, наполненная деревом, хворостом, смолой, горит высоким костром. Она плывет по течению и останавливается под мостом, и огонь охватывает доски настила, охватывает нас огненным кольцом.
Мы горим! Горим! И мост под нами рушится, и мы падаем в реку, и тяжелые латы тянут нас ко дну.
Мои латы были самые тяжелые.
Глава седьмая
ГОВОРИТ
ЖАК ЛЕ БАЛАФРЭ
Я — Жак, по прозвищу ле Балафрэ, что значит «человек со шрамом на лице». Заработал я этот шрам не в честном бою, а любимый мой друг полоснул меня поперек носа ножом, которым резал сыр. Было это по пьяному делу, нас растащили, и мы помирились.
Я солдат. А ушел я из деревни в солдаты, потому что мне деревенская жизнь не пришлась по вкусу. Что ж это такое? Трудишься, работаешь не разгибая спины, а придут проклятые англичане и все дочиста заберут. Нет, уж лучше быть волком, чем овцой.
Пятнадцать лет я служил под начальством многих капитанов, а уж лучше капитана Боскью ни одного не знал. Вот уж это был капитан из всех капитанов. Лев рыкающий! Мы при нем жили не тужили, плащи поверх лат были у нас шелковые и бархатные. За одну ночь проигрывали в кости все, что в кошеле звенело. Ничего не жалели, знали, что достанем.
Было это летом, годов двенадцать тому назад, когда Боскью взял город Компьен. Налетели мы ненароком, захватили бургиньонов врасплох, и тут мы попраздновали. Все пригороды пожгли, подожгли полгорода. Такое адово пламя поднялось к небу — надо думать, в Париже это зарево было видно.
Жители выскакивали из горящих домов, тащили свое добро, что поценнее, а тут мы их хватали и кого убивали, а с кого требовали выкуп и дочиста их обобрали. Вот это была жизнь!
После англичане отбили Компьен обратно, но мы с ними вели переговоры. Если они выпустят гарнизон, мы сдадим им город без боя. Они согласились. Мы открыли им ворота, ушли нетронутые. А что уж там с горожанами дальше было, это не наше дело.
Конечно, за пятнадцать лет всякие бывали капитаны; при одних было лучше, при других хуже. Но так случилось, что нынешней весной мы с моим капитаном не поладили. Не нравился он мне. Я и сбежал из его полка и очутился как бы не при деле.
А тут я услышал, что дофин собирает в Блуа большое войско идти бить англичан, которые осадили Орлеан. Я и подался в Блуа.
Я так рассчитал, что с англичан ли, с орлеанцев ли какая ни на есть добыча будет. А я в то время сильно издержался, даже обносился весь — надо было подзаработать. Конечно, могло случиться, что меня там покалечат или убьют. Так уж такая наша служба. Но я об этом не очень задумывался.
У нас в Блуа ходили слухи, что командовать нашими войсками в Орлеане будет девушка Жанна. И будто она строгих нравов и требует, чтобы все было в порядке и никакого пьянства, никаких игр, ничего такого. Рассказывали, что она какую-то женщину из тех, которые всегда тащатся в обозе за войском — всякие там прачки, и кабатчицы, и плясуньи,— будто она такую женщину собственноручно побила ножнами от меча и всех остальных женщин тоже прогнала. Мы этому только посмеялись. Спокон веков солдаты всегда пили и грабили. Не сможет какая-то девушка с нами справиться!
Были и другие слухи. Будто она может предсказывать. И будто она предсказала, что в пять дней снимет осаду с Орлеана и ни одного англичанина не останется перед городом. Это, конечно, пустой разговор. Не такие солдаты эти англичане, чтобы какая-то девушка могла их победить. Однако же этот слух нам понравился, и мы бодро пошли к Орлеану.
Вот прибыли мы в Орлеан, и Жанна выехала нам навстречу. И как взглянули мы на нее, так сразу разобрались, что она не какая-нибудь, а совсем особенная и подобной ей еще свет не видел. Лицо у ней было улыбчатое, но мы вдруг поняли, что с ней шутки плохи. Настоящий командир, не чета нашим разбойникам-капитанам.
Самому мне это странно, но как увидел я её, в её белых блестящих доспехах, так почувствовал я себя будто сходил в баню и цирюльник подстриг мне мои космы и будто на мне надето все чистое и новое — совсем будто я другой человек стал. И я хотел выругаться, а язык не поворачивается. Ну будто околдовали меня.
Было это четвертого мая. А шестого она взяла крепость Огюстен, а седьмого взяла Турель и освободила Орлеан. Все выполнилось по ее предсказанию.
Во время этих боев она еще больше поразила меня, и я предался ей всей душой, потому что подобной храбрости я до того ни разу не встречал. Впереди всех бросалась она в самое пекло, не жалея себя. И, раненая, не удалялась с поля битвы, а вела нас за собой:
— Вперед! Вперед!
На другое утро, восьмого, в воскресенье, англичане покинули остальные форты и бежали. А мы еще не остыли после наших побед и рвались их преследовать. Но Жанна нам запретила это.
— Смотрите,— крикнула она,— лицом они повернуты к вам или спиной? Пусть уходят, не убивайте их. Но если они захотят напасть на нас, защищайтесь смело и ничего не бойтесь, потому что вы победите!
После этого Жанна уехала к дофину, который был тогда в своем замке Лох, и целый месяц мы ее не видели. Мы это не могли понять, потому что англичане еще сидели во многих сильных крепостях и городах по Луаре — и в Жарго, и в Мэнэ, и в Божанси,— ничего не стоило им опять осадить Орлеан, а Жанны ведь с нами не было, и они вполне могли победить нас.
Кто-то слышал, будто эта задержка случилась оттого, что придворные господа завидовали Жанне, что стала она чересчур могущественна и народ поклоняется ей будто святой. Они стали отговаривать дофина, чтобы он ее не слушался: уже она своё сделала, освободила Орлеан, больше она уже не нужна. А она пришла прямо в их криводумный совет и смело сказала, что нет, мои милые, не все еще сделано, надо еще освободить всю реку Луару, вверх и вниз по течению, чтобы англичанами и не пахло. И надо повести дофина в Реймс и там короновать его. И дофин наконец согласился и не стал ее задерживать. Жанна вернулась в Орлеан, сказала:
— Сколько времени зря потеряно!—и не мешкая повела нас на Жарго.
А это была сильная крепость, и нашим капитанам не очень хотелось туда идти. Они уж раньше пытались ее брать, да их отбили, и теперь они боялись, что Жарго выстоит и его стены не падут. И они всячески оттягивали и говорили:
— Еще не время.
Но Жанна ответила:
— Теперь или никогда.
И она так ответила, потому что было известно, что Фальстаф, известный полководец, идет с подмогой и везет с собой много пушек. Не сегодня-завтра прибудет, и тогда уж англичане станут нас много сильней.
Мы, солдаты, шли за Жанной доверчиво. Мы-то знали: где Жанна — там победа.
Ведь вот удивительно! По тому, как она умела все наперед рассчитать — и когда выступить в поход, когда идти в атаку, и время, и место,— можно бы подумать, что она всю жизнь только и делала, что воевала. И откуда у ней был этот опыт, невозможно понять,— у такой молоденькой, у простой деревенской девушки. Видно, такую ее мать родила — необыкновенную!
Мы подступили к Жарго и тотчас атаковали его. Англичане было отбили нас, но Жанна крикнула нам:
— Смелей! — И к ночи мы взяли пригород.
Наутро, как рассвело и увидели мы высоко над нашими головами неприступные стены крепости, стало нам страшно. И все Жаннины капитаны стали говорить, что это нам не под силу и надо бы погодить. Но Жанна не стала терять время уговаривать их, а схватила свое знамя и крикнула нам, солдатам:
— Не бойтесь их числа! Милые друзья, вперед! Время нам благоприятно. В этот час мы победим!
Мы привезли с собой из Орлеана большую пушку, и Жанна сама выбрала, где ее установить, и велела выпалить из нее.
Пушка грохнула, будто небесный гром. А за ней еще громче обрушилась огромная башня, и образовалась брешь. Но такая узкая и так высоко заваленная камнями, что пройти в нее казалось немыслимо. И больше одного человека не протиснуться, и обломки под ногами неустойчивы, пока вскарабкаешься вверх, всех нас укокошат. Уперлись мы, будто овцы, не решаемся двинуться с места.
Тогда Жанна сама ринулась вперед, и уже нога ее была на ступеньке лестницы, когда брошенный сверху камень ударил ее по шлему и она упала. Но тотчас поднялась с криком:
— Вперед! Вперед!
Мы бросились за ней, и крепость была взята, и англичане бежали, а мы преследовали их до самого моста и всех прикончили.
Жарго пал, верховье реки было освобождено, и Жанна не мешкая направилась к Мэну, приступом взяла укрепленный мост, переправилась через реку и бомбардировала Божанси. В ту же ночь Божанси сдался. Жанна вернулась к Мэну, а когда вошла в него, ни одного англичанина там не оказалось — все сбежали.
Меня уже при этом не было. На мосту Божанси ранили меня в ногу. Во время блистательной нашей победы я лежал в гостинице, и костоправ хлопотал над моей ногой.
