Ольга Гурьян - Свидетели
Жанну я больше никогда не увидел. Моя рана не хотела заживать, и пришлось отнять ногу. А что за солдат на деревяшке? Но я об этом не жалею. Я женился на вдове, на хозяйке гостиницы. Она хорошая женщина, веселая и добрая, и все удивляется, что я никогда не ругаюсь. Не могу ругаться. Иной раз хочется, а язык не поворачивается.
Глава восьмая
ГОВОРИТ СЭР ДЖОН ФАЛЬСТАФ
Я — сэр Джон Фальстаф и не вижу нужды объяснять вам, кто я. Мое имя всем известно по всей земле, так что, если живут на Луне какие-нибудь лунатики, так и те — чума на всю их родню!— про меня слышали.
Был я уважаем и знаменит. Был я рыцарь ордена Подвязки. При одном слухе о моем приближении вражеские воины дрожали, и дергались, и корчились, будто разом схватили их желудочные колики и жестокая лихорадка. Сам покойный король Генрих V считал за честь и удовольствие прокутить в моем обществе всю ночку напролет.
А теперь увы! Фортуна повернулась ко мне своим неряшливым задом, и только и слышно, что я-де мешок с салом, и воришка, и трус.
Это как посмотреть!
Конечно, я не мальчишка, у которого от безнадежной любви лицо тощее, как пустой кошелек, а живот плоский, будто гладильная доска. Годы придали мне некоторую округлость. Но если поискать, так, возможно, найдутся люди потолще меня.
Что касается воровства, то прежде надо спросить: «Что такое воровство?» По карманам я не лазил — очень надо! А что, бывало, сдастся нам какой-нибудь городишка, так после меня хоть мусорщиков посылай, ничего не найдут, что стоило бы им сунуть в свой мешок. Так, по-вашему, это, может быть, называется воровство и грабеж, а по-моему, это военная добыча.
Но обвинять меня в трусости?.. Меня? Сэра Джона Фальстафа, рыцаря ордена Подвязки? Да я всех храбрей и отважней! Да в сравнении со мной Александр Македонский — дворовый щенок! Да рядом со мной Юлий Цезарь — старая яблочная торговка! Да напади на меня все рыцари древности ч одним взмахом моего меча сделаю из них рубленую котлету.
Но теперь любой уличный мальчишка — чума на всю его родню! — завидев меня, свистит и улюлюкает и тычет в мой живот своим грязным пальцем. А виной всему — французская колдунья, служанка сатаны — Жанна, именующая себя Девой.
А если разобраться по совести и чести, то всё это дьявольское наваждение, и никакой моей вины нету.
Посудите сами!
Я вышел из Парижа с большим войском, и многими пушками, и богатым обозом на подмогу гарнизонам в Жарго и Божанси. По дороге я присоединился к войскам великого Тальбота и в его лагере вдруг узнаю, что Жарго уже пал. Никакими человеческими силами невозможно было взять эту неприступную крепость. Не иначе, как это дело сатаны. Я добрый христианин, людей не боюсь, но перед нечистой силой отступаю.
— Дальше,— я говорю,— я не пойду, хоть насадите меня на вертел и поджарьте на ужин! Навстречу сатане я и шагу не ступлю, провались я на этом месте.
И все мои солдаты, храбрые воины и добрые христиане, тоже опасаются колдуньи и ее заклинаний; как бы не погубить им свои души, уж не говоря о бренном теле.
Но Тальбот — седина в бороду, а бес в peбро, отчаянный головорез — говорит:
— Клянусь святым Георгием, я атакую ее!
Тальбот знатнее меня, и неприлично мне возражать ему. Поэтому я предлагаю:
— Зачем же сразу бросаться в битву? Не лучше ли будет, по древнему обычаю, чтобы три наших рыцаря вызвали на поединок трех французов, и пусть победа решит исход сражения.
Тальбот соглашается со мной и посылает герольда в лагерь колдуньи.
Её лагерь на невысоком холме, который возвышается над равниной, а наше войско расположилось поблизости, но хорошо скрыто рощами и лесочками, которых на этой равнине очень много.
Мы ждем нашего герольда, и он возвращается и приносит ответ колдуньи:
— «Уже вечер. Ложитесь и отдыхайте. Завтра встретимся лицом к лицу».
И, повернувшись к своему войску, эта чертова служанка говорит:
— У вас шпоры острые?
— А зачем? — спрашивают они.— Бежать?
— Нет,— говорит.— Преследовать.
Мы оскорблены и возмущены этими наглыми словами. Но, узнав от герольда, что там у них силы очень велики, мы под утро слегка отступаем к парижской дороге, где наша позиция будет выгодней и возможно ждать подкрепление.
А колдунья вслед за нами тоже движется к северу.
Местность эта, провалиться бы ей, какая-то слепая, ничего не видать. Вся в каких-то зарослях кустарника, и небольших лесочках, и высоких изгородях. Нас не видно, и мы никого не видим. Так добираемся мы до места, где налево должен быть городишко Патэ, но мы его тоже не видим. Прямо какое-то наваждение.
Мы движемся в таком порядке — вперди конница под начальством рыцаря в белых латах. За ним пушки, и обоз, и новобранцы-бургиньоны, и тут же мой отряд. Я сам выбрал это место, заботясь о безопасности моих солдат. А в арьергарде, так что придется им первыми встретиться с врагом, если он нападет на нас, все лучшие наши солдаты — все англичане.
Но где этот враг, понять невозможно. Будто завязали нам глаза и ловим мы друг друга вслепую. Только кустарник шуршит и верхушки деревьев качаются от ветра. Где-то враг? А где-то близко.
Тальбот отбирает самых лучших из наших непобедимых лучников и располагает их за высокой густой зарослью. Если враг покажется, они встретят его своими меткими стрелами.
Сейчас, когда я вспоминаю, что произошло, я вижу, что победа у нас была, можно сказать, в кармане. Все было предусмотрено согласно воинской науке. Лучники обстреливают врага, он бежит, конница его преследует.
Но то, что случилось на самом деле, можно объяснить только дьявольским наваждением и адским колдовством.
Вдруг из лесочка выскакивает олень!
При виде этого прекрасного оленя с такими ветвистыми рогами наши лучники — а каждый настоящий англичанин не может не быть охотником, — наши лучники в один голос вопят:
— Вью! Хэллоу! — и тем обнаруживают себя.
В одно мгновение французы, развернувшись обрушиваются на этих несчастных и рубят их в мелкие кусочки.
Я, как сказано, был неподалеку, и все мои всадники вокруг меня, а пехота сзади. И когда наши кони — чума на всю их родню!— услышали впереди шум и лязг оружия, то они пустились галопом. Как я ни натягивал поводья, я не мог сдержать моего проклятого коня и под конец, бросив поводья, ухватился обеими руками за его шею, чтобы не свалиться и не растоптали бы меня. И единственная надежда на мое спасение была, что между нами и французами находился отряд рыцаря в белых доспехах и, пока они будут драться, мы уже будем далеко.
Но этот дурак в белых доспехах, увидев поднятую нами тучу пыли, решил, что это неприятель, и в одно мгновение его всадники рассеялись во все стороны, исчезли так быстро, будто их никогда здесь и не было. А мы очутились одни в поле, и все французское войско прямо перед нашим носом.
Надо было быть вовсе сумасшедшим, чтобы принять сражение — нас было не так уж много, а их целое войско. Но мы не растерялись, тотчас сообразили, как нам лучше поступить, повернули коней, пришпорили их и ускакали прочь.
А колдуньины войска, увидев такой переполох и полное замешательство, обрушились на нас, выставив вперед свои длинные копья, и уничтожили нашу пехоту, и захватили наши пушки, и самого Тальбота взяли в плен.
Я добрался до Парижа, и пришлось мне явиться к герцогу Бедфорду, доложить, что вся наша армия уничтожена. И герцог, хоть он и дядя короля и его наместник во Франции, стал ругаться, будто пьяный сапожник, у которого украли последнюю бутылочку. И уж такой отборной брани ни разу не приходилось мне еще слышать.
Он велел сорвать с меня орден Подвязки, доблестно мной заслуженный, и всячески поносил меня и обозвал мешком сала, и презренным трусом, и еще разными ужасными словами, такими, что приличие не разрешает мне повторить их. И сколько я ни пытался объяснить, что всему виной колдуньины заклинания, которыми она вызвала этого оленя с такими ветвистыми рогами, герцог и слушать не стал, а собственной ногой дал мне пинка в зад.
И теперь я посмешище для всей земли, и если есть на Луне лунатики, так и те надо мной издеваются: «Сэр Джон Фальстаф! Толстопузый трусишка!»
Чума на всю их родню! А колдунья небось тоже хихикает теперь, когда она беспрепятственно ведет дофина в Реймс, короновать его королем Франции.
Глава девятая
ГОВОРИТ ИЗАБО
Я — Изабо, мать Жанны.
Ушла моя девочка по дороге в Вокулёр, ушла в красном платье, которое ушили ее прилежные ручки. Вот она ушла, и мне ее больше не увидеть.
Со всех сторон доходят ко мне вести о ней. Как освободила она Орлеан и Жарго, Божанси и Труа. Как люди повсюду сбегаются толпами и поклоняются ей. И знатные дамы принимают ее в своих замках и дворцах и счастливы ей прислуживать. И она уже не в красном крестьянском платье, она в рыцарских белых латах. Тяжелые латы намяли ей плечи, шлем давит на ее милую голову. Ах, Жаннета, бедная моя девочка.
