Ульрих Бехер - Охота на сурков
Если незнакомец обернется и если дверь телефонной будки не совсем закроет меня, он все равно навряд ли меня узнает.
Нет, это не был Крайнер, «говорящий» брат Белобрысый.
Ситуация создалась в высшей степени невероятная, поразительная, но зато она перестала быть неправдоподобно странной.
Сквозь беспорядочный шум голосов в зале я уловил щебет телефонистки:
— Вена, десять минут.
Незнакомец подошел к окошечку, слегка повернулся, и я увидел его прыщавый профиль.
Это был не Крайнер, а Георг Мостни.
Немой Шорш.
Тот самый, что издал нечленораздельный крик, какой издают только немые, издал его вчера, когда я напал на него в лесу Менчаса. А я-то принял его за безобидного немого, полукретина, которому угрожает «смерть из милости», решил, что сердобольный родственник вывез беднягу из вновь созданного Великогерманского рейха.
Вот тебе и немой!
6
Последующее — на сей раз оно продолжалось много часов и разыгрывалось в виде отдельных эпизодов — можно изобразить стенографически, тем же манером, что я вел свои военные дневники.
Стаккато… Мостни покинул зал почтамта, Крайнер не появился. Я взял письмо Орля Тессегье с почтовым штемпелем Марибора, видимо, оно было написано в спешке авторучкой.
Воспроизвожу текст без сокращений.
Марибор, 20 июня.
Дорогой друг,
Как я уже сообщил тебе телеграммой, мне удалось переправить Эльзабе в Вараждин-Топлице, где она ожидает в отеле чЭрдёдь» известий от вас. Надеюсь, в ближайшие дни Эльзабе полетит к вам в Швейцарию, она получила югослав, паспорт, и ничто не может воспрепятствовать этой поездке. Состояние ее не плохое, особенно принимая во внимание нынешние ужасные события; она готова ко всему, быть может даже к самому худшему. Правда, она не знает, что самое худшее на днях уже совершилось.
В Радкерсбурге и Граце (где ваш поверенный успел показать себя трусом) никто не мог сообщить ничего определенного о судьбе Джаксы. Только в конце недели начали просачиваться слухи о его гибели. К стыду жителей Штирии, надо признать, что большинство распространяло эти слухи со злорадством. Вот как далеко зашло у нас всеобщее одичание. Трудно поверить, что эти же люди всего несколько месяцев назад буквально пресмыкались перед ним, почетным гражданином Радкерсбурга, вымаливали автографы и проч.
Не буду утверждать, что печальное известие было для меня как гром среди ясного неба, правильней сказать, небо было мрачное; тем не менее, когда я прочел сегодня адресованную Эльзабе официальную бумагу, меня словно громом поразило. А прочел я эту бумагу, потому что Эльзабе просила вскрывать всю ее корреспонденцию и в случае необходимости передавать существенное по телефону из Мурска-Соботы (где находится мой древесный питомник). Я, однако, решил не посылать этот документ ни ей, ни тебе.
Канцелярия концлагеря Дахау, отправляя прилагаемый бланк, ставит в известность госпожу Э. Джакса, урожден, баронессу фон Ханшпор-Фермин — они на редкость точны! — о том, что ее супруг скончался в день своего прибытия в лагерь в результате несчастного случая, происшедшего по вине самого погибшего. Кремация уже состоялась; чтобы погасить ее стоимость, а также расходы по пересылке урны родственникам, следует заблаговременно перечислить деньги в размере 392 имп. марок и 75 пфеннигов на мюнхенский счет лагеря.
За те пятьдесят три года, что я живу на свете, мне пришлось прочесть немало казенных бумаг, но ничего подобного я не читал. Признаюсь, от этого документа у меня началось нечто вроде озноба. Не мне тебе говорить, что в истории человечества совершалось немало мерзостей, например, во времена преследования гугенотов. И все же не могу себе представить, что в ту пору проявляли такой формализм, такое бюрократическое рвение, какое проявили чиновники вновь организованного Великогерманского рейха. Что мне остается делать? Только выразить вам мое глубокое участие, участие доброго соседа — для меня всегда было большой честью считать знаменитого Д. своим соседом… Боюсь лишь, что в этой не имеющей прецедентов беде, в этом ужасе мои соболезнования покажутся вам пустой фразой. Пиши мне по адресу: господину Ор. Те. до востребования, Мурска-Собота, Словения, Югосл. Я не решился отправить это письмо в Понтрезину, где ты сейчас отдыхаешь, опасаясь, что его прочтет твоя милая молоденькая жена. Официальный документ я оставляю у себя. Может быть, он понадобится мне в качестве сопроводительной бумаги при оплате «счета». Что мне делать? Должен ли я ПЛАТИТЬ?
Твой О. Т.Есть еще такие люди, благородные в самом высоком смысле этого слова. А вдруг Орль Тессегье промокнул пресс-бюваром свое послание, написанное авторучкой, промокнул на почтамте в Мариборе; это даст возможность нацистским ищейкам установить его личность, и тогда он пропал.
В моем блокноте был записан номер телефона специального агентства «Виндобона». Но личного телефона частного детектива у меня лично не было. Впрочем, что я говорю — бывшего частного детектива; за это время он здорово продвинулся — стал большой шишкой в государственной тайной полиции; в прежнем кабинете этого деятеля теперь не застанешь, можно не сомневаться. Я попросил барышню в окошке — эта особа не была похожа на мадам Фауш — дать мне телефонную книгу Вены (еще старую!): Лаймгрубер, Гейнцвернер, гауптм. в отст. В IV, Порцелангассе, 36. Назвал соответствующий номер телефона, жду… Порцелангассе. Угловой дом со шпилем, прокуренный ресторанчик, вывеска отеля, на разноцветно-темной, местами облупившейся эмали написано: «К ИСХОДУ ИЗ ЕГИПТА».
— Вена. Восьмая кабина.
Я вошел в ту самую телефонную будку для международных разговоров, которую за несколько минут до того покинул Мостни, закрыл за собой дверь, снял трубку, приготовился ждать. Сквозь стеклянное окошечко будки бросил быстрый взгляд и увидел, как хозяин конторы по перевозке мелких грузов Паретта-Пикколи, по прозвищу Фашист, пройдя мимо телефонов-автоматов для международных переговоров, скрылся в кабине для местных вызовов, в той самой кабине, в какой только что был я. Итак, мы поменялись местами, точно герои дешевых детективных фильмов.
— Вызываем Вену. Не кладите трубку.
Я продолжал ждать, переместив трубку к левому уху. Решил ради разнообразия подслушивать правым. Голос Паретта, доносившийся через деревянные стенки, звучал приглушенно, но четко. Паретта говорил на граубюнденском диалекте с гаражом Йезумана в Мартинсбруке. Разве фамилия владельца гаража Йезуман? Мартинсбрук был самой нижней точкой Нижнего Энгадина, почти на границе с Тиролем, иными словами, на границе с Великогерманским рейхом. Смысл разговора: если завтра утром у них появится «мотоцикл с коляской», пусть господин Йезуман поставит его в гараж. Он, Паретта-Пикколи, сам заберет мотоцикл послезавтра. Спасибо. Чао.
Паретта, по прозвищу Фашист, вышел из кабины, а потом из зала почтамта, так и не заметив, что его разговор подслушивали. Я все еще ледал, пока меня соединят с Веной (на это нужно время). Перебирал в памяти все перипетии того давнего вечернего визита к частному детективу Лаймгруберу, в его контору на Юденплац.
«Тррребла, от меня не убежишь! Я тебя-все-равно-настигну!! Ты еще вернешься ко мне, старый фронтовой товарищ, вернешься живым или мертвым!!»
— Вена на проводе, пожалуйста, говорите.
Воспроизвожу телефонный разговор без сокращений.
— Алло! Алло?
Жирно-ноющий женский голос.
— Хайль Гитлер. Кому вы звоните?
— Будьте добры, позовите к телефону господина Лаймгрубера.
— Кто говорит?
— Князь Меттерних, — ответил я.
— Князь Меттерних?
— Да.
— Вот тебе на. А это говорит кухарка. Ганни.
— Скажите, госпожа Ганни, господина Лаймгрубера нет дома?
— Господин подполковник отбыл четверть часика назад в своем «мерседесе» ужинать.
(«Мерседес», подполковник, какое быстрое продвижение!)
— Ужинать? Так рано?
— У него важная встреча в «Греческом кабачке».
— Ах так… Я хороший знакомый господина подполковника, долго дозванивался к нему, все время было занято. Видимо, то был звонок из Швейцарии, которого мы ждали оба.
— Ничего не знаю. Пришла домой аккурат в ту минуту, когда господин подполковник садился в свою машину.
— Спасибо, госпожа Ганни. До свидания.
— Хайль Гитлер, сударь.
Я опять попросил телефонную книгу Вены, нашел номер телефона ресторана «Греческий кабачок» на Фляйшмаркте, заказал второй разговор с Веной.
— Ваш венский номер занят. Будете ждать?
— Да, буду.
