"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Джордж Маргарет
О, как же я устал. Не просто устал – я чувствовал себя раздавленным. Рухнул на диван и уставился в потолок. Я не спал, а словно блуждал по населенным призраками пространствам. Не знаю, сколько времени я так пролежал, возможно не один час. А потом рядом возникла Акте и с нежностью прикоснулась к моему плечу.
Я тут же вернулся в реальный мир. Сердце бешено колотилось в груди. Акте, не произнеся ни слова, заключила меня в свои объятия. Я обнял ее. Так мы и пролежали остаток ночи до самого утра; никто не сказал ни слова.
XXXIX
Утром солнце взошло над миром, в котором уже не было Британника. И все в Риме об этом знали. Я должен был появиться на публике и сделать заявление. Глядя вниз с балкона, я видел на Форуме толпы обеспокоенных людей. Марсово поле с этого угла было не видно, но дым от погребального костра уже точно рассеялся в воздухе.
Днем я созвал сенат и явился в курию. Это надо было сделать – иначе никак. Лица сенаторов были сумрачными, как то зимнее утро. Я вышел в центр курии и сообщил им печальную новость: молодой принц Британник покинул нас навсегда. Его забрал недуг, преследовавший многих великих людей и правителей. Теперь мне предстоит взять на себя ношу, которую я планировал с ним разделить. Отныне все мои надежды связаны только с Римом, а сенат и люди Рима должны постараться возместить мою потерю, ибо теперь я – единственный в моем роду – обязан исполнять высокое предназначение.
Этими словами я рисковал навлечь на себя гнев богов, но особого выбора не было – уж лучше принять смерть от разгневанных богов, чем от разгневанных смертных. Речь встретили овациями. Сенаторы заверили меня, что всецело меня поддерживают и не поскупятся ради процветания Рима.
В день, когда прах Британника переносили в мавзолей Августа, разразилась страшная зимняя гроза. Похоронная процессия, которую хлещет дождь со снегом, – унылое зрелище. Я на ней не присутствовал. Об всем позаботился сенат.
С погребением было покончено, но это была лишь публичная часть свершившегося, после которой мне предстояло тщательнейшим образом изучить свой ближний круг и понять, на кого я могу положиться и кто оправдает меня, если останусь у власти. Крайне необходимо было убедить в своей невиновности Сенеку и Бурра, и я чуть не до смерти боялся, что у меня не получится.
На следующий день после выступления перед сенатом я призвал их обоих в самую приватную комнату, какую только мог отыскать во дворце. (Хотя на самом деле там таких и не было.) После взаимных приветствий и освежающих напитков, от которых все отказались, мы остались лицом к лицу, что называется, «с открытыми забралами». И я взял слово. Отрицать вину – законное право. Они мрачно смотрели на меня, скрестив руки на груди.
– Такой поворот событий – настоящая трагедия. Особенно для моей супруги, которая теперь потеряла всех членов своей семьи, – увещевал я, а Бурр с Сенекой глядели на меня и молчали. – Но это не должно стать для нас преградой. Император не может отпустить бразды правления, ведь так груз потери лишь удвоится.
– И тебе будет тяжко править под грузом такой потери, – подсказал Бурр.
Он, как истинный солдат, всегда говорил прямо, без намека на иронию, и теперь сарказм в его голосе ужалил меня еще сильнее.
– Мы должны через это пройти, – сказал я.
– А как иначе, – заметил Сенека. – Так уж устроен мир.
Нет, это слишком уж хорошо. Оба – мои наставники, обучавшие меня морали, – готовы закрыть глаза на случившееся?
– Согласно обычаю, принято раздавать дары от умершего, – сказал я. – У Британника нет наследников, его имущество перешло ко мне, посему от его имени я дарую вам ценную римскую недвижимость.
Бурр кивнул, а Сенека, философ-моралист, сказал:
– Спасибо.
Так они согласились стать бенефициарами и соучастниками преступления. Я их не убеждал – я их купил.
В тот же год, но гораздо позже нашего разговора, Сенека облегчил душу, написав довольно пространный трактат «О милосердии». В нем он превозносил мой природный дар милосердия и ставил меня всем в пример. Как по мне, на самом деле он писал вот что: «Однажды ты избежал наказания за содеянное, но не повторяй попытку».
Я искренне пытался сосредоточиться на решении политических задач и надеялся, что, погрузившись в них, смогу преодолеть это бушующее море и доберусь до безопасной гавани. Более того, я принял сторону Августа и даже возносил мольбы перед его храмом. Теперь я сознавал, что он понимает меня, ведь и он принимал мучительные решения и убил множество людей, прежде чем стал миротворцем. «Нет в многоцезарстве блага…»
Наступила весна. После сумрачных зимних недель пришло время, когда я должен был принять участие в императорском ритуале дома Августа. Согласно легенде, в начале его правления орел, пролетая в небе, выронил из лап цыпленка, который держал в клюве лавровую ветвь, и этот цыпленок упал прямо на колени Ливии. Курицу не убили, а вырастили, и она принесла многочисленное потомство, а посаженная Ливией лавровая ветвь разрослась в большое дерево, дававшее впоследствии свои ветви для коронации триумфаторов. С тех пор каждый новый император брал от него отросток и сажал его, чтобы вырастить свое собственное дерево. Пока посадивший дерево император правил, лавровые венки из его ветвей использовались на торжественных церемониях. Когда же император умирал, его лавровое дерево погибало вместе с ним.
Наконец подул теплый ветер – истинная примета весны. Трава на Палатине стала густой и зеленой, ветки весенних деревьев раскачивались, словно гибкие юные девы. Ритуал был священным, и меня ожидала группа магистратов, в числе которых было несколько жрецов-августалов. Здесь я мог полюбоваться останками императорских деревьев. Дерево Августа превратилось в короткий почерневший пень, да и дерево Тиберия было не лучше. Останки лавра Калигулы тянулись выше и не так сильно сгнили, а у дерева Клавдия еще сохранились ветки, только листьев на них не было, и почки уже точно больше не появятся. За этими пнями рос пышный цветущий первый лавр. Жрец с торжественным лицом срезал серебряным ножом ветвь и замер в ожидании.
Мать – она была единственной прямой наследницей Августа и единственной, помимо меня, живущей в Риме – должна была передать эту ветвь мне и произнести соответствующие ритуалу слова. Мы с ней ни разу не виделись после того пира, но по ее глазам я видел, что она все еще в ужасе от того, что я смог сделать. В белых одеждах, с жемчужными нитями в волосах, мать шагнула вперед и протянула мне пышную лавровую ветвь.
– От имени божественного Августа вручаю тебе эту ветвь дома нашего рода, – сказала она. – Возьми ее, посади и вырасти как истинный император.
Я взял лавровую ветку и смотрел в глаза матери чуть дольше необходимого. Ни она, ни я не отвели взгляд. Затем я повернулся к жрецу, который держал в руках освященный сосуд с водой для посадки нового дерева. Серебряным заступом я принялся копать неглубокую яму и, как было заведено, в процессе напрямую обращался к Августу:
– Великий из богов и отец Август, воззри на этот росток и прояви к нему свою благосклонность. Пусть он вырастет и станет высоким деревом с широкой кроной, и позволь мне носить венок из его ветвей во славу империи.
Веточка лавра была такой тонкой и уязвимой, – казалось, она едва держится за жизнь. Боги должны ее защитить. До этого дня они всегда были на моей стороне.
Следующим обязательным шагом после ритуала посадки лаврового дерева должно было стать посещение лагеря преторианцев на северо-восточной окраине Рима. Бурр, командир преторианцев, настоятельно мне это советовал.
– Они должны снова тебя увидеть. Ты не бывал у них с того дня, как в октябре они признали тебя своим императором. – Бурр поднял раскрытые ладони. – Знаю, твои субсидии более чем щедрые, но это не альтернатива личному визиту.
Если он думал, что я стану спорить, его ждало разочарование. Я прекрасно понимал, что моя личная безопасность и длительность моего правления целиком зависят от верности преторианцев. Они – гарантия моей безопасности. Но если выступят против меня – это будет самая большая угроза моей жизни.
