Колин Маккалоу - Антоний и Клеопатра
Никто из остальных не отделался так легко, а некоторые даже лишились головы. Сирия должна была стать римской провинцией до самых новых границ Иудеи, но города Тир и Сидон были освобождены от прямого правления в обмен на дань. Мальхус из Набатеи потерял только добычу асфальта. В ответ на наказание, которое Октавиан считал мягким, Мальхус должен был следить за египетским флотом у Аравийского полуострова и подавлять любую необычную активность там.
Кипр был присоединен к Сирии, Киренаика — к Греции, Македония — к Криту. Территория Клеопатры уменьшилась до размеров самого Египта.
В июне Октавиан и Статилий Тавр погрузили армию на транспорты и поплыли в Пелузий — вход в Египет. Южный ветер запаздывал, поэтому плавание было нормальным. Корнелий Галл должен был подойти к Александрии от Киренаики. Все было готово для окончательного поражения Клеопатры, царицы зверей.
27
Антоний и Клеопатра вместе приплыли в Паретоний. Антоний еще не покинул «Цезарион», когда Кассий Пармский поднялся на борт и сообщил, что солдаты на переполненных кораблях пьют воду намного чаще, чем рассчитал снабженец. Поэтому всему флоту придется зайти в Паретоний, чтобы наполнить бочки.
Настроение у Антония было лучше, чем ожидала Клеопатра. Не было признаков той меланхолии, в которую он впадал в эти последние месяцы в Акции, и сдаваться он был не намерен.
— Ты только подожди, любовь моя, — весело сказал он, готовясь отплыть из Паретония с наполненными бочками и солдатами, накормленными хлебом, недоступным на море. — Ты подожди. Пинарий не может быть далеко. Как только он прибудет, Луций Цинна и я последуем за тобой в Александрию. Морем. У Пинария достаточно транспортов, чтобы погрузить на них его двадцать четыре тысячи человек, и хороший флот, который вольется во флот Александрии.
Крепко поцеловав ее, он ушел, обреченный томиться в ожидании в Паретонии, пока Пинарий не покажется на горизонте.
Всего двести миль до Александрии и Цезариона — как Клеопатра соскучилась по нему! «Еще не все потеряно, — говорила она себе. — Мы еще можем победить в этой войне». Оглядываясь назад, она понимала, что Антоний не был адмиралом, но на суше, она верила, у него есть шанс. Они пойдут в Пелузий и там, на границе Египта, победят Октавиана. Вместе с римскими солдатами и ее египетской армией у них будет сто тысяч человек — более чем достаточно, чтобы сокрушить Октавиана, который не знает местности. Можно будет разделить его силы пополам и разбить обе половины в отдельных сражениях.
Только как подавить негодование среди александрийцев? Хотя в последние годы они были более послушными, она знала их прежнее непостоянство и страшилась восстания, если их царицу введут в гавань побитой женщиной в сопровождении не египетского флота, а спасающейся от правосудия римской армии. Так что прежде чем город появился в виду, она собрала своих капитанов и легатов Антония и дала краткие инструкции, возлагая надежды на тот факт, что новости из Акция еще не достигли александрийцев.
Украшенные гирляндами транспорты вошли в Большую гавань под звуки воинственных песнопений мнимых победителей, возвращающихся домой. Однако Клеопатра не упустила ни единой возможности. Флот был поставлен на рейде, и солдаты не покидали кораблей, пока не был организован лагерь около ипподрома. Она сама плыла на «Цезарионе» вдоль береговой полосы гавани, стоя высоко на носу корабля, ее платье из золотой ткани соперничало с роскошью ее драгоценностей. Александрийцы бросились в гавань, оглашая ее приветственными криками. Она стояла, чувствуя облегчение оттого, что ей удалось их обмануть.
Как только корабль вошел в Царскую гавань, она увидела Цезариона и Аполлодора, стоявших у причала в ожидании ее.
О, как он вырос! Он стал выше своего отца, широкий в плечах, стройный, мускулистый, Его густые волосы не потемнели, но лицо, удлиненное, с высокими скулами, потеряло все следы юношеской мягкости. Это был живой Гай Юлий Цезарь! Любовь хлынула из нее потоком, она была сродни поклонению. Колени ее дрожали так, что она не могла стоять самостоятельно. Слезы мешали ей видеть. Поддерживаемая Хармиан с одной стороны и Ирас с другой, она сошла по трапу и обняла сына.
— О, Цезарион, Цезарион! — проговорила она, рыдая. — Мой сын, как же я рада видеть тебя!
— Ты проиграла.
Она затаила дыхание.
— Как ты узнал?
— Об этом говорит весь твой вид, мама. Если ты победила, почему твой флот не с тобой и почему эти транспорты ведут римляне? Более того, где Марк Антоний?
— Я оставила его и Луция Цинну в Паретонии, — ответила она и взяла его под руку, заставив тем самым идти рядом с ней. — Он ждет, когда Пинарий придет туда из Киренаики со своим флотом и еще четырьмя легионами. Канидий оставлен в Амбракии. Остальные дезертировали.
Он ничего не сказал в ответ, просто вошел с ней в большой дворец, затем передал ее Хармиан и Ирас.
— Прими ванну и отдохни, мама. Встретимся на обеде.
Ванну она приняла, но быстро. Об отдыхе не могло быть и речи, хотя поздний обед дал ей время сделать то, что она должна была сделать. Только Аполлодор и ее дворцовые евнухи были посвящены в ее секрет, который надо было любой ценой сохранить от Цезариона. Он никогда этого не одобрит. Истолкователь, протоколист, начальник ночной стражи, казначей, судья и все назначенцы по родству были собраны и казнены. Вожаки банд исчезли из публичных домов Ракотиса, демагоги — с агоры. У нее была сочинена собственная история в ответ на вопросы Цезариона, которые он обязательно задаст, когда заметит, что все чиновники — новые люди. Прежние, объяснит она, вдруг почувствовали себя патриотами и ушли служить в рядах египетской армии. Он, конечно, не поверит ни единому ее слову, но, не в состоянии понять ход ее мысли, он посчитает, что они попросту убежали от римской угрозы.
Поздний обед был роскошный. Повара были в приподнятом настроении, как и все александрийцы. Конечно, они удивились, когда большая часть обеда была возвращена нетронутой на кухню. Но никто им ничего не объяснил.
После казней Клеопатра почувствовала себя лучше и выглядела спокойной. Она рассказала историю Эфеса, Афин и Акция, не пытаясь извинять собственное безрассудство. Аполлодор, Ха-эм и Сосиген тоже слушали. Они были тронуты рассказом больше, чем Цезарион, чье лицо оставалось бесстрастным. «Он повзрослел лет на десять, слушая эти ужасные новости, — подумал Сосиген, — но он никого не винит».
— Римские друзья и легаты Антония не считались со мной, — сказала она, — и хотя они твердили о том, что я женщина, я думала, что их враждебность вызвана тем, что я иностранка. Но я ошиблась! Во всем виноват был мой пол. Они были против того, чтобы ими командовала женщина, какое бы высокое положение она ни занимала. Поэтому они все требовали от Антония, чтобы он отослал меня обратно в Египет, и не понимали, почему я отказывалась уезжать.
— Ну, это все в прошлом и теперь не имеет значения, — вздохнув, сказал Цезарион. — Что ты будешь делать дальше?
— А что я должна делать? — вдруг с любопытством спросила она.
— Пошли Сосигена послом к Октавиану и попытайся заключить мир. Предложи ему столько золота, сколько он хочет, чтобы он оставил нас в покое жить в нашем маленьком уголке Их моря. Дай ему заложников как гарантию и разреши римлянам регулярно посылать инспекторов, чтобы он был уверен, что мы тайно не вооружаемся.
— Октавиан не оставит нас в покое, поверь моему слову.
— А чего хочет Антоний?
— Перегруппироваться и продолжить.
— Мама, это бессмысленно! — воскликнул юноша. — Антоний уже не тот, и у меня нет отца, чтобы его заменить. Если то, что ты говоришь о себе как о женщине, правда, тогда те римские войска, что здесь, в Александрии, никогда не пойдут за тобой. Сосиген должен возглавить делегацию в Рим или где бы там ни был Октавиан, и попытаться договориться о мире. И чем скорее, тем лучше.
— Давай подождем, пока Антоний возвратится из Паретония, — попросила она, положив ладонь на руку Цезариона. — А потом решим.
Покачав головой, Цезарион встал.
— Это надо сделать сейчас, мама.
Она сказала «нет».
Отношение ее сына о многом ей сказало, открыло ей глаза на то, что она должна была видеть еще до отъезда в Эфес. Вся ее энергия и ум ушли на составление планов относительно его будущего, блестящего, триумфального, славного будущего как царя царей, правителя мира. Теперь она впервые поняла, что ему ничего этого не нужно. Это она, Клеопатра, страстно желала добыть ему яркое будущее, действуя от его имени и ошибочно полагая, что никто не может противиться соблазну, и меньше всего юноша божественного происхождения, с царской родословной и умом гения. Его военные упражнения доказали, что он не трус, значит, не страх за свою шкуру пугает его. У Цезариона совершенно отсутствуют амбиции. И при их отсутствии он никогда не будет фактическим царем царей, разве только номинальным. Он не завоеватель. Ему достаточно Египта и Александрии. Больше ему ничего не надо.
