Лютер Блиссет - Кью
Матросы вытаскивают узкую длинную лодку на берег.
Здоровой рукой я помогаю донне Деметре волочить подол намокшего в воде плаща. С другой стороны Перна, провалившийся по пояс в воду, ругается себе под нос.
Мы останавливаемся на песке, под бледным солнцем, которое уже не греет.
Деметра ощупывает мою повязку:
— Будь осторожен, не мочи рану. И ешь побольше мяса, ты потерял много крови.
Я улыбаюсь ей: грим так и не скрыл синяков на ее лице.
— Не беспокойся, ты сделала с этой злосчастной рукой все, что могла. Скоро она будет как новая.
Жуан и Бернардо пожимают руку крошке Пьетро.
— Вы уверены?
Перна разводит руками. Из-за швов, наложенных на щеку, один глаз у него полуприкрыт.
— Ну, давай, Жуан, сможешь представить меня среди этих мусульман? Тюрбан совсем мне не идет, к тому же они даже не пьют вина. Они вообще не пьют ничего, кроме воды! Нет уж, спасибочко, все это не для Пьетро Перны из Лукки. Я предпочитаю остаться.
Он поднимает восхищенный взгляд на донну Деметру:
— К тому же у меня будет отличная компания.
Бернардо обнимает его, подняв в воздух.
Дуарте целует его в здоровую щеку, заставляя покраснеть.
Изумрудные глаза Деметры светятся.
Я глажу ее по щеке:
— Что ты теперь будешь делать?
— Начну все сначала как-нибудь, я думаю. Или возможно, приму предложение Пьетро. Я выкарабкаюсь, не бойся.
Перна смущен:
— Феррара всегда была прекрасным рынком сбыта, capito? Отличным местом для того, чтобы начать все с нуля. У меня по-прежнему остались кое-какие контакты и здесь, и по всей Италии, с их помощью можно добиться многого. Если продолжат печатать книги, друг мой, не беспокойся, человеческий разум всегда найдет способ обойти списки запрещенных книг, а возможно, в один прекрасный день и отменить их вовсе. Всегда будет нужен кто-то, разъезжающий по стране и продающий книги, уж в этом можешь быть уверен.
— Если это говоришь ты, Пьетро, наверняка так оно и будет.
Он растроганно смеется. Мы обнимаемся.
Жуан указывает на опушку соснового бора:
— Повозка уже ожидает вас.
Пьетро поднимает свою сумку:
— До встречи, упрямый НЕМЕЦ. — Он понижает голос: — Берегите свои зады там, среди мусульман, и хорошенько смотрите, куда суете своих петушков, capito? — Потом добавляет с улыбкой: — До свидания всем!
Деметра:
— Удачи, Лудовико. И счастливого пути.
— Удачи и вам двоим.
Они уходят по мокрому песку. Он, низенький и круглый, и она, высокая и элегантная. На опушке Перна оборачивается к нам, чтобы в последний раз помахать на прощание рукой. Он что-то кричит, но его слова уносит ветер.
Мы видим, как они исчезают за соснами.
Ко мне подходит Жуан:
— Нам пора. Лодка Беатрис, должно быть, уже подошла к кораблю.
Она приветствует нас на палубе флагманского корабля флотилии Микешей. Ветер растрепал локоны ее прически, но эта женщина совсем не утратила своей привлекательности, напротив, это придало ей столь соблазнительный вид, что сводит внизу живота и замирает сердце.
Я целую ей руку, на миг сжав ее в своих:
— Перспектива путешествовать с тобой смягчит даже горечь поражения, Беатрис.
Она осторожно отводит волосы от лица:
— Поражения, Лудовико? Ты действительно так считаешь? Разве все мы пока не живы и не свободны, чтобы бороздить моря и океаны?
Бернардо отдает какие-то указания капитану судна, и с капитанского мостика начинают раздаваться крики и свистки, передающиеся от одного флотского начальника к другому.
Я улыбаюсь ей:
— Ты права.
Добавить мне ничего не удается. Дочь с юной служанкой провожают ее в каюту.
Жуан с кормы машет мне, делая знак присоединиться к нему:
— Капитан говорит, что ветер попутный. Лучше не тянуть. От силы через несколько дней вы будете на Лиссе. Потом — в Рагузе. Еще через два дня — на Корфу. Добравшись до Ксанфа, вы станете недосягаемыми для венецианских властей.
— Что это значит?
Он отводит взгляд:
— Мы с Бернардо возвращаемся в Венецию.
— Ты сошел с ума?! Там вас убьют.
Сефард смотрит на берег, затянутый дымкой.
Он вздыхает:
— Лудовико, ты не поймешь. Мы все одна семья — у нас есть имущество, которое придется защищать. Моей задачей станет — вырвать все, что возможно, из когтей венецианцев. И поверь мне, не я выбирал себе подобную участь.
Мой взгляд инстинктивно устремляется в направлении каюты Беатрис.
Знаменитая улыбка Микеша.
— В определенном смысле я, как и все здесь на корабле, тоже вольнонаемник.
Его взгляд вновь фокусируется на берегу.
— Мы не можем бросить в Венеции все.
— Так ты считаешь, что сможешь увести добычу прямо у них из-под носа после всего, что они сделали, чтобы вас отыметь?
— Ничего подобного. Мне придется использовать и дипломатию, и обман, и, возможно, даже силу. Все виды оружия из арсенала Микешей.
Я выдавливаю из себя какое-то подобие смеха.
— К тому же есть еще одна причина для возвращения. Семья, о которой я тебе рассказывал, включает в себя весь народ. В Венеции — пять тысяч маранов, как их там называют, и все они рискуют быть арестованными или уничтоженными. Мне придется отыскать способ вытащить оттуда как можно боль ше народа.
Я киваю.
— И что мы будем делать во владениях султана?
— Константинополь тебе понравится, вот увидишь. Самым большой город в мире — больше полумиллиона человек. Многие там пользуются нашими услугами, Сулейман — в первую очередь.
— Какими услугами? Уж не теми ли, в которых вас обвинял Танусин-бей?
Он улыбается:
— Лудовико, дом Микешей так же велик, как этот мир. Если одна дверь закрывается, другая обязательно должна открыться. — Ощутимый хлопок по плечу. — Hasta luego, друг мой. До встречи в Константинополе.
Жуан спускается на палубу, где его уже ждут Дуарте с братом. Они садятся в лодку, пришвартованную к кораблю. Порыв ветра наполняет паруса.
Я смотрю, как их лодка уходит, в то время как капитан флагманского судна отдает приказ сняться с якоря.
***Только вдали от берегов Романьи, оцепеневший от холода, я прекращаю пялиться на линию горизонта.
Спустившись с палубы, я бросаю свои ноющие кости на койку. Меня ждет Беатрис, но вначале я должен распутать клубок собственных мыслей и воспоминаний.
Старые письма, ставшие теперь лишь пылью тридцатилетней давности.
Монета царства, недолговечного, как бабочка-однодневка.
Экземпляр книги, от которой не останется и следа.
Блокнот с заметками.
Необычное наследство, доверенное мне судьбой.
Генрих Гресбек, или как бы его ни звали, стал последним, занявшим место в галерее моих призраков. Вполне возможно, лучшие дни своей жизни он провел рядом со мной. Наверное, именно так я должен вспоминать о нем.
Он решил, что лучше умереть от моей руки, чем от рук наемных убийц Караффы. Но вместо этого он стал жертвой самого нелепого из моих врагов и своих собственных махинаций. Мул, жалкий сводник, решивший отомстить, воспользовавшись начатой повсеместно травлей евреев. Наверное, мне стоило убить его тогда. Смех, от которого я в последнее время просто не могу избавиться, вновь застревает у меня в горле: судьбы самых могущественных, как и судьбы простых людей, зависят от глупейшего поступка последнего придурка.
Исповедь Манельфи сгорела. Никто и никогда не узнает, как эти несколько страниц могли раз и навсегда изменить развитие истории. Детали стираются, тени тех, кто делал историю, размываются, о них забывают. Сводники, жалкие мелкие клирики, стоящие вне закона безбожники, стражники, шпионы. Безымянные могилы. Их имена ничего не скажут, но именно они разрабатывали стратегии, планировали войны, заставляли их разразиться, иногда сознательно вступая в борьбу, иногда — по чистой случайности: из-за одного неосторожного поступка или слова.
Я тоже был среди них. Я выступал на стороне тех, кто бросил вызов существующему в мире порядку.
Терпя поражение за поражением, мы испытывали на себе гениальность Плана. Теряя все каждый раз, мы ставили барьеры на его пути. Голыми руками, без права выбора.
Я по очереди просматриваю все эти лица, одно за другим, громадную толпу мужчин и женщин, которых я возьму с собой в другой мир.
Один-единственный вздох вырывается из моей груди, и вместе с ним я избавляюсь от этой путаницы в мыслях и чувствах.
Братья мои, они нас не победили. Мы по-прежнему свободны и можем бороздить океаны.
***На палубе ветер обжигает мое лицо, пока я бездумно глазею на закат. Я верчу в руках записную книжку. Снимаю петлю, скрепляющую страницы. Просматриваю их. Даты, места, имена. Мысли и впечатления, записанные мелким почерком. Сложенный лист падает мне в ладонь. Это письмо.
