Михаил Садовяну - Братья Ждер
— Ты и это знаешь? Тебе известно, что я держу в подземелье Гоголю?
— Знаю. Час назад другой окаянный бродяга пришел ко мне и все рассказал.
— Тот самый кривой украинец?
— Да. Вот еще два человека, двое ловких пройдох, которым, как и нам, известно, от чего может померкнуть слава его светлости. Атаман Гоголя заявил деду Илье, что это для них клад. Однако старик хорошо понимает, что такие клады опасны. Быть может, было бы лучше и деда Илью посадить в темницу и держать его там заодно с Гоголей до той поры, пока у обоих навеки не закроются рты.
— Ты рассуждаешь довольно разумно, — согласился архимандрит.
— Надеюсь, святой отец и дядюшка.
— Но я решил, что эти люди послужат мне свидетелями, которых я буду держать на всякий случай для господаря. А так — какая польза будет князю от того, что исчезнут два негодяя. Старик остался в Васлуе из привязанности к своему атаману Селезню. Ежели я освобожу Селезня, оба они опять уйдут в степи и след их затеряется. Там, куда они отправятся, их слова не будут иметь ни силы, ни значения.
Ждер с сомнением покачал головой:
— Может, оно и так, святой отец и дядюшка. Но у меня есть другие, более убедительные доказательства. Залог, который ты держишь, недорого стоит. Ты можешь отпустить их на волю или отдать мне.
— А на что они тебе? Не думаю, чтобы они тебе понадобились там, куда ты отправишься. Такие люди бывают храбрыми, но они не постоянны. Они, как хищные волки, гонятся только за добычей.
С минуту Ждер размышлял.
— Ты, отче, обо всем успел подумать, — вкрадчиво заговорил он. — Но Гоголя просил меня через Илью, заклинал всеми святыми, чтобы я согласился повидать его. Он прекрасно понимает, что от меня ему нечего ждать милости, и потому заверяет, что знает-де очень много важного для меня. Разреши мне увидеться с ним. Я потом скажу тебе, какую цену может иметь такой товар. Или больше уж не стоит держать его здесь, близ господаря, — пусть идет разыскивать свои старые следы у Днепровских порогов, или — если он может принести какую-то пользу — надобно Г оголю освободить и отправить вместе с его товарищем на службу, полезную для князя. Если они возвратятся, пусть их щедро вознаградят и простят им все грехи. Ежели не вернутся, пусть монахи прочтут молитву за упокой их душ. Для таких грешников, я полагаю, читать придется девяносто девять дней.
— Да-да… — вздохнул архимандрит, — так можно сократить число людей, знающих тайну.
Ждер вопросительно посмотрел на своего дядюшку, но тот улыбнулся ему с искренней любовью.
— Стало быть, я понимаю так, — сказал, помедлив, архимандрит, — надо отправить этих людей в Брэильскую райю, так ты надумал?
— Да, дядюшка, — ответил Ждер. — Оба они когда-то служили Миху, недругу господаря. Пусть они теперь окажутся в Брэиле, якобы освободившись из заточения, найдут там своего старого хозяина и сызнова поступят к нему на службу. Пусть говорят ему правду и неправду обо всем, что делается здесь, под Васлуем. Затем, когда им будет сподручно, попытаются сделать то, что я посчитаю нужным. Вот о какой сделке хотел бы я поговорить с атаманом Григорием Гоголей.
— Хорошо. Пусть придет отец Емилиан, я отдам ему приказ. Ты спустишься к Гоголе завтра утром, когда рассветет. Для пленников наших в подземелье нет на ночное время ни факелов, ни свечей. Еще прикажу я отцу Емилиану устроить тебе ночлег поближе ко мне, дабы ты был рядом со мной на то время, пока еще проживешь в Васлуе. С той стороны часовни есть точно такой же покой, как этот. В нем останавливаются знатные гости. Подойдет он и для моего любимого племянника.
Преосвященный Амфилохие хлопнул в ладоши, и тотчас появился отец Емилиан. Он с радостью услышал, что ему больше не придется спать на сеновале, и провел Ждера в покой, предназначенный для именитых гостей.
— Сюда входят лишь особо важные лица, — шепнул он Ионуцу, сопровождая его со светильником в указанный архимандритом покой. — Когда княжич Алексэндрел приезжает к своему родителю, он тоже почивает здесь.
— Здесь? — изумился Ждер. — Именно в этом покое? И на этой постели?
— Совершенно верно, конюший Ионуц.
— Странное совпадение, — задумчиво произнес Ждер.
Потом он попросил отца Емилиана передать его приказания Георге Ботезату. И условился о часе свидания с атаманом Гоголей.
ГЛАВА VII
Встреча Ионуца Ждера с другим почтенным мужем, его старым знакомым
Несмотря на усталость, которую Ионуц чувствовал после целого дня тревог и беготни, он долго не мог заснуть. Он сбросил с себя одежду, не глядя швырнул ее на стул; один сапог упал у изножия постели, второй — у изголовья. Огляделся вокруг, обвел глазами стены, печку, окна. Одно из окон — то, что поменьше, — выходило, как и в покоях отца Амфилохие, в часовню; другое — во двор, на крыши каких-то строений пониже господарского дома. По догадкам Ионуца, эти строения соединялись между собой, через них можно было проникнуть и в ту келью, где он разговаривал с дедом Ильей.
Неслышно появился Ботезату, собрал разбросанные вещи хозяина. Когда он вышел, Ждер осмотрел запор у двери и выглянул в коридор, где стояли два отрока с обнаженными саблями. Без сомнения, в этот коридор выходила и дверь княжеской опочивальни.
Он закрыл дверь, задвинул засов. Растянувшись на постели, увидел, как на потолке дрожат блики от свечи, горевшей на столе. Он встал, чтобы потушить свечу, и вдруг странная мысль мелькнула у него в голове. Он вспомнил, что отец Емилиан, ставя свечу на краю стола, произнес шепотом какие-то слова. В ту минуту, едва не падая с ног от усталости, Ждер пропустил их мимо ушей. Но сейчас он подумал, что монах сообщил нечто важное, о чем ему, Ждеру, не следовало бы забывать. Он старался вспомнить это и не мог: наконец задул свечу и, нащупав в темноте постель, лег на спину. Возбуждение отогнало сон. Однако усталость вновь, как туман, стала окутывать его, и тут ему вспомнились слова отца Емилиана о том, что скоро из Бакэу приедет Алексэндрел-водэ. «Когда же он приедет? — подумал Ионуц, улыбаясь. — Вероятно, через неделю или дней через десять — ведь именно к этому сроку архимандрит назначил мой отъезд».
— Это-то я и хотел вспомнить, это я и хотел вспомнить… — Ионуц с облегчением вздохнул и повернулся к стенке.
Напряжение прошло. Он уснул. А когда на следующее утро, вскочив с постели, отодвинул засов, то у порога увидел Георге Ботезату, — тот ждал его с вычищенной одеждой и сапогами в одной руке, с тазом и кувшином — в другой. Ионуц оделся, причесался, татарин побрил его острой бритвой, которая всегда была при нем, подал воды умыться.
Ждер отдал себя во власть слуги и все, что тот проделывал с ним, чувствовал словно в полусне, ибо в голове у него теснился рой мыслей.
Тут появился отец Емилиан с ключами от подземной темницы, а рядом с ним шел служитель, вооруженный саблей. Татарин остался прибирать покой. А Ждер, монах и тюремщик спустились вниз по узкой винтовой лестнице. Ждер насчитал двадцать две ступеньки; от нижней ступеньки до дверей, у которых остановился отец Емилиан, было десять шагов. Монах повернул ключ в замочной скважине и открыл решетчатую дверь. Около нее встал тюремщик с саблей наголо. Пройдя четыре шага, отец Емилиан открыл еще одну дверь, окованную железом. За нею и находился Гоголя. Он лежал на соломенной подстилке и глядел на маленькое забранное решеткой окно, до которого можно было добраться, лишь приставив лестницу. Может, он прикидывал, нельзя ли обойтись без лестницы и вылезти в это окно лишь при помощи рук и ног? Он продолжал лежать, думая, что пришел отец Емилиан, обычно приносивший ему по утрам кувшин с водою и хлеб. И только когда вошедшие сделали несколько шагов, Гоголя повернулся и увидел Ждера. Он вскочил с радостной улыбкой, казавшейся, однако, гримасой. Весь его облик изменился до неузнаваемости, от прежнего атамана Гоголи осталась лишь тень, — очень уж буйные ветры и частые волны трепали людей его ненадежного ремесла. Он был не столь изможден голодом и усталостью, сколь пал духом — будто ястреб в неволе.
— Как пред святым солнцем преклоняюсь пред твоей милостью и радуюсь, видя тебя, конюший Ионуц, — сказал Гоголя, низко поклонившись гостю.
Ждер пристально смотрел на него. Несмотря на худобу, атаман казался еще сильным и ловким.
Отец Емилиан удалился.
— Я подожду у решетки, — сказал он, уходя.
Ждер закрыл за ним дверь, прислонился к ней спиной и вперил взгляд в разбойника, сжимая на всякий случай рукоять висевшего у пояса итальянского кинжала, — подарка постельничего Штефана.
— Оставайся на своем месте, Гоголя, — приказал он. — Говори, зачем я тебе понадобился.
— Милостивый боярин Ионуц, — взмолился вор, упав на колени, — не гляди на меня так. Ради бога, уж лучше лиши меня жизни.
