Еремей Парнов - Заговор против маршалов
На Казанский вокзал приехали проводить друзья. Прощались шумно, с объятиями, поцелуями, скрывая слезы в желтых соцветиях мимозы. Все вдруг заметили, как поседел маршал.
На первых допросах Корк отказался признать какую бы то ни было причастность к заговору. После применения ускоренных методов его уже через день принудили подписать заявление на бывшего секретаря Президиума ЦИК Енукидзе.
Енукидзе долгие годы считался ближайшим другом Сталина. «Афинские ночи» на его квартире, куда хаживал вождь, были притчей во языцех. А хаживал он частенько, ибо, когда Надежда Аллилуева ушла из жизни, его разыскали именно там, в окружении хмельных эпикурейцев. На Енукидзе легло роковое клеймо. После разоблачения «кремлевского заговора» его сняли с работы, но не арестовали. Это казалось удивительным, потому что в заговор была вовлечена даже охрана. Об обслуживающем персонале и говорить не приходится. Одна молоденькая библиотекарша показала, что опрыскала ядом страницы книги, предназначенной для Иосифа Виссарионовича. Уборщиц и тех посадили.
Но всему свое время, как учит мудрый Екклесиаст, и время всякой вещи под небом. Пробил час и Авеля Енукидзе.
«Каин, где твой брат Авель?» — спросит Троцкий, когда дойдет весть.
Корк подтвердил, что в военную организацию правых, куда его вовлек Енукидзе с целью захвата Кремля, входила троцкистская группа Путны, Примакова, Туровского. Однако Фриновский вскоре забраковал протокол — не стыковалось с другими,— и командарму подсунули новый вариант. Оказывается, еще в тридцать первом году он установил преступную связь с Тухачевским.
«...В состав центра входят Тухачевский, Якир, Уборевич, Эйдеман и я. Про других лиц, в частности про Гамарника, мне не говорил тогда Тухачевский и не говорил впоследствии»,— выглядело в окончательной редакции.
Бориса Мироновича Фельдмана вызвали в НКО, где он еще недавно — прошел всего месяц! — занимал ответственную должность начальника Управления по начальствующему составу РККА. Попросили помочь разобраться с бумагами. А бумаг ого-го!
На подходе его уже ждали с машиной. С ареста Корка минули всего одни сутки. Версия с Енукидзе еще прокручивалась в смежном отделе, а у Леплевского наращивала скорости эстафета Медведев — Примаков — Путна, то есть список из сорока примерно командиров и комиссаров, пока свободных в подавляющем большинстве. При звездах и ромбах, шевронах и портупеях, при партийных билетах и орденах, при личном оружии.
Подпись бывшего начальника Управления, которому по службе полагалось знать все о каждом, была особенно нужна.
На четвертый день он начал подписывать.
О Гамарнике спросили отдельно.
— В отношении связи с Гамарником я лично ни слова не слышал и не знал, что Гамарник состоит членом центра. Гамарник вел такую линию в центральном аппарате,, что мне хотя бы от малейшего его шага или малейшей осторожности догадаться о том, что он нам помогает, не было возможности, и я не могу этого сказать... Гамарник, когда приезжал на Дальний Восток, вы сами знаете, всегда о дальневосточных делах плохо отзывался — это факт, хвалил много Сангурского — это факт, об этом я сообщаю, делал он это с определенной целью. С моей стороны было бы неправильно, если бы я на основании этого мог сказать, что Гамарник состоит членом центра.
Гамарника не выбивали, о нем пока только спрашивали. И Фельдман, и Корк, и Путна ответили почти одинаково.
Ежов показал протоколы допроса Сталину, Молотову, Ворошилову и Кагановичу.
— Прошу обсудить вопрос об аресте остальных участников заговора,— всем видом нарком показывал, как строго соблюдается принятый распорядок.
«Остальные участники» входили в состав ЦК.
— Не Бухарин с Рыковым,— брезгливо скривился Молотов.— Обсудим вопрос.
Нина Евгеньевна до позднего вечера ожидала мужа, а он все не шел. В необжитой квартире было пусто и неприкаянно. Она успела распаковать только самые необходимые вещи. Какое-то совещание. Говорил, что ненадолго, а вернется за полночь. Если бы кто видел, как он устал и чего все это ему стоит! За окном, источая тягучие нити, выматывали душу редкие желтые фонари. В сравнении с Москвой Куйбышев показался убогим и темным. Ничего нельзя повторить.
Она бросилась на стук, разом стряхнув тоскливые думы, но на пороге стоял Павел Ефимович Дыбенко. В кожаном черном пальто, бородатый, он казался особенно бледным.
— Что случилось?! — она сразу почувствовала беду.
— Михаила Николаевича арестовали...
Примерно в то самое время, когда Тухачевского посадили в машину, в Колонном зале Дома союзов близилась к завершению Общемосковская партконференция.
Молодой человек с красной повязкой на рукаве незаметно вышел из-за кулис, на цыпочках приблизился к столу президиума и, наклонясь к Эйдеману, что-то шепнул.
Роберт Петрович кивнул и, оставив раскрытый блокнот на кумачевой скатерти, не спеша направился в комнату отдыха. Однако вместо официантов, что так ловко откупоривали бутылки с ситро и подносили пирожные, его встретили люди с малиновыми петлицами. Телефонная трубка — успел заметить — лежала на рычаге: никто ему не звонил.
Эйдемана привезли во внутреннюю тюрьму и должным манером оформили. Но в камере, так похожей на третьеразрядный номер, он, словно и вправду гостиница, только переночевал. Утром состоялся переезд в Лефортово, где его сразу взяли в крутой оборот.
Михаила Николаевича еще везли по разбитым мостовым самарских предместий, а Леплевский уже сказал помощнику начальника отделения Карпейскому, что Тухачевский назвал Эйдемана среди участников заговора. Карпейский завел бывшего комкора к себе в кабинет, пригласил Дергачева, также помнача, и приступил к допросу. Никаких материалов на руках не было.
Роберт Петрович стойко держался четыре часа. Пришлось доложить Агасу, замначальника Особого отдела. Он взял допрос в свои руки.
Если рослый, крепко сбитый латыш и кричал, то его голос затерялся среди воплей и стонов. Ночная работа шла во всех кабинетах.
— Не ждите, пока они сделают вам одолжение и начнут говорить,— проинструктировал Ежов.— Надо сразу дать понять, что это вы делаете им одолжение. Пусть за счастье почитают ваше согласие слушать.
На другую ночь Эйдеман начал давать нужные показания. Заявление на имя Ежова о его горячем желании «помочь следствию» он сумел переписать только со второй попытки. Рука не слушалась, и буквы выпадали из слов. Услышав, как где-то за стеной заработал мотор, он бросил ручку и пробормотал, закатив глаза:
— Самолеты, самолеты...
Кандидат в члены Политбюро Ян Эрнестович Рудзутак проводил отпуск на даче у подножья Николиной горы. Сын латышского батрака, он еще мальчишкой нанялся пастухом на хутор, две зимы ходил в приходскую школу. В шестнадцать лет подался в город, скитался по ночлежкам, голодал, хватался за любую работу. Революцию пятого года встретил на заводе «Отто Эрбе» большевиком-подпольщиком. Десять лет просидел в царских тюрьмах: от Рижского централа до Бутырского замка. В Виндаве его били резиновыми палками молодчики из остзейской самоохраны. Предводитель отряда карателей барон фон Ропп прогнал его через «дом пыток», что устроил у себя в лесничестве. Выжить удалось чудом. После Октября был председателем Московского совнархоза, членом ВСНХ, генеральным секретарем ВЦСПС, пять лет проработал бок о бок с Лениным. Секретарь ЦК РКП(б), член Политбюро ВКП(б), нарком Рабкрина, нарком путей сообщения, заместитель председателя Совнаркома и СТО — он занимал важнейшие посты в партии и государстве. Твердо отстаивал линию ЦК на Генуэзской конференции. Ленин часто ставил его в пример Троцкому, Бухарину, многим.
Шли разговоры, что Владимир Ильич имел в виду Рудзутака, когда предложил «обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека...».
Такое не забывается. Одним пришло время убивать (совсем по Екклесиасту), другим — время умирать.
Ничто, по крайней мере лично ему, не предвещало несчастья. Солнечное утро в росе. Умопомрачительный аромат сосен. Голые ребятишки на песке. Мягкая дымка над речной долиной.
В газете («Правда» от 24 мая) сразу увидел приветственную телеграмму покорителям Северного полюса, подписанную руководителями партии и правительства.
