Степан Суздальцев - Угрюмое гостеприимство Петербурга
К нему-то и направились в тот день княжны Ланевские.
Мария, старшая, первой исповедалась в грехах и получила отпущение.
Затем настал черед Софьи. О своих переживаниях она поведала отцу Кириллу. Тот выслушал все молча, не перебивая, до самого конца.
— Так что же ты, дочь моя, обоих любишь сразу?
— Я знаю, это грех, батюшка, — говорила Софья, — но я хотела выйти замуж за Константина. Я была им увлечена. Но теперь вернулся Дмитрий, и я…
— Почувствовала, что его ты любишь больше? — проницательно закончил священник.
— Я… я не знаю, — отвечала Софья, — я, кажется, его люблю. Но я же ведь дала надежду Константину. Любила Дмитрия, но принимала ухаживания Кости. И он поверил в то, что я его люблю. И я, видимо, и правда научилась его любить. Но когда вернулся Дмитрий… Ах! Костя не переживет, если я его отвергну.
— Зачем же ты принимала ухаживания человека, которого не любишь? — спросил отец Кирилл.
— Потому что Дмитрий мне не писал. Долго. Помните, я вам рассказывала?
Отец Кирилл помнил. Он был более всех осведомлен о Софьиных душевных переживаниях, ее страстях, ее метаниях. Ведь ни Марии, ни Анастасии, ни Елизавете — своим подругам — Софья не могла поведать всего, что чувствует, что думает. Она не могла открыть им все свои мечты, ведь некоторые из них были глупы, иные безрассудны, и только Божьему (как она думала) человеку княжна могла до конца открыть свое сердце.
— Ты сделала свой выбор. Ты долго думала перед этим, — сказал отец Кирилл. — Ты жила надеждой о возвращении графа в Петербург. Но он не приезжал. Он не писал. И детская влюбленность позабылась. Ты приняла в свое сердце новую любовь. Но и она не оказалась незыблемой. Ты, дочь моя, еще молода, и тебе многое предстоит испытать, много выпадет на твою долю радостей, но и много печали.
Теперь тебе предстоит новый выбор, — продолжал он, — ты можешь выйти замуж по любви, за графа Воронцова. Но Константин Васильевич, быть может, не переживет этого, ведь ты разобьешь ему сердце. Если же ты пожалеешь Константина, ты предашь любовь. И счастлива ли будешь ты в этом браке? Он принесет тебе лишь горе, а твоему мужу страдания — ведь он увидит, что ты любишь другого. Константин Васильевич благородный человек. Пока ты не приняла его предложение, пока не поздно, отступись. Освободи себя и его. Он смирится, простит тебя и уступит: он не пойдет против твоей любви.
Софья пронзительно посмотрела на отца Кирилла и поцеловала ему руку.
— Грехи твои я тебе отпускаю, — говорил священник. — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь!
Прежде чем Софья ушла, она положила перед отцом Кириллом кошелек с серебряными монетами.
— Это на богоугодные дела, — произнесла она.
Софья и Мария вышли из церкви.
Оставшись один, отец Кирилл взвесил кошелек в руке. «Тут эдак рублей тридцать будет», — подумал он и улыбнулся, предвоскушая богоугодные дела.
Глава 9
В библиотеке княжеского дома
Говорить лучше обдуманно, чем быстро.
Томас МорВ пять часов пополудни Ричард вернулся в дом Владимира Дмитриевича. Переодевшись, он вышел в гостиную, где его встретил старый граф.
— О, Ричард, друг мой, как прогулка? — поинтересовался Воронцов.
— Благодарю вас, граф, прогулка славно, — улыбнулся Ричард, — погода здесь мне по душе. Дожди, туманы, сырость — все в английском стиле.
— Вы уже успели обзавестись новыми знакомыми в столице? — хитро посмотрел на Редсворда Воронцов.
Тот покраснел до ушей. Неужто так заметно, что он воротился с амурного свидания? Однако граф, который — вполне возможно — и не имел ничего в виду, поспешил рассеять смущение своего гостя и продолжил:
— Пока вы странствовали под небом Петербурга, из дома Суздальских пришел гонец с письмом. Аркадий, дай маркизу Редсворду пакет.
Слуга протянул Ричарду конверт с гербовой печатью дома Суздальских. Ричард тут же конверт распечатал и прочел:
«My dear Richard,
I hope thee remember we wait thee at six o’clock.
Pr. P.A. Suzdalskiy».[26]
— Это письмо от Петра Андреевича, — пояснил Ричард, посмотрев на Воронцова, — князь хочет встретиться со мной. Сегодня в шесть.
— О, ну так вам пора, маркиз! — сказал Воронцов, взглянув на часы: те показывали половину шестого.
— Смею откланяться.
— До вечера, мой друг! — весело произнес граф и, когда Ричард вышел, предался грустным размышлениям.
Весь день Герман Шульц раздумывал о приглашении Петра Андреевича на ужин. Хотел ли он этого? Безумно! Больше всего на свете Герман мечтал попасть в высший свет, только этим он жил, только об этом мечтал. За возможность попасть на бал в доме Ланевских или Демидовых он готов был умереть… Герман задумался. А если бы за один вечер в высшем обществе он должен был отдать свою жизнь? Да! Он сделал бы это.
Но Герман не забывал о своем происхождении. Незаконный сын коллежского асессора, обрусевшего немца, и старой еврейки, он не имел никаких прав претендовать на какую-то значимость. Все сослуживцы Германа смотрели на него свысока, и только молодой беспечный князь Суздальский принимал его за равного себе, отбросив все условности и предрассудки.
Петр Андреевич был Герману не просто другом, он был его покровителем и благодетелем. Несмотря на все чудачества молодого князя, с ним считались. Во-первых, он происходил из древнего боярского рода. Во-вторых, отец его был в прошлом видным вельможей, ссориться с которым побаивались. В-третьих, хоть Петр Андреевич и не имел иных доходов, помимо жалованья, однако все понимали, что старый князь, о богатстве которого ходили легенды, рано или поздно преставится, а иных наследников не имеет.
Герман понимал, что дружба с Суздальским принесет ему немалые блага, а может статься, и поможет проникнуть в свет. Этой мысли Герман стыдился. Он не переставал думать, за что любит Петра Андреевича: за то, что он облагодетельствовал его и приблизил к себе, или за то, что общение с ним ему выгодно? И не находил ответа.
Несмотря на все свои амбиции, на все свои устремления, Герман оставался человеком чести, а потому чурался близости с кем-то ради наживы. Но общество Петра Андреевича было ему приятно. Или он сам убедил себя в этом?
Приглашение на ужин в дом на Конногвардейском бульваре было для Германа подарком судьбы. Он желал этого, но и боялся. А вдруг Петра Андреевича нет дома? Вдруг он забыл о своем приглашении? Вдруг дворецкий с позором выставит его за дверь, а то и, чего доброго, с лестницы спустит? А вдруг старый князь решил повременить с отъездом? Ведь у Петра Андреевича даже не было домашнего адреса Германа, чтобы предупредить (Герман стеснялся признаться, что живет в самом конце Садовой).
Примерно такие мысли занимали губернского секретаря, когда он ехал в нанятой на последние деньги коляске, чтобы не промокнуть под проливным дождем.
Без четверти шесть Герман Шульц постучал в дверь особняка Суздальских. Ему открыл мрачный дворецкий, вышедший из Екатерининской эпохи. Он смерил молодого человека оценивающим взглядом и высокомерно осведомился:
— Чего надо?
— Я пришел в гости по приглашению князя Петра Андреевича, — ответил Герман сконфуженно. Он, хоть и привык к презрительному отношению, слегка опешил перед неприкрытой грубостью дворецкого.
— По приглашению? — недоверчиво спросил дворецкий. — Кто таков?
— Губернский секретарь Герман Модестович Шульц, — отрекомендовался молодой человек.
— Ну пойдем, губернский секретарь, — сказал напыщенный дворецкий и препроводил Германа в приемную.
Там дежурил молодцеватый лакей, который с удивлением воззрился на гостя.
— Лука, — сказал ему дворецкий, — тут вот к его сиятельству Петру Андреевичу пожаловал… губернский секретарь, — он презрительно махнул в сторону Германа, — с ним посиди, пока я доложу.
Самодовольный дворецкий удалился, оставив Шульца в обществе недружелюбно настроенного лакея. Герман огляделся. Он сидел на бархатном диване в богато обставленной комнате с многочисленными бронзовыми канделябрами, изображавшими греческих воинов. А свечи, горевшие в этой передней, — Герман никогда не видел таких дорогих свечей: никакого потрескивания, никакого запаха. На стене висело полотно известного голландского художника, на котором изображен был Гектор, собирающийся на битву с Ахиллом. Теперь, только теперь Герман увидел, что такое княжеский особняк изнутри.
Прошло минуты три, дворецкий вернулся.
— Пожалуйте, ваше благородие, — учтиво произнес он и вежливо препроводил Германа в кабинет Петра Андреевича.
— Дружище! — воскликнул князь, когда Шульц вошел. — Рад тебя видеть, проходи!
Герман прошел. Он был в просторной комнате, обставленной старинной мебелью. Присмотревшись повнимательнее, Герман разглядел в ней мебель старую, давно вышедшую из моды и отслужившую свой век, но тем не менее сделанную на славу и еще вполне пригодную для использования. На стене висело выцветшее полотно, с которого строго взирал седой Бог, окруженный великими былых эпох и поколений. На противоположной стене висела картина — авторская копия полотна «Охота на медведей». Стол был дубовый, монументальный, ему было лет сто по крайней мере. Перед ним — два кресла, обтянутые кожей, друг против друга. А за столом стоял неимоверного размера гигантский стул с высокой спинкой.
