Королева Бона. Дракон в гербе - Аудерская Галина
— Я делал все возможное… Клянусь всеми святыми! И Броккардо пообещал уговорить короля, чтобы он воздействовал на кардинала… Броккардо опутал меня.
— Броккардо, — с ненавистью произнесла Бона. — Льстец, обманщик, коварный и опасный…
Встань и уходи прочь! Завтра объяснишь мне свои грязные поступки. Не оправдаешься — пеняй на себя…
Королева с презрением смотрела на Паппакоду, а он ежился и все ниже опускал голову. Наконец она протянула руку, указав ему на дверь. Согнувшись в поклонах, Паппакода стал медленно пятиться.
Решив незамедлительно принять меры против интриганов, Бона срочно вызвала Виллани из Россано.
Она поручила ему отвезти в Неаполь официальное письмо и передать его не графу Броккардо, а самому чрезвычайному послу испанского короля. Поскольку испанская сторона не выполнила своих обещаний, Бона потребовала вернуть долг в течение полугода.
— Синьор бургграф, вы должны разузнать, не намерен ли король Филипп поддержать требование своего отца о передаче герцогства Бари Габсбургам, — напутствовала она Виллани. — А что касается долга, постарайтесь внушить им, что они обязаны вернуть его до конца пятьдесят седьмого года.
— Вернуть всю сумму в столь короткий срок? Просьбу эту им будет выполнить весьма трудно, — возразил Виллани. — До конца года всего девять месяцев, а у Филиппа и так множество забот, он воюет в Италии и борется с вероотступниками в Нидерландах.
— Какое мне дело до его войн! Надо положить конец всем его лживым обещаниям и интригам.
Высылайте из Неаполя гонцов через своего племянника кавалера Виллани.
— Синьор Паппакода знает содержание письма?
— Узнает, когда вы будете уже в пути. Поезжайте завтра и на все заверения испанских послов отвечайте «нет»! Я должка еще в этом году получить деньги обратно. Не забывайте, синьор бургграф, что Бона Сфорца не любит проигрывать.
Следуюшие той пня она почти не отпускала от себя Паппакоду, заставила его в своем присутствии проверить все спрятанные в подземелье замка сундуки, переписать ковры, украшавшие ее покои, гобелены и, наконец, на четвертый день довела до его сведения, что требует от испанско/о короля срочно вернуть долг.
— Он обманом выудил у меня дукаты, и, поскольку правительницей в Неаполе мне не быть, я вовсе не хочу поступаться своим богатством.
— Государыня, умоляю вас, дозвольте выехать в Неаполь. Дело весьма трудное…
— Это верно. Слишком трудное для тебя. Поэтому я сделаю иначе — пошлю письмо самому королю.
— Ваше величество, мне хотелось бы объяснить Броккардо, что я думаю о совершенной сделке. А то, чего доброго, вы решите…
— Ты ведь уже сказал, что граф обвел тебя вокруг пальца…
— Нет, нет! Я дворянин и требую сатисфакции. Я должен смыть позор со своего имени…
Бона взглянула на него с иронией.
— Вот уж не думала, что мой казначей исполнен рвения отомстить испанскому гранду. Ну что же, поезжай, но смотри не задерживайся. Я намерена вскоре покинуть Бари.
— Вы хотите поехать на воды, ваше величество?
— Зачем? Солнце Италии вернуло мне здоровье.
— Не понимаю? Если не Бари… значит… Россано?
— Кто знает… Сегодня я получила письмо из Варшавы. Надо будет повнимательнее прочесть его, тогда и решу, что делать.
Паппакода растерялся от неожиданности. Ему хотелось расспросить королеву поподробнее, но она взмахом руки повелела ему удалиться, зато Марина встретила его градом упреков.
— Вы поторопились и все напортили, синьор Паппакода. У наместника паралич!.. Смешно! Епископ Муссо посетил кардинала, это он, наверное, привез вести, что регент здоровехонек. Вы почили на лаврах, а правда вышла наружу. Из Неаполя в Бари вести идут куда быстрее, чем из Литвы в Краков.
— Вы ничего не знаете о ее намерениях? — спросил он.
— А вы?! Вы — бургграф Бари, доверенное лицо принцессы?!
Впервые они повздорили всерьез, впрочем, ненадолго. Уезжая, Паппакода знал уже все, что ему было надо для тайных переговоров с графом Броккардо.
Письмо от дочери Анны лежало на столике возле портрета Августа и неизменно приковывало взгляд Боны. Она брала его в руки с величайшей осторожностью, как будто оно могло исчезнуть или превратиться в белый чистый лист бумаги. Приближалась полночь, но Бона словно и не собиралась ложиться. Она вспоминала последние дни в Яздове, шумные, немного суматошные, когда озабоченные придворные собирали в путь свою королеву, а она еще давала какие-то указания Хвальчевскому, расспрашивала о чем-то Вильгу, сосредоточенно пересчитьюавшего сундуки, груженные на подводы. Одним приказывала, других поторапливала.
— Нет-нет, не так! Где же королевны? Скажите, чтобы тотчас шли в мои покои.
И только сейчас, когда Бона перечитывала написанное по-польски письмо, ее вдруг осенило, что вот уже почти год она ни разу не говорила по-польски, а последний поляк, которого ей привелось видеть в Бари, был остроленцкий староста Вильга.
Август, Анна, Катажина… В письме ничего не говорилось о том, что они думают о матери, в холодный зимний день поспешно уехавшей из Полыни, покинувшей страну, которая была их родиной… Вспомнились ей и слова епископа Зебжидовского: «Еще ни одна королева после смерти мужа не покидала этого государства». Не покидала… А она? Разве она уезжала навсегда? Уж если и тогда она не была уверена в этом, то сейчас ей тем более захотелось сказать по-польски: «Велите королевнам зайти ко мне, в мои покои».
Она рассказала бы им, как обманулась, приехав в Бари, как скучает по Августу и что брак его с австриячкой расторгнуть не удалось. Расспросила бы Августа, думает ли он о приданом для сестер, подыскивает ли им подходящих женихов? С кем они встречаются? Кто из знатных людей бывает в Яздове?
Бона встала с кресла, ей захотелось двигаться, действовать. С подсвечником в руке вошла она в соседнюю залу, пустую и мрачную. Прошла сквозь длинную анфиладу комнат, не встретив ни единого человека. Ни придворных, ни служанок. Замок был пуст. Она одна-одинешенька в темном, понуром дворце. Санта Мадонна! Неужто ради этого она приехала в Бари?
На стене появилась какая-то тень, но это было лишь отражение — каменный, закованный в доспехи средневековый рыцарь стоял в нише возле двери.
— Марина, — громко крикнула королева, но ей ответило лишь эхо.
Через минуту послышались чьи-то шаги, королева остановилась, замерев от страха. Слава богу, вошла Марина, тоже с высоко поднятой свечой в руках.
— Где ты была? — гневно воскликнула Бона. — Я так долго звала тебя. Уже полночь, пора спать.
Завтра с самого утра напишу письма в Варшаву, в Краков…
— Государыня, вы все чаще вспоминаете Полонию, — вздохнула камеристка, подавая своей госпоже ночные одежды.
— Во-первых, там я была моложе и держала в своих руках бразды правления, а не только перо, которым завтра напишу письма. Там я не была так одинока, как здесь…
— Ведь я… — начала было Марина.
— Ты? Ты виновна передо мной больше других. Разве не ты уверяла меня, что дочь Зарембы — шпионка Габсбургов, а Сусанна Мышковская не должна ехать в Бари, потому что будет обо всем доносить Фердинанду? Из-за тебя здесь нет никого, кто был близок моему сердцу. И дочерей тоже нет… Получив письмо из Яздова, я будто очнулась от долгого сна. Август не изменился. Как он несчастлив, человек в нем взял верх над королем, правда, не совсем, но… Впрочем, это ничего не значит, решительно ничего! Он еще может стать могущественным монархом. Мудрый и упорный, настоящий Сфор-ца. Да, его страданья сейчас безмерны. И я в том тоже повинна. Надо было спасать Августа, дать ему надежду на новое супружество. Мне следовало сразу же ехать в Рим, а уже потом сюда, в Бари. Боже правый! Если бы я добилась у папы согласия на новый брак своего сьша, Август был бы мне признателен, и тогда все было бы по-иному. Совсем по-иному. Мы с Августом осуществили бы все реформы. Фрич… Хвальчевский… да, он очень умен. Гораздо деятельней, способнее Паппакоды.
— Быть может… — прошептала Марина.
