Анатолий Рыбаков - Дети Арбата
— Ну что ж, — сказал Киров, — если есть необходимость, поеду.
— Необходимость есть, ты сам это хорошо понимаешь, да и потом, — Сталин показал на листки конспекта по истории, — эта работа, я вижу, тебя не слишком увлекает, так ведь?
— Да, это так, — подтвердил Киров, — какой я историк…
— Вот видишь! А там живое дело. Больше месяца оно у тебя не займет, зато вытянем Казахстан, будем с хлебом. Чем сложен Казахстан? Во-первых, далеко от центра, окраина. Во-вторых, пестрое и фактически новое земледельческое население. Много там осело бывших раскулаченных. Среди них встречаются и хорошие, прилежные работники, — он повернулся к Жданову, — если вам нетрудно, Андрей Александрович, проверьте, я уже просил подготовить указ о восстановлении в правах бывших кулаков, особенно молодежи, которые в течение трех или пяти лет хорошо показали себя на новых местах… Да, есть среди них и трудолюбивые, но много и озлобленных, они вредят нам. С другой стороны, мы еще не привили нашим людям, рядовым работникам, рядовым труженикам элементарной трудовой морали, стремления сделать свое дело возможно, лучше, не развили в них чувство гордости за качество своей работы, за свою профессию, за свою личную рабочую репутацию. Вот приехал ко мне из Москвы зубной врач, зубы мне лечил, предложил свой вариант, я отказался. Он начал настаивать, мне пришлось даже несколько повысить голос, не сдержался… Однако интересно другое: он сделал и мой вариант, и свой, и предложил мне испробовать оба — сначала мой, потом свой. Я испробовал — его вариант оказался лучше, что я в порядке самокритики и признал. Таким образом, он доказал свою правоту, настоял на своем варианте. Зачем? Мог спокойно сделать, как я хотел, и спокойно уехать. Нет, настоял на своем, не побоялся настоять, не побоялся нарушить мой прямой запрет. Почему не побоялся? Профессиональное достоинство пересилило. Значит, это настоящий работник, у него высокое чувство профессиональной гордости, такое чувство мы и должны воспитывать в наших людях. И, когда мы это чувство воспитаем, исчезнет необходимость в принудительных мерах. Но пока этого нет, пока мы много болтаем о преданности делу, клянемся, принимаем обязательства, а обязательство должно быть одно — перед своей рабочей совестью, перед своей рабочей гордостью, вот как у грузинских виноделов, например, или, скажем, как у этого зубного врача.
— Этот врач — приятный человек, — улыбнулся Киров.
Сталин остановился.
— Разве он и тебя лечил?
— Нет, мы с ним виделись на пляже. Хорошо плавает!
Сталин молча прошелся по кабинету, потом сказал:
— Выходит, ты здесь совсем не скучал, а я-то думал, заскучал наш Сергей Миронович за этими конспектами.
В голосе Сталина Киров уловил хорошо ему знакомые ревнивые, подозрительные нотки.
— Пляж пустой, никто, кроме меня и доктора, не купался. Впрочем, я его видел два раза, он на меня произвел хорошее впечатление.
— Да, разговорчивый, — равнодушно подтвердил Сталин.
Это равнодушие тоже было хорошо знакомо Кирову.
Сталин снова молча прошелся по кабинету, затем остановился против Кирова, спросил:
— Завтра можешь вылететь в Алма-Ату?
— Конечно.
— Вот и прекрасно.
Вечером, подписывая бумаги, Сталин сказал Товстухе:
— Зубного врача Липмана заменить другим.
И, подумав, добавил:
— Из кремлевской больницы его уволить, но не трогать.
18
Как и в прошлый раз, Алферов был в штатском, как и в прошлый раз, принял Сашу в горнице, придвинул стул к обеденному столу. Стол простой, рубленный из досок, а стулья городские, с мягкими сиденьями.
— Садитесь, Панкратов, чаю хотите?
Ничего хорошего подобное гостеприимство не предвещало.
— Спасибо, я уже завтракал.
— Стакан чая не помешает, ведь вы с дороги. На чем приехали?
— Пешком пришел.
— Тем более…
Алферов открыл дверь кухни.
— Анфиса Степановна, соорудите нам самоварчик.
Вернулся к столу, дружелюбно посмотрел на Сашу.
— Ну как, Панкратов, сепаратор работает?
— Не знаю, не интересуюсь.
— Напрасно. Так вот, работает. И скажите спасибо мне… Я попросил МТС обязательно его исправить. Исправили в тот же день.
Значит, Зида сказала правду.
Алферов покосился на Сашу.
— Как вы понимаете, я сделал это вовсе не из альтруизма. А потому, что если нашподопечный испортил аппарат, то нашаобязанность его исправить.
— Ваш «подопечный» не портил аппарата.
— В деревне об этом думают иначе. Во всяком случае, сепаратор исправлен, инцидент исчерпан. Впрочем, выразимся более точно: приглушен. Заявление на вас лежит у меня, — он показал на ящик стола, — я не собираюсь вас им шантажировать, но о нем может вспомнить председатель колхоза. Впрочем, к этому мы еще вернемся. А вот и чай!
Средних лет женщина, дородная, вальяжная, в длинной юбке и короткой кофточке, внесла самовар, поставила на стол тарелку с брусникой, с рыбой, запеченной в яйцах, с пирожками, начиненными опять же рыбой, брусникой, черникой.
— Чай завариваю сам, — говорил Алферов, засыпая чай, — большое, знаете, искусство, я ему выучился в Китае.
Он поставил чайник на самоварную конфорку, прикрыл сложенным полотенцем.
— Пока чай дойдет, закусите, — Алферов обвел рукой стол.
— Спасибо, чай попью, а есть не хочу, завтракал.
— Ну, ну, смотрите, а захотите — ешьте, аппетит приходит во время еды. Как вам живется в Мозгове, скучаете?
— Веселого мало.
— Не сахар, конечно, — согласился Алферов, — впрочем, у вас там довольно интересные люди. Жилинский Всеволод Сергеевич, философ, ученик Бердяева. Мог в свое время уехать за границу — отказался, как говорит, из-за любви к России. Сейчас бы, конечно, уехал, да поздно. Уж если любишь Россию, то работай для нее, а не против нее. Так ведь?
Саша пожал плечами.
— В принципе, так, но я не знаю, что он делал против России.
— И Жилинский, и все другие будут вас уверять, что попали сюда зря. Но, поверьте, зря сюда никто не попадает.
Саша усмехнулся.
Его усмешка не ускользнула от Алферова.
— Вы имеете в виду себя, но вы совсем другое дело. Ваша ссылка — это наши внутрипартийные дела, как говорил Пушкин: «Старинный братский спор…» Вы попали в определенную ситуацию, вели себя в ней не слишком осторожно. Думаете, я приехал в эту дыру по собственному желанию? Видели вы богучанского уполномоченного? Здесь можно и таким обойтись. Я, как вы, надеюсь, понимаете, несколько иное. Но я в своей ситуации тоже оказался не на высоте и вот попал сюда. Ну и что? Я коммунист и я выполняю свой долг. Да, так о Жилинском… Умный человек, эрудит, но с ним будьте начеку.
— Я с ним почти не общаюсь, так, шапочное знакомство.
— Общаться вам придется волей-неволей, — возразил Алферов, — три года в молчанку не проиграешь, общение неизбежно. Есть у вас еще Маслов Михаил Михайлович, бывший полковник Генерального штаба.
— Вот уж кто меня совсем не интересует, — сказал Саша, начиная, как ему казалось, догадываться, какую цель преследует Алферов.
— Безусловно, — подхватил Алферов, — другое поколение, другая формация. Те, с кем вы этапировались, вам ближе хотя бы по возрасту. Тот же Квачадзе… Переписываетесь с ним?
— Нет, даже не знаю, где он.
— Что же вы так забросили своих попутчиков? — полюбопытствовал Алферов. — Впрочем, я вас понимаю: Квачадзе — троцкист, а заядлый. Но вот Соловейчик…
— С Соловейчиком я изредка переписываюсь.
Конечно, он бы мог ему этого не говорить. Мог бы спросить: для чего вы меня вызвали? Для допроса? Тогда ведите его по всей форме, а такого рода беседы меня не устраивают. Но Саша этого не сказал. Ничего плохого Алферов ему не сделал, хочет говорить по-человечески, пожалуйста, он примет такой разговор.
— Давно вы получили от него последнее письмо?
— Разве вы не знаете? — ответил Саша. — Мне казалось, что вы в курсе всей моей переписки.
— Да, иногда приходится просматривать почту административно-ссыльных, это входит в наши обязанности, — подтвердил Алферов, — но я делаю это нерегулярно, выборочно.
— Мои конверты всегда вскрыты.
— А какой смысл их снова заклеивать, — засмеялся Алферов, — все равно увидите, что они вскрывались. Но, повторяю, делаю это выборочно, мог и пропустить последнее письмо Соловейчика.
— С ним что-нибудь случилось? — спросил Саша.
— Особенного ничего. Просит перевести в Гольтявино, утверждает, что там у него невеста. Это правда?
— Да, — подтвердил Саша, — у него там невеста. Я ее сам видел, когда мы проходили через Гольтявино.
— Допускаю, что в Гольтявино у него невеста. Но это не дает ему права самовольно покидать назначенное место жительства. А он без разрешения ездил в Гольтявино. Возможно, я посмотрел бы на это сквозь пальцы, дело молодое, любовь и так далее. Но Гольтявино в ведении Дворцовской комендатуры, а они на это сквозь пальцы смотреть не желают.
