Анатолий Рыбаков - Дети Арбата
Сталин снова помрачнел, подошел к Товстухе почти вплотную, просверлил его взглядом. Товстуха покраснел, отступил на шаг.
— Я не желаю, чтобы меня окружали лжецы и обманщики, я должен абсолютноверить людям, меня окружающим! Люди, меня окружающие, не могут соврать даже в мелочи, у них не может даже возникнуть мысли об этом.
Товстухе показалось, что последнюю фразу Сталин произнес уже более миролюбивым тоном.
— Извините меня, я поступил необдуманно.
Но Товстуха ошибся. Сталин снова смерил его грозным взглядом.
— За малейшую ложь я буду строго наказывать. Особенно строго тех, кто вынуждает ко лжи обслуживающий персонал. Вы поняли, надеюсь?
— Да, товарищ Сталин, больше это не повторится.
На следующий день после обеда Товстуха доложил, что у врача все готово.
— Пусть придет.
Липман явился, виновато улыбаясь, поздоровался, открыл чемодан.
Прохаживаясь по кабинету и наблюдая за действиями врата, Сталин сказал:
— Вы продумали наш вчерашний разговор?
— Да, конечно, Иосиф Виссарионович.
— Я беседовал но этому поводу с товарищем Товстухой, это, оказывается, он вынудил вас говорить неправду.
Липман приложил руку к сердцу.
— Товарищ Сталин, мы не хотели говорить вам неправду.Товарищ Товстуха просил меня не беспокоить вас, не хотел огорчать вас таким мелким осложнением. Боже упаси говорить неправду.
— Беспокоить, огорчать — какое-то детский разговор, а мы с вами взрослые люди.
Сталин сел в кресло, откинул голову на подголовник, Липман ополоснул новый бюгель в стакане, стряхнул с него капли, осторожно, мягким движением поставил на место. Бюгель был на золотой дужке.
Потом началась обычная процедура подгонки протеза карандашом, синей бумажкой… Сомкните зубы. Разомкните зубы… Впрочем, продолжалась она недолго, бюгель сидел хорошо.
— Как будто все в порядке, — сказал Сталин.
Уходя, Липман попросил не снимать протез до завтрашнего утра, а если что-то будет мешать, вызвать его.
Вызывать не пришлось, протез сидел хорошо, Сталин был доволен и, когда через два дня Липман явился, сказал ему:
— Бюгель очень удобный, нигде не жмет, не беспокоит. Ощущение такое, будто я ношу его уже давно.
Липман все же попросил его сесть, снял протез, осмотрел десну, снова надел протез.
— Да, — подтвердил он, — получилось как будто хорошо.
— Ну вот, — сказал Сталин, — а возражали против золотого.
Линией молчал, потом после некоторого колебания сказал:
— Товарищ Сталин, раз вы довольны моей работой, хочу обратиться к вам с маленькой просьбой.
— Пожалуйста, — нахмурился Сталин, не любил, когда к нему непосредственно обращаются с просьбами. Для этого существует определенный порядок, есть люди, они готовят вопрос, знают, какие просьбы нужно ему докладывать, какие нет. Обращаться с просьбами к нему лично нескромно.
Просьба оказалась неожиданной.
Липман вынул из чемодана пакет, развернул, там лежал пластинчатый протез.
— Я вас прошу, товарищ Сталин, походить в этом протезе только один день. Посмотрите, какой удобнее, и сама все решите.
Сталин в изумлении поднял брови. Ведь он ему ясно сказал, что предпочитает золотой, даже ударил кулаком по креслу, и у врача душа ушла в пятки. И все же упорно настаивает на своем. Черт его знает, может быть, так и надо.
— Хорошо, — нехотя согласился Сталин.
Липман сменил протезы. Процедура подгонки, как и в прошлый раз, прошла быстро. Все как будто было хорошо.
— Завтра вы меня, пожалуйста, вызовите, — сказал Липман, — и скажите, какой вам удобнее. Какой будет удобнее, тот оставим.
На следующий день перед обедом Сталин вызвал Липмана.
— В порядке самокритики должен признаться, вы оказались нравы. С этим протезом мне легче и удобнее. Но ведь он может сломаться. Сделайте мне запасной.
Липман радостно заулыбался.
— Пожалуйста, хоть десять.
— Завтракали?
— Да, конечно.
— Ну, ничего, перекусите еще раз со мной.
Он провел его в соседнюю комнату. На столе стояли вина и закуски.
— Водки и коньяка у меня нет, не пью и другим не советую. Вот вино — это совсем другое дело. Какое предпочитаете?
— Я в винах плохо разбираюсь, — смутился Липман.
— Напрасно, — сказал Сталин, — в винах надо разбираться. Кофе я совсем не пью, чай пью, но редко. Предпочитаю вино. Две, три рюмки вина и взбодрят, и голову не затуманят.
Он налил вино в две маленькие, почти ликерные рюмочки.
— Пусть протез, который вы сделали, долго живет. Закусывайте.
Липман взял бутерброд с паштетом.
— Хотите еще немного отдохнуть в Сочи? — спросил Сталин.
— Здесь прекрасно, но мне надо возвращаться в Москву, на работу, если я, конечно, вам больше не нужен.
— Я скажу вашему начальству, что задержал вас. Живите, купайтесь, пишите свою книгу.
— В Москве меня ждут мои больные. Некоторых я уже начал лечить, снял протезы, вырвал зубы, они сидят с открытым ртом и ждут меня. Как быть?
— Это резонно, — согласился Сталин, — когда вы хотите лететь?
— Как можно скорее. Хорошо бы завтра.
Сталин открыл дверь в кабинет, позвал Товстуху.
— Отправьте завтра доктора самолетом в Москву, снабдите всем необходимым, — он показал на бутылки, — вот это вино, например…
Он куда-то вышел и вернулся с большим решетом, наполненным виноградом, передал Липману.
— Донесете? А не донесете, люди помогут, — он повернулся к Товстухе, — в Москве пусть встретят, доставят домой. До свидания, доктор! Будьте здоровы!
Проводив врача, Сталин распорядился пригласить к нему Кирова и Жданова.
Жданов доложил замечания, разработанные референтами по очередной главе курса истории. Сталин слушал его, прохаживаясь по комнате, Киров сидел за журнальным столиком, что-то рисовал на листе бумаги. Это раздражало Сталина, хотя у него у самого была такая же привычка, слушая, чертить или рисовать. Но у него это был способ сосредоточиться, у Кирова, наоборот, способ отвлечься, показать, что все это его мало интересует, чуждо ему.
Своего раздражения Сталин ничем не выказал, наоборот, когда Жданов кончил докладывать, сказал:
— Замечания мне кажутся дельными, думаю, можно принять. Твое мнение, Сергей Миронович?
— У меня нет возражений, — не отрывая глаз от рисунка, ответил Киров.
Сталин взял со стола сводку хлебозаготовок, протянул ее Кирову.
— Посмотри!
В сводке красным карандашом был подчеркнут Казахстан — семьдесят процентов выполнения плана, в общем, средний показатель.
— Отстает Мирзоян, — сказал Сталин, — наши опасения оказались правильными.
— У него не самое худшее положение, — ответил Киров, — семьдесят процентов… Но, конечно, надо подтянуть.
— За этими среднимипроцентами скрывается глубокий прорыв в отдельных областях, — возразил Сталин, доставая со стола еще один листок и просматривая его, — например, Восточно-Казахстанская область выполнила план заготовок всего на тридцать восемь процентов. И это в условиях прекрасного урожая. Но этот прекрасный урожай застал руководителей края врасплох, внес, как мы и предполагали, настроение самоуспокоенности и благодушия. В донесении из Казахстана отмечается плохое использование машин, антимеханизаторские настроения, разбазаривание и расхищение государственных средств, проникновение в аппарат земельных органов чуждых, преступных элементов и жуликов с партбилетами в кармане. Положение необходимо срочно исправить, иначе потом будет поздно. Казахстан провалит заготовки, это может тяжело сказаться на хлебном балансе страны, особенно сейчас, когда мы отменяем нормирование хлеба. Я думаю, следует кого-то послать в помощь товарищу Мирзояну.
— А не обидится? — усомнился Киров. — Выходит, не верим в его силы. Может, написать ему, пусть подтянет кадры, предложить помощь людьми, транспортом?
— Зачем обижаться? — усмехнулся Сталин. — На партию нельзя обижаться. Если каждый из нас будет обижаться на партию, то что от партии останется? Конечно, такт нужно соблюдать, не инструктора пошлем, секретаря ЦК пошлем… Слушай, Сергей Миронович, может быть, тебе самому к нему съездить. Отношения у вас дружеские, к тому же член Политбюро приехал — почетно!
Такого поворота Киров никак не ожидал. Уехать в Казахстан, оторваться от Ленинграда, самое меньшее, на месяц… Впрочем, здесь, в Сочи, Сталин может продержать его весь сентябрь. Но здесь Сталин держать его не хочет, отношения у них натянуты, и самое лучшее, конечно, разъехаться. Не пользуется ли Сталин Казахстаном для отправки его отсюда? Просто вернуть в Ленинград означало бы, что их совместная работа не состоялась, не получилась. А так есть благовидный предлог — нужно срочно вытаскивать Казахстан и но целому ряду соображений лучше всего послать Кирова, в том числе и из соображений его личной дружбы с Мирзояном. В этом случае его внезапный отъезд из Сочи не вызовет никаких кривотолков. Настораживает только одно: Сталин заговорил о Казахстане в первый же день его, Кирова, приезда сюда. Почему? Заранее предвидел, что их совместная работа не сложится? Заранее готовил его отъезд? Возможно, и так, Сталин предусмотрителен. Во всяком случае, это предложение дает ему возможность поскорее уехать отсюда. Конечно, можно было бы найти другой предлог, еще проще отпустить его на Минводы — тут и предлога искать не надо, врачи потребовали. Но он уже отказался писать о Енукидзе, отказался переехать в Москву, его третий отказ окончательно обострит их отношения.
