Самуэлла Фингарет - Дёмка – камнерез владимирский
Осень в тот год пришла ранняя, с заморозками, проливными дождями. Налетели холодные ветры, разорвали густое плетение жёлтой и красной листвы. И не успели берёзы с осинами вдоволь нашептаться тревожно: «Лес шумит, что-то будет, лес шумит, что-то будет», как ледяные струи забили по веткам и листья беззвучно полетели к земле.
Дождавшись, когда небо освободилось от первых больших дождей, Иванна собралась в город. Разольётся ручей – закроется дорога через овраг. До самой зимы меси по колено грязь в обход.
– В добрый час девица-красавица пожаловала, – встретил Иванну в лавке Евсей. – Хотел за тобой посылать, а ты – вон она.
– Финифть принесла на продажу, к зиме пополнить запасы.
Иванна достала подвески, покачала за дужки. На одной стороне чечевиц сияло лучистое солнце, на другой – голубел светел месяц.
– Чудо чудное, – залюбовался Евсей. – Видно, мастер о дальней дороге думал, что поместил дневной и ночной свет.
Иванна кивнула. О чём же ей было думать, как не о дорогах, по которым плутает брат.
– За то, что старого купца не забываешь, тебе, помимо платы, подарочек причитается. – Евсей развязал тесёмки подвешенного к поясу кожаного кошеля.
– Спасибо за доброту, – заторопилась Иванна. – Только не нуждаюсь я принимать от чужих подарки, хотя бы и от тебя.
– Ты погоди гордиться. Подарок подарку рознь. Поутру заходил камнесечец с Москва-реки. «Мальчонка, – говорит, – у соседа проживал. Прознав, что я во Владимир собрался, велел к тебе принести, чтобы ты сестре его передал». – Евсей отыскал в кошеле берёсту, протянул Иванне. – Прочитать или сама разберёшь?
– Разберу, с малолетства отцом обучена.
«Иванне поклон, – зазвучали буквы Дёмкиным голосом. – Ушёл далеко. Когда вернусь, всё расскажу. Дело важное».
Внизу стояло: «Дементий», ещё ниже в углу – «брат».
«Жив, главное, жив». У Иванны от радости вспыхнули щёки.
– Я москвича расспросил, не велено ли чего на словах передать. «Велено, – говорит, – сестре доставить». Вот и весь сказ.
По посаду Иванна шла улыбаясь, не пряча глаз. И небо для радостной вести очистилось, проступило синей финифтью сквозь серые тучи, и солнце пригрело. «Жив, главное, жив». Иванна сняла с головы платок, высвободила перевитую лентой косу.
– Ай да девица, ай да королевна заморская! – прозвучал вдруг задорный окрик. Из-за поворота выехали два всадника – молодой и постарше, перегородили дорогу. Оба были в дорогих корзнах. На собольих околышках шапок светились бляшки.
В том, кто постарше, Иванна признала князя. Она бросилась в сторону, на ходу закрываясь платком. «Только бы не увидел. Скорее, скорее», – подгоняла она себя.
– Серые волки мы, что ли, что девицы убегают? – засмеялся вслед молодой. Это он назвал Иванну королевной.
Князь провёл рукой по лицу, словно снимал приставшую паутину. Он силился вспомнить, где видел девицу. Память у него была цепкая, однажды увиденное запечатлевалось навсегда. А тут почему-то всплывали осины, болото, мальчонка с волком, разнаряженная русалка, растаявшая в облаке или дыму.
– Поспешим на подворье, Пётр. – Князь сбросил болотную оторопь. – Красавиц во Владимире много. Государственные дела промедлений не терпят.
– Князь-государь Андрей Юрьевич, верно, и этот не угодит.
– Угодит или нет, – не выслушав, не узнаешь.
Речь шла о зодчем, прибывшем из Новгорода. Ростовские и суздальские хитрецы уже побывали. Кто на словах объяснял, кто рисовал на пергаменте, каким ему представлялся будущий храм. Для этого случая все собирались в Стольной горнице, устланной персидскими коврами; лавки вдоль стен красовались шёлковыми голубыми полавочниками. Помимо ближних бояр и Кучковых, находившихся неотлучно при князе, звались священник Никола и летописец Кузьмище Киянин. Встречи с зодчими Андрей Юрьевич обставлял, словно приём посла. Являлся в княжьем наряде, в сопровождении сыновей. Пышностью он хотел внушить мысль о величии. Зодчие и сами понимали, что от главного здания будет зависеть облик новой столицы и выглядеть храм должен торжественно. Но всё, что они предлагали, князь отвергал.
– По-другому храм должен стоять, – произносил он хмуро.
Зодчие пожимали плечами, уходили, однако, непосрамлёнными. И ростовцам, и суздальцам Андрей Юрьевич повелел завершить заложенные отцом строения, работа над которыми прервалась из-за усобиц. Почётный заказ примирил мастеров с неудачей.
Из ближних городов никого больше ждать не приходилось. Из дальних первым на княжий зов откликнулся славный своими церквами Новгород. Посмотреть на храм с летящими в небо тринадцатью куполами приезжали когда-то со всей Руси.
Встреча, по обычаю, была назначена в Стольной горнице. Все собрались, расселись. Князь Андрей Юрьевич со своего кресла уже готовился подать знак, чтобы ввели новгородца. Но тут на подворье примчался всадник. Скакал, должно быть, во весь опор. Через оконца услышали, как часто дышал под ним конь.
– Князь Изяслав Черниговский прислал скоропосольца с речью, – доложил Анбал.
– Пусть войдёт.
В горницу ворвался запах дороги и конского пота. Скоропосолец вошёл в сапогах, забрызганных грязью. Полы кафтана густо припорошила седая дорожная пыль.
– Велено здравствовать на многие лета, князь-государь.
– Того же желаю и князю Изяславу Черниговскому. Однако не мешкай, правь посольство. Коли поспешал в дороге, говори без околичностей привезённую речь.
Византия, Германия, Венгрия и другие дальние страны обменивались грамотами. Русские скоропосольцы чаще заучивали короткую речь. Изустную грамоту ни враг не отнимет, ни дождь не пробьёт. Хоть вплавь переправляйся, слова не размокнут.
– Князю и родичу Андрею Юрьевичу здравствовать на многие лета. – Чтобы не сбиться, скоропосолец начал сначала. – Ведомо ли тебе, что отец твой, великий князь Киевский, замыслил учинить князю Ивану Берладнику верную смерть, для чего передаёт его в руки лютого ненавистника, Ярослава Осмомысла. Упреждаю тебя, князь, поскольку мудрость твоя известна: коли такое случится, Чернигов с немалой подмогой развернёт стяги под Киевом. Вспомни, как Ивану Берладнику в дружбе клялись и крест на том целовали. Рассуди и помысли. Нет на князе такой вины, чтобы смертную казнь ему учинять.
В ответной речи, обращённой, как было принято, прямо к тому, с кем велись переговоры, Андрей Юрьевич благодарил князя и родича Изяслава Черниговского: «Превыше всего спасибо, что не оставил в неведении насчёт судьбы князя Ивана Берладника. Не скоро бы в наших лесах проведали о том без тебя».
Отпустив скоропосольца взмахом руки, Андрей Юрьевич обвёл присутствовавших вопросительным взглядом.
– Ярослав Осмомысл Ивана Берладника не помилует, – сказал первое слово Яким. – Осмомыслу ведомо, что боярство вновь посылало к Берладнику, подстрекая, как при Владимирке, воевать галицкий стол: «Только явишь стяги – мы отступимся от Ярослава».
Вслед за Кучковым заговорили другие.
– Осмомысл такое не простит. Жди усобицы.
– Черниговский Изяслав не зря упредил, что стяги поднимет. И про подмогу немалую постарался упомянуть.
Мнение было единым: узел не развязать, рубить придётся.
– Случится усобица – всё прахом пойдёт, – тяжело проговорил князь. – И Вышгород тогда понапрасну покинули, и во Владимире обосновались без всякого толку.
– Залесье от Киева далеко, можно в стороне отсидеться, – усмехнулся Пётр Кучков, напоминая князю недавний их разговор. – Меч святого Бориса плащом для верности придётся прикрыть, вдруг зазвенит ненароком.
– Зла Руси не желаю, тишины и добра хочу. Но отца в беде не оставлю. Прав ли великий князь или действует мимо права – всё одно: сыну отцову сторону должно держать.
– Значит, усобица.
Сумрачное молчание окутало горницу, как сгустившаяся темнота. Нарушил тишину ровный голос священника Николы.
– Ты вот что, князь Андрей Юрьевич, – произнёс Никола негромко. – Отправь-ка скоропосольца к митрополиту.[11] Мудрость святого отца всем известна. Усобиц он, как ты, не одобряет, за тишину и мир ратует, – может, чем и попоспешествует в трудном деле.
– Ладное слово молвил, святой отец, – повеселел князь. – Скоропосольца тотчас пошлю. Речь со всеми доводами сам составлю. Ты же, Яким, распорядись, сделай милость, чтобы подарки в Софию[12] приготовили самые ценные.
Глава IX. У ИЗРАЗЦОВОЙ ПЕЧИ
Не доехал торговый обоз до стольного города Киева. Перед Курском заладили, что ни день, проливные дожди. Проезжая дорога размокла, превратилась в жидкое месиво, и, глядя, как вязнут колёса, купцы решили дождаться в Курске, пока установится санный путь. Лошадей увели в конюшни, бочки с беличьими и собольими шкурками перекатили на склады гостиного подворья.
Дёмка скрести в затылке не стал. Сдёрнул с телеги свой туго набитый мешок, приладил за спину.
