Самуэлла Фингарет - Дёмка – камнерез владимирский
«Не обломала клетка соколу крылья», – зло подумал великий князь. Вслух произнёс добродушно:
– Подобру ли здравствуешь, Иван Ростиславович? Хорошо ли содержат, досыта ли поят-кормят? Нет ли жалоб каких?
Улыбка на исхудавшем лице сделалась шире.
– Спасибо на добром слове, великий князь Юрий Владимирович. Поят-кормят, видать, с твоего стола – боюсь, не сделался бы кафтан узок. Он-то, сам видишь, княжий. – Иван Ростиславович весело оглядел свой парчовый в дырьях кафтан. – А что браслеты из золота с рук поснимали – невелика потеря. Железные звончей звенят. – Князь повертел поднятыми над головой руками, будто собрался пуститься в пляс. Звенья цепей забрякали гулко.
Великий князь сочувственно вздохнул.
– Хорошо, что не унываешь. Князь и в темнице князь. Только ты птица вольная. По воле тоскуешь, должно быть.
– Тоскую, – вырвалось, словно стон. «Что ж это я, – спохватился Иван Ростиславович тут же. – Поверил петух неразумный, что лисицу разжалобил?» – Оттого моя тоска, князь Долгие Руки, что редко вижу лицо твое белое, стан твой дородный. – Иван Ростиславович расхохотался. В чёрных как угли глазах запрыгали искры.
Смолоду грузный, Юрий Владимирович к старости раздобрел и расползся. Не спасал богатырский рост и привычка держаться прямо. С каждым годом великий князь становился всё больше похожим на одного из тех идолов, что утверждали поверх курганов степные кочевники-скифы, жившие в незапамятные времена.
Глядя, как веселится узник, хохотнул и великий князь. Льдинки голубоватых глаз вспыхнули холодно.
– Веселимся мы с тобой, Иван Ростиславович, а дело потехой не подменить, не для того тебя звал.
– Для чего же ещё, если не для потехи?
– Не поверишь ты мне, должно быть, но не держу на тебя зла. Если в чём был передо мной виновен, искупил ты неволею, и удерживать тебя мимо права силком я не намерен.
Иван Берладник перестал смеяться: неужто выпустит?
– Ты не мне супротивник, – продолжал великий князь, наслаждаясь замешательством узника. – Вражда у вас с зятем, дочерним мужем Ярославом Владимировичем Галицким, с ним и судись. Наступит зима, установится санный путь – и отправляйся ты, князь Иван Ростиславович, рекомый Берладник, по первопутку в Галич. В провожатые отряжу собственных детских, коль скоро своей дружины у тебя не имеется. В этом и в конях не поскуплюсь.
Сказанное означало смертный приговор.
Двенадцать лет прошло с того дня, когда галичане попытались скинуть князя Владимирку. Ненавидели князя за самодурство и жадность. И пока он в дальних лесах развлекался охотой, бояре призвали на стол молодого его племянника, князя Ивана. Владимирка город вернул, «много людей посеча, а иных казнив казнью злою». Но Ярослав Осмомысл, сын Владимирки, не забыл про отцовский позор. Клятву он дал, унаследовав Галич, что погубит Ивана Берладника. Все на Руси знали про страшную клятву.
На одно лишь мгновение прикрыл Иван Ростиславович огненные свои глаза, потом вскинул голову и усмехнулся.
– Спасибо, великий князь Юрий Владимирович. Ярослава Осмомысла повидаю в охотку, а добро твоё, пока жив, не забуду.
Юрий Владимирович ударил в ладоши. В горницу вдвинулись стражи, сомкнули над узником бердыши, увели.
Но прежде чем захлопнулись за Иваном Берладником железные двери темницы, из княжьих палат вырвался слух: «Передаёт великий князь узника в руки его смертного врага». Слух потолкался по Киеву и пошёл гулять по Южной Руси, ширясь, как на воде кольца. И где бы недобрая весть ни заставала берладника – поджидал ли молодец купеческие ладьи на Дунае или грабил суда на Днестре, – каждый хватал оружие и торопился в Берлад. Во главе всё увеличивавшегося войска тысяцким встал друг и сподвижник князя из боярских сынов. Берладникам он полюбился за решительный нрав и удальство. Тысяцкий разбил берладское войско на десятки и сотни, назначил сотских, усилил заставы – сторожевые посты. Дело подвигалось к развязке. Или выйдет для князя Ивана свобода, или покатится с плеч буйная его голова.
Глава VII. ЧЕРНИГОВСКИЙ СКОРОПОСОЛЕЦ
– Стой, кто такой, откуда-куда путь держишь? – городские стражи сдвинули копья перед мордой коня.
– Свой я, – ответил всадник.
– Все свои, от одной праматери родились, да по разные стороны разбрелись. Говори: зачем пожаловал, мешок чем набил?
– В Берлад пришёл воли искать, а в мешке – лепёшки да сыр.
– Что-то тяжёлым смотрится твой мешок.
Стражи скучали. Приезжий, заросший до самых глаз клочковатой встрёпанной бородой, им не понравился. Один из стражей подошёл сбоку, стал лениво щупать мешок.
– Что напираешь, словно медведь? Орудия у меня там кузнецкие. Или Берлад не нуждается в кузнецах?
Всадник хотел повернуть коня – не в добрый час, видно, пожаловал, – но не успел. В шесть рук его стащили с седла, швырнули на землю, вытряхнули мешок. Вместе с дорожной снедью тяжело упал завёрнутый в тряпицу свёрток.
– Посмотрим, что за орудие такое? – Тряпица вмиг оказалась размотанной. – Братцы, глядите-ка, золото!
Цепляясь шишаками железных шлемов, стражи склонились над круглым солнечно-жёлтым слитком.
– Не трожь, не твоё, горбом наживал! – Проезжий сделал отчаянную попытку пробиться, хватал стражей, оттаскивал. Хоть был он и низкоросл, да сбит крепко. Только где одному с тремя справиться? Руки ему скрутили, связали за спину.
– У нас здесь нет твоего-моего, всё общее. Пойдём-ка, мил человек, в княжьи палаты. Там разберутся, что за кузнец-молодец пожаловал, много ли золота наковал.
В княжьих палатах, как называли в Берладе крытую черепицей мазанку размерами больше других, тысяцкий держал совет.
– Доподлинно стало известно, что Ярослав Осмомысл вышлет навстречу дружину. – С такими словами обратился он к сотским. – От Киева князя Ивана Ростиславовича будут сопровождать киевские вои, с полпути передадут галицким.
Тысяцкий развернул обрывок пергамента с тремя намеченными кружками, указательным пальцем упёрся в правый кружок:
– Киев. – Палец пополз влево наверх. – Галич. – Обрисовав треугольник, палец спустился вниз. – Берлад. Как мыслите, братья, с чего начинать будем?
– Не боярская дума, чтобы порты протирать по лавкам, – произнёс здоровенный краснощёкий увалень Федька Жмудь. – Из ямы князя не вызволить. Надо в пути отбить. Вот и все мысли.
– Помолчи, Фёдор. Речи нет, чтобы не отбивать. В затылке скребём, в каком месте сразиться, чтобы вернее было. Эй, что там за шум? – Тысяцкий повернулся к двери.
В дверях появился страж, втолкнул связанного.
– Кузнецом назвался, а у самого в мешке золото. – Страж подошёл к столу, положил на пергамент слиток.
– Вот так так, – прищёлкнул языком тысяцкий. – Посади-ка малого в уголок. Дело закончим – выведаем, кто таков, зачем в Берлад прибыл, как богатство своё раздобыл.
Страж толкнул пленника на скамью возле дверей, где валялось в беспорядке оружие, приказал строго:
– Не шевелись. Смирно сиди, дожидайся.
Страж вышел. Тысяцкий продолжил совет.
– Надо полагать, что киевских детских поменее будет числом, чем галицких, – произнёс он решительно.
– С чего бы так?
– Из Киева Ивана Ростиславовича постараются вывезти неприметно. Юрий Долгие Руки знает, что народу Берладник люб. Юрию шум ни к чему. Другое дело – галицкий Осмомысл. Он захочет гибель недруга в торжество превратить.
– Не бывать тому торжеству, – припечатал к столу огромный кулак Федька Жмудь. – Всех раскидаю, в горло вцеплюсь.
– Хоть и силён ты у нас, всё одно силы неравные, – остановил Фёдора тысяцкий. – У них – вои обученные, у наших – руки больше к сохе приспособлены. Чтобы промаха не случилось, нужно всё рассчитать: где заставы поставить, где перерезать путь.
Сотские по кругу заговорили:
– Первое дело – выведать день, когда повезут.
– В Киев нужно своих послать, чтобы глаза и уши имелись.
– По всем дорогам расставить дозоры.
– Разбиться на два полка, загодя двинуться наперерез.
Совет затянулся. Под конец вспомнили, что задержанный стражами пленник давно ожидает решения своей участи.
– Где же он?! – воскликнул тысяцкий.
Все удивлённо уставились в угол. Лавка была пуста.
Федька выбежал в сени, оттуда на улицу, вернулся ни с чем.
– Как же он в путах мог убежать?
– В том-то и дело, что развязал путы. – Тысяцкий подошёл к лавке, пнул ногой валявшиеся обрывки верёвок. – Пока мы судили-рядили, он меч локтем сдвинул, чтобы над лавкой повис. Рукоять собственной тяжестью придавил, верёвки об остриё перетёр. Много он наслушался наших разговоров. Сыскать.
Весь город занялся поисками. Искали низкорослого, щербатого, заросшего встрёпанной бородой. Осмотрели все мазанки, обшарили сараи и клети, заглянули в каждую бочку. До позднего вечера длились поиски. Нигде не нашли.
