Станислав Брехов - Смертельная печаль. Саби-си
– Господин капитан, если Вы хотите услышать мое решение и определить мою дальнейшую судьбу, то я отвечаю Вам, что я готов к смерти. Моя страна проиграла войну, и мне, ее солдату, нет прощения. Я не хочу возвращаться.
Повисла пауза – опять этот пристальный взгляд.
Он закурил, и долго стоял у окну.
Затем, не глядя на меня, подошел к столу, погасил папиросу.
– Ну что же, тогда прощайте, – он вышел из комнаты.
А дальше было еще несколько месяцев ожидания.
Если меня не расстреляли в первые дни после моего отказа и не отправили в другой лагерь, значит, судьбу мою решали не здесь.
Я опять в лагере. На строительстве дороги очень холодно. Но все же я не один.
Вокруг сотни военнопленных, моих сослуживцев. Я опять говорю на родном языке, пытаясь найти, кого-нибудь из Киото.
Возможно, кому-то из нас удастся вернуться, будет шанс передать весть родным.
Как бы ни было трудно человеку, ему свойственно привыкать ко всему.
Этот лагерь был построен специально для военнопленных Квантунской армии. В нем содержались исключительно японские пленные офицеры и солдаты.
Лагерь был построен в лесу. Вырубалась просека, из поваленных деревьев строили бараки. Поначалу жили в армейских палатках, внутри устанавливались нары, ставились печки буржуйки. Со временем появился пищеблок, хозблок, помывочная, складские помещения.
Все пленные были сведены во взвода и роты. Командирами назначали японских офицеров и унтер-офицеров. В этих спецлагерях процветало рукоприкладство. В среде офицеров считалось возможным избиение подчиненных солдат. Бывали даже случаи линчевания и смерти от издевательств.
Далее неожиданный этап – долгая дорога до Владивостока в промерзших насквозь вагонах. Людей почти не кормили. К середине пути треть вагона превратилась в трупы. Окоченевшие, застывшие в неестественных позах люди, в натянутых на уши пилотках, покрытые инеем, смотрелись ужасно. Оставшиеся в живых сидели в противоположной стороне вагона.
Все ждали, кого следующего будут перетаскивать, – страшно.
Вагон насквозь продувался холодным ветром. В нем нет ни единого места, где бы можно было согреться. Старались плотнее прижавшись, хоть немного согреть друг друга.
Прибыв во Владивосток, эшелон несколько дней стоял на подъездных путях. Лагерное начальство отказалось принимать нас без необходимого трехмесячного запаса продовольствия: крупы гаолян, чумизы и жира. Опять пересыльный лагерь в районе «второй речки». Всех нас разбросали по разным баракам. Из разговоров русских стало известно, что скоро приходит «Феликс Дзержинский», это означает только одно – Колыма. Оттуда пути назад уже нет.
Это – мой приговор. Меня приговорили к медленной и мучительной смерти.
Они не дали мне умереть как солдату, возможно, поняли – я ждал именно этого. Но они добились более унизительной расправы.
Я расслабился, успокоился в ожидании смерти, это не позволительная роскошь в моем положении.
Я должен быть готов ко всему, но то, что может быть страшнее смерти – это Колыма.
Русские говорили, что это место создано, чтобы тут умирать.
Я должен быть готов и к этому, то есть доказать себе, что жить можно и в аду…
Ад был еще впереди. Я увидел его на рейде. Старое, ржавое, издали похожее на большой гроб судно «Феликс Дзержинский» стало для меня символом будущих испытаний.
Нас опустили на самое дно, в нижние трюмы, в ногах стояла вода, воздуха нет, влажный затхлый запах, нары в три яруса, питьевой воды давали мало. Кормили в основном вонючей селедкой и кашей. Все желали лишь одного – быстрее оказаться на земле, хотя бы и на колымской.
Дизентерия – наш постоянный спутник.
Доживу ли я до Магадана?Глава 5 В ожидании встречи с родиной
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
И. Бродский
Это был 90 год.
Сколько лет, как меня привезли в Магадан?
Вот уже сорок четыре года. В моей голове не укладываются эти цифры. Эта нескончаемая череда дней и недель, и вот уже прошло столько лет. Мне становится страшно от этой мысли. Жизнь моя большей частью прожита здесь. Когда я попал сюда, мне не было и двадцати шести. И вот после этого уже сорок четыре года безвыездно здесь.
Это мой первый полет на самолете с 45-го года.
Я вновь ощущаю себя юношей, познающим мир. Как все изменилось за эти годы в авиации, как мне теперь все интересно. Как все изменилось в мире. Теперь я не враг. Теперь я свободный человек! Как не понятны для меня эти слова теперь, спустя столько лет заточения. Мне нужно привыкать к этому состоянию, к ощущению себя новым.
Возможно, жизнь преподнесет мне новый урок, и я смогу стать тем, кем когда-то был, очень, очень давно, в прошлой жизни. Я снова буду Синдзи, прежним Синдзи?
Возможно ли это? Вряд ли, слишком многое меня разделяет с этим человеком.
Эта пропасть так глубока, так бесконечна, что ее не перелететь даже на этом красавце лайнере.
Как много раз бывал я здесь, на 56-м км.
Мне всегда нравился этот поселок, и его название казалось необычайно удачным – Сокол.
Мне приходилось бывать здесь по работе, провожать и встречать знакомых и семью, но сам я никогда и никуда не летал.
И всякий раз, приезжая сюда, я испытывал особый трепет оттого, что, мне казалось, стоит сесть в самолет и вся моя жизнь резко изменится.
Последние лет пятнадцать я был в этом так уверен, и вот это происходит со мной.
Сегодня на все вокруг я смотрю другими глазами. На эту площадь, на этот самолет, стоящий на постаменте, аэропорт, людей. Мне хочется кричать. Что со мной происходит?
Какой сегодня солнечный день, как мне тепло здесь, под этим солнцем.
Господи, я не могу этому поверить. Сейчас, проверят мои билеты и документы и – всё. Я улечу в новую жизнь! Сотрудники милиции, служба досмотра, все они без какого-либо интереса смотрят на меня. Мне это странно, а для них я всего лишь старик, летящий на материк.
Никто не знает, кто я и куда лечу.
Я поднимаюсь на борт Ту-154, летящий в Хабаровск. Впервые я лечу так далеко, да еще по такому поводу. Путь мой лежит в Москву, в посольство Японии.
Могли я когда-нибудь представить себе, что это будет так буднично. Ком подступает к горлу, мне нужно так много усилий сделать над собой, чтобы не разрыдаться сейчас.
Отворачиваюсь к иллюминатору. Жжет в глазах. Я сжимаю ресницы что есть мочи, до боли, только бы удержать слезы. Только бы никто не окликнул меня сейчас, я не смогу повернутся, мне будет стыдно. Я не могу позволить себе этого. Никто не должен видеть меня таким, никто не должен знать, что я могу быть таким. Господи, прости меня за малодушие в прошлом и спасибо за то, что даешь.
Иногда, чтобы оценить твои дары, нужно пройти такой путь. Неужели все мои страдания закончились в эту минуту, минуту, когда я вновь ощутил себя свободным.
Ну вот, успокоился, сижу, пристегнулся. Делаю несколько глубоких вдохов, посмотрим, как нынче летают самолеты.
«Тушка» резко начала разбег по бетонной полосе. Стыки бетона отдают по шасси.
Вот отрыв переднего шасси и самолет резко пошел вверх. Как круто идет на взлет, кажется, самолет задрал нос на все 45 градусов.
Я смеюсь и плачу про себя, как мне все это нравится, за что такая награда мне на старости лет. Неужели я, наконец, замолил и выстрадал все свои грехи.
И впереди меня ждет только радость и никаких огорчений. Я не могу так думать, жизнь столько раз учила меня тому, что она непредсказуема.
Не буду думать об этом, нужно отвлечь себя.
Какая красота в иллюминаторе, самолет дает крен на левый борт и уходит к морю.
Как много раз ходил я по этим сопкам, видел улетающие самолеты, провожал и встречал их глазами. Да вот и самому довелось улететь. Вдали появилось море, кусками берег проглатывал надвигающийся с моря густой туман. Мне знакомы здесь все ручейки, все тропы. Сколько раз мы здесь бродили с Миколой. Память резануло!! Мой дорогой Микола, вот ты бы все понял сразу, ты бы порадовался за меня как никто другой. Как мне жаль, что тебя нет в эту минуту со мной. Никто, кроме тебя, не сможет понять всего, что сейчас происходит во мне. Нет, не могу, я должен отогнать эти мысли, иначе мне не сдержать слез. Нужно взять себя в руки, нужно думать о природе, нужно успокоиться.
Я опять смотрю на море. Как оно красиво с высоты. Скоро начнется подход кеты. Порыбачим еще в этом году. Вот слетаю в консульство и – на рыбалку. Возьму с собой Алешку. Он давно просится. Одному теперь, без Миколы, мне будет тоскливо. Нужно привыкать жить без него.
Прибыли в Хабаровск. Как здесь уже тепло, настоящая жара, от жары я совсем отвык, в Магадане даже в самые теплые годы около двадцати. Сейчас еще и зелени-то не видно, а тут вон все как пышно.
